Свет на облаках (САМИЗДАТ)

Ей в консерваторию. Пока — всего лишь документы занести, и узнать, на какой день назначат прослушивание. А потом, наверное, музеи — самые полезные — артиллерии и флота. Вечером Мариинка. Вечность в опере не была!

На улице — оглядывались. Не более того. Впрочем, на большинстве прохожих отчего-то красовались венецианские маски — золотые, серебристые, цветные, которые удивительно шли к костюмам двадцать первого века. Над проспектом летели стремительные мелодии рондо, под которые утренняя деловитая толпа и пихалась локтями. Асфальт пружинил под ногами, как сырая земля на окраинах Кер-Сиди. Немайн ещё подумала, что её, как и Петра, угораздило основать город на болоте. Вот только она озаботилась превратить оборонительные рвы в мелиорационные каналы — а потому в самом Кер-Сиди сухо. Если же кто-то решит обложить город осадой — то влажная земля и высоко стоящие солоноватые грунтовые воды будут уже его проблемой!

Великие города тем и отличаются от провинциальных, что пронять их может разве Уэллсовский треножник. И то, если буйствовать начнёт. А никак не смирная сида…

— Ого! А я и не знал, что нынче опять хобичьи игрища! — за спиной, шепотком.

— Нет, это скорей реконструкторы. Где ты толкиенутых с клевцами видел?

— А ты на уши посмотри!

Похоже, сзади идут. Привычно… Уже привычно. И неопасно. Здесь её уши сойдут за пластик. Главное, чтоб никто отрывать не начал. Впрочем, геологический молоток тоже не резиново-поддельный. И, что особенно хорошо, не является формальным оружием. Конечно, объяснять, зачем это нужно в городе, случись что, придётся. Но — не раньше. Для кого штуковина на поясе Немайн — оружие, те явно и одёжку датируют. А значит, либо подделка, либо разрешение есть. А для кого инструмент… Ну мало ли откуда сестра солнца и ветра топает. Может, студентка с поезда, с практики, топает через центр к себе в общагу.

— И на пальце бижутерия… Либо у девочки нет вкуса, либо одно из трёх эльфийских, — продолжали за спиной, — слушай, это мне кажется, или её уши назад развернулись?

— Так. Дыхни. Не пил. Дай лоб пощупаю. Здоров. Слава богу! Значит, просто дурость. Ну а мозги и вокалист — понятия несовместные. Так что б поступай в свою консу смело. В политех ты не годишься, там хоть немного думать нужно.

— У некоторых людей есть мышцы, ушами шевелить.

— Не настолько, чтобы их…

Немайн стало смешно. Уши дёрнулись.

— Моторчик, значит. До чего техника дошла…

Навстречу — ровная летящая походка, пляшущие в такт шагам струны белого золота. И — н какой маски! Она. Высокая, красивая, как всегда стильная… Здесь, в Питере? Немайн бросилась навстречу.

— Привет! Что ты тут делаешь?

На лице Колдуньи — недоумение и даже лёгкий испуг.

— Девушка, мы разве знакомы?

Немайн отпрянула, уши упали к плечам.

— Мне показалось, что да…

— Бывает. До свидания.

Один шаг, и уже нужно поворачивать голову, и видишь всё равно спину.

— Стойте! — Немайн немного удивилась своей настойчивости.

— Что вы от меня хотите?

Она снова рядом. Вот этого Немайн и хотела. Или — не она, а память Клирика, вдруг выбросившая старинный образ — тот, который он ещё любил. Сиде стало чуточку смешно: ей-то Колдунья, ни нынешняя, ни тогдашняя, была и даром не нужна. Но оставаться одной среди масок не хотелось.

— Извиниться за ошибку. А я не люблю ошибаться, поэтому… Немайн Кэдманс. Приехала прослушаться в здешнюю консерваторию. На подготовительное. Будем знакомы?

И протянула узенькую лапку.

— Ой, а мне как раз прислали статью о поступающих писать! Я на журфаке МГУ учусь.

— Значит, зверь прибежал на ловца. Статья о поступающих, хм. Ты что, тут три месяца болтаться будешь?

— Нет, только до конца предварительного прослушивания. Потом на экзамены загляну… Я же на музыкальной критике специализируюсь.

Немайн слушала новообретённую подружку. Колдунья без умолку трещала, она была ещё на втором курсе, до встречи с Клириком оставалось больше года. Сида рассеянно поддерживала беседу, в ноздри лез приторный аромат недорогих духов — скоро, ой скоро вкус у девочки станет более изысканным и дорогим — и пыталась про себя понять, как же это получается, что она так отреагировала на знакомую Клирика, как будто сама была в неё влюблена. Да не когда-то, а сейчас!

— Это всё потому, что женщине нужен мужчина! И никак иначе, а старая дева — это не диагноз, и даже не приговор — это последствия приговора! — закончила та приговор деканше журфака, — Кадавр ходячий. Слушай, Маня, ну вот почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь?

— Потому, что ты хорошая журналистка и умеешь втираться в доверие?

— Ну тебя! Лучше глянь, какие за нами мальчики следят, — Немайн и глянула. Те самые, специалисты по эльфам: будущий инженер и баритон-заготовка. Золотой пучеглаз и редкий в сверкающей толпе чёрный клюв ибиса… А подруженька зашипела, понемногу превращаясь из чудного виденья в ту самую Колдунью, — Да не так! Что у тебя за манера — обернуться и в глаза заглянуть? Ну вот, отстали, затушевались. И кому я, спрашивается, ножки весенние показывать теперь буду?

— В твоем распоряжении полгорода.

— И сколько из них нормальных мужиков? — Колдунья вздохнула, — А эти симпатичные. Правда, смотрели больше на тебя, но ты зыркнула очень грозно… Юные девушки так не глядят! Что у тебя за линзы?

— Это глаза…

В консерватории был почти обычный учебный день. Это во время экзаменов, как и в прочих ВУЗах, перекроют все второстепенные входы-выходы, а напротив главного устроят совместный пост из милиции и студентов — пропускают только тех, кто подал документы. И никого лишнего — чтобы меньше было возможности дать приёмной комиссии взятку. Или по морде… Схема на стенах какая-то неправильная, встречные указывают дорогу артистически неопределённо. Бесконечные коридоры, удивительно тихий паркет. И — звуки, звуки. Неслышимые, или почти неслышимые для человеческого уха, они проникали сквозь недостаточную по меркам сиды звукоизоляцию, и окончательно сбивали ориентацию — если на двери написано, что это класс фортепиано, а внутри играют на флейте, невольно ошибёшься! Впрочем, вдосталь поблуждать не вышло — журналистка взяла за руку и оттащила — вокруг аж смазалось — куда надо. К обитой чёрной кожей двери с золочёной табличкой. На табличке неразборчивой вязью значилось "Вокальный факультет. Деканат".

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Сида топталась на месте.

— Заходи. Иначе мне не о чем будет статью написать.

— Угу. Дай вдохнуть.

Запах кожаной обивки, вот чудо, натуральной, сухой чистый воздух, прогнанный сквозь три климатизатора — меньше от питерской сырости не спасут — Немайн тянула через себя, как приговорённый последнюю затяжку. Не петь — значит не жить, и точка. А петь — это жить как-то совсем иначе, родиться заново… Что ж, ей не впервой! Наконец, лёгкие заполнились, дальше не лезло. Осталось только толкнуть дверь.

Её не заметили.

Единственный находящийся на месте сотрудник деканата разглядывал потолок, словно карту неведомой планеты. С таким восторгом, что ногами в коротковатых брюках подёргивал. При этом указательные пальцы рук лихорадочно вращались друг вокруг друга.

— А если так, то что? — вопрошал он пространство.

Немайн удивилась. Такое было уместнее на композиторском.

— Таким образом, высчитав дивиргенцию по указанному контуру, мы получим под смешаной производной по дэ икс, дэ игрек и дэ зэт мгновенное значение для каппа…

Немайн не удержала воздух внутри, громко выдохнула. Звук оборвал танец пальцев, они сомкнулись. Узкое лицо развернулось к посетительнице. Висок блеснул тонкими нитями седины в тёмно-коричневой, как иная нефть, шевелюре.

— Слава Эру Элуватару, — спокойно сообщил тот, — Чем скромный замдекана может служить дивной?

Немайн дёрнула ухом.

— Может, я лучше в «чайковку» попробую…

— Там, в Москве, снобы, там не поймут! Кстати, почему у тебя Нарья, это же игрушка Гэндальфа?

— Какая Нарья?