Свет мой, зеркальце, скажи…

– Пожалуй, вы правы. Я всем сотрудникам буду говорить, что вы после нового года в отпуске, – согласно кивнула начальница.

…Когда, возвращаясь после обеденного перерыва, я резко распахнула дверь в «редакторскую», то услышала голос маленькой и злой Розы, которая произнесла: «Да что в ней такого, чтобы из-за нее»… Недосказанная фраза повисла в воздухе.

И было очевидно: зайди я двумя секундами позже, то услышала бы ее окончание. И целиком всё предложение, которое, вне всякого сомнения, должно было звучать так: «Да что в ней такого, чтобы из-за нее вены резать».

– Где обедали, Саша? – спросила главная редакторша, чтобы замять возникшую неловкость.

– В «Вареничной», – ответила я, снимая дубленку и стараясь казаться спокойной.

– Вот что значит молодость, – вставила свое слово бывшая актриса. – Чуть ли не каждый день вареники едят и не толстеют, а тут уже все диеты перепробовала, и ничего не помогает…

Я натянуто улыбнулась. А женщины стали собирать свои послеобеденные пожитки.

Оставшись одна в кабинете, я подошла к окну и стала смотреть на улицу Сумскую. На душе было скверно.

Нет, я, конечно, не сомневалась, что «шила в мешке не утаить». И что, вероятнее всего, начальница поделится «производственными новостями» с близкими ей дамами. К тому же, срочно нужно было искать замену: сразу уже двух человек вместо меня – многостаночницы. Но одно я знала точно: до телетайпной эти производственные «вести» не дойдут. Главная редактор – умная женщина. Она сказала «под женским секретом» только тем, кому это можно было сказать. Ну, а что там вякнула маленькая и злая Роза – ничего, переживу и это…

Заявление было написано, и с сегодняшнего дня здесь для меня начинался обратный отсчет. Вот так.

«Человек предполагает, а бог располагает» – учила меня неотвратимой мудрости жизнь.

О чем там я мечтала в профессиональном плане? Ах, да, конечно же, быть корреспондентом отделения ТАСС. А теперь? Поскорее бы ноги отсюда унести… И перемена должности меня уже не привлекла бы. Я бы всё равно не смогла здесь больше находиться ни в какой должности. Уж слишком обостренно ощущала я себя «причиной» во всей этой истории с вытекающими последствиями. И «причина» эта должна была самоустраниться…

Что-то, словно, одеревенело во мне. Я и дорабатывала оставшиеся дни на каком-то автоматизме, так до конца и не сумев сбросить оцепенение того страшного субботнего дня.

А в отделении уже чувствовалось предновогоднее оживление. Особенно, когда начальник телетайпной – он же и завхоз – принес красивую и пушистую сосну, от которой сразу пахнуло ароматом леса и детским ожиданием чуда. Новогоднюю елку устанавливали всегда в большой комнате корреспондентов. Там же отмечались все праздники и юбилеи.

Дверь в «редакторскую» шумно распахнулась, и в комнату влетели две молоденьких телетайпистки.

– Вот никак не можем определиться, какой главный приз будет в нашей новогодней лотерее. Может быть, сообща что-нибудь придумаем…

– А какой у нас был в прошлом году? – заторможенно спросила я, поднимая голову от листа ватмана, на который наклеивала яркие вырезки из открыток, готовя праздничный номер стенгазеты.

– Стеклянная кастрюля, – улыбнулась та девчушка, что когда-то помогала мне подчитывать текст вместо корректора.

– Кастрюля, – в задумчивости произнесла я. – Ну, на этот раз давайте что-нибудь поизящней придумаем. Красивую вазу, что ли… Да вы в магазин придете, сами сообразите по обстановке.

– А ты не заболела случайно, Саша? Ты грустная какая-то, – спросила вдруг эта же девушка. (Очень наблюдательная, надо сказать, девушка).

– Да всё нормально, девчонки. Бухгалтер уже выделила вам нужную сумму для покупок по линии профсоюза? – тут же «перевела» я «стрелку».

– Ужас. С таким видом дала, как-будто из своего кармана…

– Она и зарплату всем выдает точно с таким же видом, неужели не замечали? – усмехнулась я.

Девчонки засмеялись.

– А можно стенгазету посмотреть? – полюбопытствовали они.

– Я не закончила еще. Остались последние штрихи. Вот возвратитесь из магазина, она уже будет висеть на стенде. Тогда и посмотрите.

Молодежь с радостью помчалась в центральный универмаг.

А я из красной бумаги вырезала буквы и цифры и приклеила на самом верху листа ватмана. И получилось новогоднее поздравление. Затем навырезала еще из золотистой фольги много-много звездочек и снежинок, разбросав их по всему листу и аккуратно закрепив клеем. Всё. Газета была готова.

Я шумно вздохнула, понимая, что это – мой последний комсомольский привет этому дому. И не только комсомольский. А, вообще, прощальный. Прощальный привет. И еще я вдруг подумала о том, что этот яркий клочок бумаги точно провисит здесь до старого нового года… Но меня здесь уже не будет. Никогда.

Говорят, запоминается последнее. И мне кажется, что я должна помнить тот последний мой рабочий день, который совпадал, к тому же, еще со всей этой предновогодней кутерьмой. Но поразительно: память почему-то начисто стерла его.

А, ведь, я в этот день заходила в «приемную», чтобы забрать у секретарши свою «трудовую книжку». Или, возможно, соблюдая некую конспирацию, она даже сама принесла мне этот документ в «редакторскую». И уж точно, эта желтоглазая коброчка что-то «прошипела» мне напоследок. Наверняка, я еще заходила и в кабинет главной редакторши, чтобы попрощаться с ней.

Но, ведь, помимо этого, был еще и праздничный новогодний вечер, который всегда устраивался между двумя сменами с вкусными тортами и чаем, яблоками и мандаринами. И на том вечере должно было быть шумно и весело. Так всё и происходило, я уверена. И разыгрывалась еще, как всегда, новогодняя лотерея. И в эту лотерею обязательно выигрывали все: какую-нибудь чашку, расческу, записную книжку, авторучку и прочую подобную мелочь…

И, конечно же, я тоже что-то выиграла в тот день. Но совершенно не помню – что. Да, ладно, какая-то лотерея. Я себя совершенно не помню на том вечере. А, ведь, я там была. Ела, пила, разговаривала, вероятно, даже с кем-то шутила. Я не помню на том вечере и того молодого человека, из-за которого вынуждена была уволиться. А ведь, он, вне всякого сомнения, там обязательно присутствовал. Я ничего не помню.

Почему память стерла этот день? Я так не хотела, с таким нежеланием отрабатывала эти положенные две недели после подачи заявления. С таким трудом себя пересиливала, входя в подъезд, в котором сжималось мое сердце, и поднималась по стоптанным ступеням на третий этаж. И загибала пальцы, считая дни, когда же всё это закончится…