Свет на облаках (САМИЗДАТ)

Полевая кухня-скороварка. Всей сложности — приладить котлу с крышкой зажим. Кожаную прокладку — чтоб пар не убегал. Да клапан, чтоб не разорвало. Два клапана — один может забиться. И пружин не нужно: пусть затычка давит на котел своим весом. А притереть — не проблема. Зато еда будет готовиться в несколько раз быстрей. Любая хозяйка оценит. И небогатый горожанин — когда посчитает, сколько сэкономил на дровах. А еще больше оценит голодный солдат, который получит обед или ужин на полчаса раньше: котел водрузить на железную печку, печку на одноосную колесницу. Пусть едет и варит!

Впрочем, кухни — не единственная забота, в одночасье свалившаяся на город. Нужно спускать на воду барки. Грузить их продовольствием — и особенно фуражом. А заодно — разными хитрыми штуками, рисованные подобия которых уже изучают кузнецы. Триболы. Стрекала. Железные скобы для укрепления деревянных построек. И каменных. И — лопаты! Деревянные долго не живут — хотя на первых порах вниз повезут и их.

— А сида очень напоминает крота, — улыбается один из офицеров, — так же любит землю рыть.

— Нет, видит сестра хорошо, — улыбается Эйлет. Впереди много работы. Но главное — ей здесь хотят помочь. А значит, все должно получиться.

А поговорка в голове снова перевернулась и пополнилась: "И есть мерсийцы, которые совсем не против того, чтобы стать бриттами!"

Не все. Итамар, епископ Роксетерский — сакс, и саксом оставаться намеревается. Человек немолодой и, судя по тяжелым мешкам под глазами, нездоровый, совершенно не напоминающий ни аскета Дионисия, ни богатыря Теодора, искренне скорбел об усобице между родственными народами Мерсии и Уэссекса.

— Все от того, что короли наши — язычники, — сокрушался он, — Только в Нортумбрии христианин — так этого же мало! Вот отец Кенвалха был христианин, и подданных окрестил очень многих. Так Уэссекс и прославлялся победами!

— Над христианами Корнуолла… Впрочем, мое дело — не спорить, передать тебе послание. И не одно.

На губах, которыми пришлось целовать волосатую лапищу, возник соленый привкус. Словно причастилась кровью… Или прокушенную губу разбередила? А письма веселые. От Дионисия да от Окты. И если первый сумел обуздать ярость и прислал увещевание, то второй кратко заключал: дальнейшее подчинение его епархии Кентербери невозможно. Как ни печально для коренного кентца, свара между саксами ширилась — а бритты, напротив, соединялись. Это был пока не монолит, и не известковая кладка — но на хорошую стену с подогнанными камнями и деревянной стяжкой силы Британии уже тянули.

Вредить или мешать пастве в ее войне епископ не собирался. Несколько напоминаний о христианском милосердии — да полные горечи строки в письмах: "Прежде бритты были развращены, многогрешны и не ведали праведности — потому Господь отдал их земли народу пусть и не знающему истинной веры, но невинному в простодушии. Теперь же среди англов и саксов брат убивает брата, камбрийские же бритты, очистившись страданием, несут знамена свои к востоку. Потому надлежит встречать их молитвой и возвращением к благочестивой жизни, но не мечом — и тем верней остановить…"

Такое письмо направил и в Кентербери, к архиепископу Адеодату. Которого сам рукоположил этим летом. Горечи в нем было — куда той полыни. Итамар упрекал младшего летами, хотя и старшего местом прелата в грехе гордыни. Желание сделаться апостолом Хвикке на чужой крови принесло большую беду и самим Хвикке, и английской Церкви.

"И будет свара перед святейшим престолом", — сокрушался, и буквы выходили неровными, а хвостики загибались в разные стороны, — "Сочтут нас варварами, кои увы, мы и есть… И нескоро Рим вновь утвердит за нами право поставить архиепископом сакса?"

Расстроился — а тут королева, как снег на голову. Как всегда — прослышала. От камбрийки, конечно. Явилась не римлянкой, фурией. Заявила, что не желает становиться вдовой из-за итамаровых дружков. Кричала, ругалась как базарная торговка. Когда ушла, епископ обнаружил, что передал ей в бесплатное пользование до весны десять барок. И даже грамотку в том, что делает сие одолжение однократно, подсунуть на подпись забыл. Значит, королева каждый год корабли на вторую половину зимы отбирать будет. Убытки…

Королева, напротив, пришла в отличное расположение духа, обыграв очередного сакса на его же поле — в этот раз варварского права. Собралась помогать гленской посланнице в остальных делах — да та прекрасно управилась сама. Все поняла — и то, что ремесленники едва концы с концами сводят. И то, что именно оттого они и заносчивость показывают. Ибо кроме гордости за душой только инструменты. И те, того и гляди, продавать придется. Однорукая не покупала и требовала — просила и взывала. Цену дала невысокую, да пристойную. Заказ большой — а победа при Глостере обещала открыть реку и вернуть старые добрые времена. Куда деваться мастерам да мастерицам? Сговорились!

* * *

Стучат топоры, воины ставят частокол. Одна за другой вспухают палатки. Обычная вечерняя работа. Рождение лагеря. Пока — очень скромного. Но есть и те, кому можно от нее отлынивать. Не заносчивые еще позавчера рыцари Клидога Кередигионского — эти как раз роют ров, не хуже прочих. Интересные приключения выпали на долю их отряду. Сперва — гонка с сидой. Тут-то и выяснилось, что лучшая конница на большое расстояние передвигается не быстрее, чем ее обоз! Так что в первый день кередигионцы вырвались вперед, собирая восторги и вассальные клятвы, а к вечеру ушли назад. Ужинать и спать. Так и на второй день марша было. А на третий догнать гленцев не смогли. Свое наверстали на вражьей земле. Принялись жечь деревни саксов — больше пустые. Главное — старались найти зимние запасы. И себе нужны — в котлы да в тороки. И врага голодным оставить хорошо. Хвикке, что жили вдоль границ, убегать да прятаться оказались свычны — и кередигионцы с хода залезли поглубже. Пешее ополчение саксов за ними не успевало. Хотя его наличие стало для многих немалым сюрпризом. Пленив нескольких врагов, удалось выяснить: саксы вообще не прерывали мобилизацию. Главное войско в поход выступило, а вторая очередь только собиралась, рассчитывая успеть к осаде. На границе с Гвентом остались заготовленные для Кер-Мирддина тараны — бревна с железной оковкой. Порубленные да обугленные. Теперь они саксам не нужны! Теперь у них другая забота — алое да красное, скачущее по соломенным крышам деревень. Красное да алое, стекающее по лезвиям камбрийских мечей. Алое и красное, вьющееся на древках. Гарнизон же в каждую деревню не поставишь: и слаб окажется, и от войска ничего не останется. Пришлось семьям гордых завоевателей бежать в леса. Обычно — наспех. В заросли камбрийцы пока не лезли.

Так что, хоть рыцари Клидога и отказывались согласовать действия, польза от них была. На их фоне маленькая армия Немайн, звенящая копытами по римскому тракту, не сворачивая, казалась меньшим злом. Росомаха над строем, не отвлекающемся на грабеж и фуражировки, выглядела сущей насмешкой. Саксам никто не доложил, что на одной из проповедей Немайн пообещала армии — возьмем много. Но — разом. А по мелочи пусть другие крысятничают. Что возьмешь в деревнях? Впереди же — Глостер!

И вот — город на восточном берегу Северна — а реку перешли, не промочив ног, да и топоры остались без работы. Урок — и ученицам, и самой Немайн, полководице начинающей. И слава — шести человек, что тянут руки к огню и с нетерпением поглядывают на котел. Сегодня они освобождены от любых работ. А чествование — будет тихим. Пусть привыкают к особенностям новой службы.

— Вы подарили мне мост. Благодарю еще раз. Отныне каждый из вас будет числиться, как пять рыцарей. И получать соответствующие деньги. Что до тебя, Нион Вахан — ты отдала приказ о котором я забыла. Я бы отблагодарила — да как-то неловко говорить спасибо себе. Ты — это я, но мне временами начинает казаться, что я — это ты, и никак иначе…

Нион аж покраснела. Барды-аннонцы переглянулись.

— Я не поняла, — спросил один, — а при чем тут мост?

Теперь игры в грамматическое подобие начинались в присутствии сиды всякий раз. Что поделать, права говорить: "Я — это ты!" барды пока не заслужили. Для этого нужно получить следующее звание, пророческое. Причем со специализацией по Неметоне. Другого знака отличия Немайн пока не придумала. А надо: единственная женщина в команде, получается, лишена привилегии. Велеть ей именоваться в мужском роде? Поймет как наказание.