Свет на облаках (САМИЗДАТ)

— Так, значит, — Кейндрих посуровела. Потом просветлела. Идея снизошла. Что-то не верится в благость её очередной затеи.

— Что ты задумала, дочь моя?

— Сущую безделицу, преосвященный. Брак у меня будет вполне обычный, равный. Я уж рада, что Гулидиен и на такой согласился. Иначе, меня, боюсь, отец со старшиной отдали б ему в подчинённые жёны. Так пусть хоть что-то особенное в свадьбе будет! Вот я и хочу, чтобы нас Немайн повенчала.

Дионисий постарался вздохнуть неглубоко и тихо.

— Неужели тебе мало епископа?

— Не то, чтобы мало. Просто… Она получится не чужим человеком. Кем-то вроде крёстной матери. С которой нельзя. Понимаешь?

— Понимаю. Ты не веришь в добродетельность мужа? Тогда венчаться зачем?

— Верю. Но сиды, они же развратные! И оборотничать умеют. Вот примет она мой облик, и чужим мужем насладится. А Лидди и знать не будет!

Лидди. Первый раз жениха назвала ласкательно — и то, чтоб подчеркнуть — мой.

— Дочь моя, Немайн девушка честная и серьёзная. И останется такой же после замужества, которое еще неизвестно когда приключится. Зато у "крёсной матери или кого-то вроде" будет гораздо больше поводов повисеть на шее у твоего мужа и по-сестрински поцеловать его в щёчку!

Задумалась.

— Может, это, и правда, не лучшая идея была…

Обрадованный епископ ушёл. Кейндрих немедленно вскочила и принялась бегать по шатру. Нога зачесалась. Блохи! Неизбежное зло походной жизни и земляного пола. Нормально, в постели, только в Глостере поспать и получилось… Одну ночь — на весь поход! А сиду, Анна говорила, гады прыгучие не кусают. Наоборот, уходят из её палатки. И комары тоже… Да и епископ — как он, не называя вещи своими словами, ухитрился напомнить, что Немайн не просто сида. Богиня. Пусть и крещёная. Ладно. Не стоит её злить, в самом деле — мелкие женские шпильки недостойны королевы. А что достойно королевы? Забота о благе подданных. Вот, например, в Сенате Брихейниог представлен слабовато. А принцепс, Кейр ап Вэйлин, откровенно служит Диведу. Эту проблему можно решить? Запросто! Вот этим и займёмся. Заодно и зятька сидового огорчим!

Изолента помогла! Юрис Консулент, мерзавец, предчувствуя разборку, перетёр собственный кабель — а чтобы тот не искрил, придавил углом корпуса. Так что метания Кейндрих по палатке доставили Сущности немало удовольствия — исключительно качеством картинки. Но перспектива казалась мутной. Поворот верньера — и вот уже помещение побольше. На фоне мрамора стен — свежесрубленные скамьи и длинные столы. Разновеликие ученики выводят первые буквы… И каракули их видны отчётливо. Учитель — молодая женщина, воительница — если судить по паре длинных кос и пристроенной на столе перевязи с мечом. Видно её плохо… а если повернуть вот так, уже лучше. Зато подёрнулась дымкой другая взрослая, что сидит позади класса. Тоже учится — а заодно присматривает, чтоб ребятня не шалила… Ну вот, опять расплывается, полоски на чёрно-жёлтом пледе сливаются в омерзительное ржавое пятно. Это что, гнусный агрегат хочет, чтобы фокус ему каждый раз выставляли принудительно? Это можно, Принудителя спаять недолго. Но как же неизящно. Опять же, а если и этот начнёт брыкаться? Второго поверх громоздить? Или третьего? Известно — подобная система надёжно работает, только будучи замкнута в кольцо — а значит, не производя иной работы, помимо собственно принуждения. Нет, лучше ещё поковыряться во внутренностях прибора… Оп! Теперь — хорошо, и учительшу видно, и старшую над учениками. Даже выражение лица читается — а оно сложное, удивлённое, задумчивое. И счастливое. Не привыкла к новой жизни? Да, прежде за душой было только имя. И то — тайно.

Теперь, кроме имени и свободы, и отец. Гвентский рыцарь. Долго присматривался — видно, на мать оказалась похожа. Потом и спросил — сколько осеней назад родилась, да как матушку звали. Прослезился, припомнив ту, что укрыла и выходила подраненного при набеге на Хвикке молодца.

Законных и незаконных в Камбрии не различают. Признавая дочь, рыцарь даже семейного скандала не опасался — тогда он женат не был, быль же молодцу не укор. Что до приданого, так старшей дочери полагается дом в Кер-Глоуи, кусок земли и доля в добыче с города. Немного, да и не мало. А ещё ей нашлась работа.

Дети. Подростки, что прибились к отряду пророчицы. Которых так и не удалось согнать с баррикады. Может быть, оттого, что Нион, сама не слишком взрослая, и не пыталась тратить время на бесполезное и несбыточное. Зато отправила их в двойную надвратную башню. Швыряться камнями, лить вниз кипяток — всё то, что хвикке приготовили для камбрийцев. Сама потом удивилась, настолько помогли. Но в поход, конечно, не взяла, велела переписать, как городское ополчение. Тэсни же приставила за командира. Бывшую рабыню видели рядом с Нион, прошёл слух, что к ней перед битвой Немайн заглядывала — так что на первое время авторитета хватало.

Тем более, после битвы сида снова удостоила беседы. Велела детей учить — грамоте и бою, счёту и ремеслу. О том и с гвентцами, что остались в крепости, поговорила. Так что малолетние ополченцы слушаются Тэсни, как шёлковые. А в сложных вопросах всегда помогают воины гарнизона. И, разумеется, комендант — сэр Максен ап Бринмор.

Тэсни вновь отложила пёрышко, удивлённо разглядывает потёртость на пальцах. Мозоль! Думала, только от жёрнова бывает? Каменюки-то круглыекаждую ночь снятся. А днём их приходится крутить — у Тэсни рабов нет, а мука нужна. Только это — для себя. И ненадолго. Гарнизон упражняется в копании — скоро, скоро вертеть жернова будет Северн. Для всего города. Потому у камбрийцев и нет рабов — умные они! А раз умные — то и сильные. Не забыть сказать детям — а то что-то заскучали на уроках…

Тэсни пишет крупно, не жалея места на навощённой дощечке. А как насчёт рассмотреть текст помельче? На кого ещё настроена машина подглядывания?

Псалтирь отворена, но Пирру нет нужды подглядывать. Строки псалма Асафа он помнит наизусть. И почему пропускал их прежде? Может, если б догадался напомнить их воинам Ираклия перед битвой при Ярмуке — исход битвы был бы иным. И усталые солдаты дунайской армии, непривычные к сухим сирийским пустыням, разбили бы исмаильтян. Но — что поделаешь, с возрастом фантазия покидает человека, оборачиваясь осмотрительностью. Что ж. Если в речах Августины трещит огонь — старику-патриарху стоит обратиться камином. И озаботиться, чтобы новое христианское учение не обратилось пожаром скачущим по крышам, а стало теплом, согревающим людей. Хотя бы ради того, что у него уже недостанет сил оседлать пожар. А он намерен использовать идею ученицы — на правах наставника. Принести православию силу, которую обещают эти строки. Достоинство — без гордыни, смирение — без уничижения. А заодно — мужество, совмещённое с праведностью. То, чего не хватает армиям Рима. Которые давно не имеют ни мужества, ибо убийство — грех, и они боятся убивать врагов, ни праведности — потому, что солдат считают подонками общества. И им остаётся соответствовать. А ведь именно из солдат поднимаются новые династии!

Противоречий в её учении особых нет. Человек, осиянный благодатью Господней, и вправду подобен Богу. Значит, неизмеримо сильней демонов, которых язычники почитают богами. И в таком состоянии не может совершить неправедного деяния… Потому, если Господь сочтёт дело, за которое идут сражаться и умирать солдаты, правым — им будет прощено. А что человеку не дано знать, когда предание врага мечу благословенно, а когда — преступно, тем лучше. Не будут убивать понапрасну.

Пирр улыбался. Он знал, что новое учение обречено на успех среди солдат и полководцев — а значит, и правителей. А потому… Пусть глупцы и завистники пробуют его оспорить! Теперь все диспуты выиграны Пирром заранее. И патриарх Константинопольский превратится из беглеца — в духовного наставника. В том числе — и Камбрии, разумеется! Патриарх аккуратно закрыл книгу. Его ждал новый труд, не имеющий пока названия, лишь образ замысла — а наблюдателя ещё одна проверка — видом с птичьего полёта…

Дельта Нила. Облако песчаной пыли. Армия идёт на Фустат. Позади — стены удивлённой Александрии. Горожане никак не ожидали, что их подвергнут потоку и разору. Тем более, римская армия была единоверной, а во главе стоял армянин. Такой же монофизит, как и горожане. Да ещё и старый знакомый, уже правивший некогда Египтом… Увы, у магистра армии Мануила Мамикомьяна было настолько плохое настроение, что делегация горожан с просьбой оградить мирное население от насилия добилась исключительно побоев. Магистр, сморщившись, словно от зубной боли, велел только не пришибить никого до смерти. Зато армия была довольна. Со своих ли, с чужих — добыча остаётся добычей. Эту простенькую мысль наблюдатель читал на каждом довольном лице. Да, сейчас, несмотря на тяжёлый переход, они были довольны…

Все, кроме командующего. Если б наблюдатель и в мозги к нему залез — он бы удивился. Суровый сановник, налитый сепсью и желчью, отчаянно жалел себя. Горожане, впрочем, как и солдаты, были ему абсолютно безразличны. Но полководцу плохо — и окружающие должны это прочувствовать!

А какая была радость, при известии, что ему снова поручили командование! Больше того — доверили отнять у неверных ту самую провинцию, что он же и оставил в руки врага год назад.

Причиной столь плачевного состояния дел явилась недвусмысленная инструкция императора — заняв город, оставить небольшой гарнизон, отпустить флот и наступать. Город-младенец — Фустату не исполнилось ещё и пяти лет — населён арабами, перебравшимися из пустыни в благодатную нильскую дельту. Крепость, благодаря которой они контролируют хлебный край. "Александрия — это рты, а мне нужен хлеб" — сказал Констант в беседе с глазу на глаз, — "Сейчас только хлеб решает благосклонность толпы. И армии. Всё остальное — вздор. Дай мне хлеб — и ты станешь вторым человеком в державе."