Свет на исходе дня

Берег был болотистый, вязкий, передние колеса сразу мягко подались вниз. Яркие фары осветили затянутое ряской озеро, от радиатора машины расходились волны.

Митя проехал вперед, машина круто наклонилась, мотор заглох. Вода подступала к самой кабине.

– Так...
– сказал Митя и открыл дверцу.

Он вылез на крыло и поднял капот, потом стал на ощупь вывинчивать детали - мотор он знал хорошо.

Вынув деталь, Митя размахивался и бросал ее в воду; всплески нарушали тишину. Погасли фары, наступила полная темнота. Митя столкнул в воду сиденье, оно тяжело ухнуло, подняв брызги.

– Ты меня запомнишь, - пробормотал Митя.

Под конец он выдернул ключ зажигания, на котором висел брелок, и с силой пустил его подальше. С одиноким всплеском он упал где-то в темноте.

"Все", - подумал Митя. Он вылез на кузов и с заднего борта прыгнул на берег. Земля чавкнула, обдав Митю грязью.

Он долго шел по ночному лесу, вернулся поздней ночью. Деревня спала, он обогнул ее стороной и огородом подкрался к дому. Все было спокойно, тихо. Он осторожно вошел и закрыл за собой дверь на засов.

– Дунькин Степан приходил, - лежа в темноте на кровати, бессонно сказала Варвара.
– Грозился...

– Я знаю, - ответил Митя.

– Что ты натворил?

– Ничего, спи.

– Кабы беды не было, он сидел, у него вся кожа в наколках.

– Ничего не будет, спи.

– Боюсь я за тебя...

– Не бойся.

– Ох, когда это кончится...
– тяжело вздохнула Варвара и умолкла.

Митя, не раздеваясь, лег на свою кровать за занавеской.

Едва рассвело, раздался стук в дверь. Варвара испуганно вскинулась и, сидя на кровати, тревожно спросила:

– Кто там?

– Я. Степан.

– Чего тебе?

– Митька пришел?

– Отвори ему, - сказал Митя.

– Нет, что ты, он бешеный.

– Ничего, отвори.

– Он убьет тебя!

– Не убьет.

– Открывай!
– дико крикнул Степан, ударяя кулаком.
– Дверь высажу!

Варвара робко подошла к двери и оттянула засов.

Степан рванул дверь и остановился. Посреди избы, рассекая ее почти до потолка, выпрямившись, стоял Митя с топором в руке.

– Где машина?
– медленно спросил Степан с порога.

– Ищи, - ответил Митя.

Степан выругался и сказал:

– Ты же срок получишь.

– Не твоя забота.

– Ты угнал мою машину!

– Докажи.

– Доказывать не надо - ты!

– Кто видел?

– Вся деревня знает. Кроме тебя, некому.

– Кто видел?

– Я тебе голову откручу!

– Попробуй.

Степан посмотрел на топор.

– Брось. За это знаешь...

– Знаю.

– Ты же сядешь...

– Ты сам сюда пришел.

– Отберу - руки переломаю.

– Отбирай.

Степан посмотрел долгим взглядом Мите в лицо и понял: убьет, не дрогнет. Он знал в тюрьме таких, кого и отпетые рецидивисты не трогали.

– Ладно, - сказал Степан, повернулся и вышел.

Машину он нашел на другой день, и только через три дня ее вытащил трактор. Потом на буксире отправили в район. Больше Степан никому не сказал ни слова. Вся деревня понимала, что-то здесь кроется, но что, никто не знал. А веселая Дуняша никак не могла взять в толк, почему Митя не выдал ее Степану.

Но Митя никогда никого не выдавал, не хвастал победами, все хранил про себя.

Постепенно все узнали - с ним лучше не связываться. Каждый сразу чуял: этот пойдет до конца. Даже взрослые, крепкие мужики остерегались:

– Он же спяченный... Зря, что ли, тетка у него полоумная? Ну его к черту, еще пырнет...

Было и это.

На восемнадцатом году отправился Митя за три села на танцы. Среди веселья подошли к нему двое местных, подышали с двух сторон бражным духом и спросили:

– Ты, говорят, орел?

– Ходок, говорят, первый на район? К нашим подбираешься?

Митя посмотрел по сторонам: гремела радиола, в густой пыли шаркали подошвы. Среди многолюдья он был один.

– Пойдем, поговорим?
– предложили местные.

Митя все знал наперед, но отказаться ему не позволяла гордость. Он снял руки с испуганной партнерши, бросил ее посреди площадки и пошел в сторону.

Он шел и чувствовал, как где-то в глубине появляется злость, поднимается сильными толчками и устремляется тугими сгустками в голову. Вдруг здесь, сейчас его мучительно потянуло в чистую горницу с гладкими крашеными прохладными полами и опрятным запахом - укрыться бы там от всех в надежном убежище, - он увидел ее так отчетливо, что даже больно стало, и так же невыносимо он почувствовал, как надоело все ему - до смерти, насквозь, - хоть сейчас под нож.

Провожаемые серьезными взглядами, они шли среди танцующих; все вокруг поняли вдруг страшную, откровенную неумолимость их движения, сторонились и давали дорогу.

Они пересекли улицу и задами вышли к большому амбару. Здесь было пусто, просторно, тихо; кротко горел закат, дальний лес зубчато отрезал ломоть солнца. И только там, откуда они шли, за домами и огородами, дико, как в издевке, выла радиола.

Они подошли к амбару, местные затоптались, не зная, с чего начать. Митя стал спиной к бревенчатой стене.

– У тебя нож есть?
– спросил он у одного.

Тот растерянно посмотрел на товарища.

– Нет? Тогда возьми мой, - Митя вынул свою финку с наборной разноцветной рукояткой, сработанную им самим в мастерских, и сунул парню в руку.

Парень оторопело и неловко зажал нож в руке.

– Бей, - сказал Митя, расстегнул верхнюю пуговицу и подставил грудь.

Парень испуганно оглянулся. Его товарищ стоял немного сзади. Медный закатный свет растекся по земле и окрасил копны; тень амбара рассекла второго парня пополам, один глаз его светился на солнце, другой скрадывала тень.

– Ты что?!
– спросил второй.

– Отдай ему, - сказал Митя и мотнул головой на второго.

Первый послушно отдал нож товарищу и отступил назад.

– Да ты что?!
– повторил тот, что держал теперь нож.

– Бей, - предложил снова Митя, выставляя вперед грудь.

– Мы ведь так...
– вставил первый.

– Так?! А я не так!
– сказал Митя, вздрагивая от ярости.

– Мы поговорить хотели, - сказал тот, что держал нож.

"А-а, пропади все оно пропадом", - подумал Митя и срывающимся от ненависти голосом сказал: