Свет далекой звезды

Но случилось так, что сегодня Завьялов, не выдержав установленного Прохоровой срока, позвонил ей по телефону. Он получил сухой ответ: еще ничего не известно, да и вряд ли что-нибудь выяснится в ближайшее время.

Лаконичный ответ Прохоровой поверг Завьялова в уныние.

Он вернулся домой, увидел Виктора, крутящего ручку радиоприемника, вдруг почувствовал, что не может больше носить свое горе один, и сразу, не колеблясь, рассказал Виктору об Ольге.

— …Красивая, — сказал Виктор, беря в руки фотокарточку и тщательно разглядывая ее. — Сколько же ей теперь лет?

— В сорок первом было семнадцать. Значит, теперь тридцать два.

Виктор осторожно поставил фото на прежнее место.

— Очень интересно, — сказал он. — Прочел бы в газете — не поверил.

— Почему?

— Слишком уж романтично.

— В газетах описываются случаи куда романтичнее.

— Да уж не говорите!.. — согласился Виктор и снова включил приемник, медленно вращая ручку.

Донеслись обрывки слов диктора, потом пение какого-то хора, затем комнату наполнило завывание «глушилки». Виктор резко выключил приемник, сказал:

— Глушат… Не понимаю зачем?

— Много передают антисоветчины, — автоматически ответил Завьялов: мысли его были заняты другим.

— Знаете, Владимир Андреевич, — сказал Виктор, — как-то в общежитии мы слушали радио, поймали одну из этих станций. Видимо, «глушилка» ее еще не настигла. Нас было трое, и все мы сделали вид, будто не знаем что это та станция. Это было давно, года три назад. Вскоре после смерти, Сталина. Диктор говорил об арестах и концлагерях, но не произнес еще ни одного слова, которое прямо указывало бы, что речь идет о нашей стране. Но все мы догадывались, что он говорит о нас, и только делали вид, будто не понимаем что к чему. Потом диктор произнес в первый раз слово «Сталин», и тот парень, что сидел у приемника, поспешно выключил его и очень громко сказал: «Вот сволочи!» И все мы повторили: «Вот сволочи!» И поспешно разошлись. А вот сейчас оказалось, что все это правда.

— Что правда? — спросил Завьялов. Теперь он уже внимательно слушал Виктора.

— Ну… все это. Насчет арестов и вообще. А мы глушили. И сейчас глушат. К чему? Разве мы сами не сможем отличить правду от лжи?

Завьялов пристально поглядел Виктору в глаза. Тот выдержал взгляд. «Ну ответь же, ответь!» — прочел Завьялов в этих широко открытых, совсем еще мальчишеских глазах.

— Когда мой близкий товарищ или человек, в которого я верю, критикует что-то в нашей жизни, — медленно сказал Завьялов, — я слушаю его и часто соглашаюсь с ним. И сам, в свою очередь, критикую. А вот когда критикует враг, то мне хочется дать ему по морде.

— Почему? Разве правда становится неправдой, если о ней говорит враг?

— Ты слишком формально рассуждаешь, Виктор. Разумеется, и враг может назвать действительно существовавшие ошибки и преступления. Это было бы просто нелепо, если бы он не использовал против нас какие-то реальные факты. Но дело не только в фактах.

— А в чем же?

— В том, черт подери, что я не могу обсуждать эти вопросы с позиций элементарной арифметики! — воскликнул Завьялов. — Ты сейчас говоришь так, как будто и голова твоя не думает и сердце молчит. Для меня тоже правда — всегда правда, но из уст врага она никогда не выходит иначе, как в оснащении десятков неправд…

— Откиньте их.

— Опять арифметика! Представь себе: ты работаешь долго, напряженно, делаешь, как ты убежден, очень важное дело, устаешь, даже поесть не всегда успеваешь. А рядом с тобой сидит человек и бубнит: «Ты устал!» И это правда! «Ты голоден». И это тоже правда! «Ты не всегда копал ту землю, которую было нужно копать, и не всегда получал те всходы, какие ожидал», — не успокаивается тот человек. И это тоже правда! «Так брось же свою бессмысленную работу, брось лопату, кирку, перестань трудиться, прекрати! Все тщетно, все ложь — и твои усилия, и твои надежды…» Вот что тебе говорит враг!..

Завьялов умолк.

— А как вы думаете, Владимир Андреевич, — неожиданно спросил Виктор, — если бы жив был Ленин… он велел бы глушить эти радиопередачи?

— Я знаю, только одно: когда русские буржуазные газеты поливали грязью революцию, Ленин распорядился их закрыть. Это исторический факт.

— А если… — начал Виктор, но его прервал звонок входной двери. — Я открою, — сказал он и вышел в переднюю.

«Кто бы это мог быть?» — подумал Завьялов. Он услышал, как открылась дверь и чей-то незнакомый мужской голос спросил:

— Товарищ Завьялов дома?

Завьялов вышел в переднюю. Незнакомый человек в сапогах, в габардиновом пальто и в кепке спросил его:

— Вы товарищ Завьялов? Владимир Андреевич? Мне нужно поговорить… Моя фамилия — Антонов… — Он просунул руку за отворот пальто, вынул красную книжечку и протянул ее Завьялову. — Я из уголовного розыска.

— Откуда? — недоуменно переспросил Завьялов.

— Из милиции, — повторил Антонов, все еще держа свою книжечку в протянутой руке.

Завьялов машинально взял ее и, не раскрывая, возвратил.

— Войдите.

— Мне уйти? — спросил Виктор.

— Пойди погуляй, — сказал Завьялов. Но Антонов прервал его:

— Пусть молодой человек останется. Вас зовут Виктор?..

Они вошли в комнату и остановились посреди нее. «Хоть бы кепку снял», — неприязненно подумал Завьялов.

— Разденетесь? — сухо спросил он.

— Спасибо, — ответил Антонов, но кепку снял, — я ненадолго.

Они сели: Антонов — у стола, Виктор — на своем старом месте, у приемника. Завьялов спросил:

— Что случилось?

— Я бы хотел кое-что узнать, — начал Антонов. У него окающая, медлительная манера говорить.

— Спрашивайте.

— Нет, не у вас. Вот у молодого человека. Вас ведь Виктором зовут?

— Да.

Виктор внешне остался спокоен, только в глазах его появился необычный блеск.

— Вы Горяева Василия знаете? — спросил Антонов.

Секундная пауза. Потом ответ:

— Знаю.

— Давно?

— Познакомились в мой прошлый приезд. Вместе на стадион ходили.

— Это было?..

— В пятьдесят четвертом.

— А в этот приезд видели его? Короткое молчание.

— Видел.

— Да в чем наконец дело? — вмешался Завьялов. — Виктор, кто такой этот Василий Го-ряев?..

— Минуточку! — Антонов приподнял указательный палец и снова повернулся к Виктору. — Где вы его встретили?

— На улице. Он ведь тут рядом, в Кисловском, живет.

— Скажем, жил. А потом?

— Что потом? — переспросил Виктор. Он сидел, выпрямившись, его пальцы цепко обхватили подлокотники кресла.

— Он бывал у вас? На этой, я хочу сказать, квартире?