Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
Вчера, договариваясь о свидании, он был совершенно уверен, что события помешают ему явиться, а нынче доводы старого приятеля показались ему справедливыми: «Горстке либерально настроенных офицеров не под силу возбудить к мятежу целый народ, воспитанный в уважении к Богу, царю и Отечеству!..»
А колокола все звонили, звонили… только уж очень глухо теперь – уж больно толстыми были стены. За соседним столиком двое мужчин, одетых по-мещански, тихо переговаривались, попивая чаек. Один из них, рябой, краснолицый, не сводил глаз с Николая. «Должно быть, переряженные полицейские!» – промелькнуло у него в голове, и от ярости кулаки сжались сами собой. Пришлось сдерживаться, чтобы не наброситься на шпика и не вытрясти из него ответ, по какому праву так на достойного человека пялится. Ах, как бы ему хотелось одному совершить революцию,
– Урра-а-а! Да здррра-а-авствует Константин!
Николай присоединился к восставшим. По обе стороны колонны бежали мальчишки. Все собаки квартала оглушительно лаяли. За окнами домов появлялись встревоженные лица, белели носы, плотно прижатые к стеклам.
Кто там во главе полка? Николай побежал, стараясь догнать марширующих в первой шеренге. Когда добрался, его оглушил барабанный бой. Но прилив радости от увиденных впереди Михаила и Александра Бестужевых, размахивавших прицепленными на концы шпаг треуголками с белыми плюмажами, окупил все. За ними виднелся маленький лейтенантик – Юрий Алмазов, весь словно бы из костей и оголенных нервов: нахмуренные черные брови, белоснежная улыбка… Рядом – штабс-капитан москвичей Дмитрий Щепин-Ростовский – побагровевший, несколько растерзанный, с выпученными глазами. Он сунул под нос Николаю окровавленную саблю и выкрикнул:
– Я всех троих – в куски, в куски!
– Кого? – спросил Николай.
– Да какая разница!.. Канальи, охвостье самодержавия!.. Подумать только – они пытались помешать полку выйти из казармы!.. В куски! Урра! Урра!
– Урра-а-а! – взревел в тон ему Николай.
Он пожалел, что не в мундире. Вслед за своими знаменами солдаты Московского полка – числом не более семисот-восьмисот – бурлящим потоком выливались на Сенатскую площадь. Александр Бестужев остановил их у памятника Петру Великому, построил в каре – лицом к зданию Адмиралтейства, вывел вперед цепочку стрелков. Затем, в приливе какого-то дикого вдохновения, принялся точить шпагу о гранитную скалу, служившую постаментом памятнику. Он был в зеленом мундире, белых панталонах, гусарских сапогах, парадной перевязи. Мятежники, под надежным укрытием из штыков, находили друг друга и обнимались, крича от радости. Даже те, кого Озарёв уже и не надеялся увидеть, вдруг свалились как снег на голову: Якубович с черной повязкой на глазу, Каховский в цилиндре, в лиловом фраке с широким красным кушаком под ним, а из-под кушака высовываются рукоятки кинжала и пистолета… А вот и Оболенский, вот Голицын, Кюхельбекер, Иван Пущин… Все говорили разом, все были страшно возбуждены.
– Ну, хорошо: знаменитый Московский уже на площади! – сказал им Николай. – Браво братьям Бестужевым! Но – если бы Якубович привел-таки артиллерию…
– Мы не нуждаемся в артиллерии! – проворчал Якубович.
И добавил:
– Прошу извинить, мне пора!
– Ты куда?
– Надо кое-что посмотреть… туда…
– Но ты вернешься?
– Разумеется.
– Рылеев-то где, что поделывает? – спросил Юрий Алмазов.
– Не тревожься, сейчас будет, ему не к лицу опаздывать, – откликнулся Оболенский.
– А Трубецкой?
– Ну, знаешь, я сильно удивился бы, встретив его сегодня, – вздохнул Голицын.
– Да плевать нам на него! – завопил, размахивая пистолетом, Кюхельбекер.
– Тихо-тихо! – сказал Николай. – Осторожнее, ты ведь не умеешь пользоваться оружием.
Он впервые сказал Вильгельму «ты»… Но ведь в эту минуту все окружавшие его люди казались молодому человеку друзьями детства. Дыша морозным воздухом площади, он будто снова оказался в особняке Рылеева, в маленькой комнатке на Мойке, за запертыми дверями. А вот и сам Рылеев – с солдатским ранцем за плечами. Его мальчишеская фигурка словно бы придавлена к земле
огромным боливаром. Штрипки панталон лопнули и тащатся по земле. Кондратий Федорович пригнулся, чтобы оторвать их совсем. Он выглядел нервным, усталым. Все утро бегал из одной казармы в другую – и все понапрасну.– Нас слишком мало, – сказал Рылеев.
– Но мы ведь можем идти на дворец! – воскликнул в ответ Озарёв.
– Пока еще нет.
– А чего ждем?
– Подкрепления… полков, которые вот-вот подойдут… должны подойти…
– А если они не придут?
– Если полки не придут, – разгорячился Иван Пущин, – мы всегда можем попросить поддержки у них! – и он махнул рукой в сторону толпы, собравшейся вокруг каре москвичей. Николай до сих пор и не замечал, сколько гражданских лиц вертится в месте, где цивильным, казалось бы, и вовсе делать нечего. Ротозеи то и дело подходили к солдатам, присматривались к ним, заводили с ними разговоры, пытались просочиться в их ряды. Александр Бестужев чуть не поминутно приказывал этим праздным гулякам разойтись – они отступали на несколько шагов, но тут же и возвращались – с томительным упорством.
– Ух, как же я боюсь черни! – прошептал Рылеев. – Если мы уступим, если пустим их к себе – мы пропали!
– Нужно попросту добиться порядка в этом хаосе, – наставительно произнес Кюхельбекер.
– Увы! – вздохнул Пущин. – С подобными молодцами каши не сваришь…
Николаю захотелось посмотреть, что за люди потянулись к передовому отряду мятежников. Он прошел через шеренгу стрелков и смешался с толпой. Огляделся. Кого тут только не было! Мужики, рабочие со стройки, а рядом – студенты и мелкие чиновники в нищенских мундирчиках, торговцы, кутающиеся в длинные и широкие тулупы, какие-то типы, не принадлежащие явно ни к одному классу общества – тощие, обмотанные грязными тряпками, вооруженные дубинами. Что за таинственный зов поднял их с самого дна российской столицы и привлек в стан бунтовщиков – в двух шагах от Зимнего дворца? Понятно ли им, что означает испытание сил, которое вот-вот начнет разворачиваться здесь? Слышали ли они хоть словечко о свободе, о равенстве, о конституции? Они переступали с ноги на ногу, ворчали, подталкивали друг друга локтями.
– Увидите, православные! – загремел бас бородатого исполина. – Сегодня все перевернется вверх тормашками! Кто был внизу – станет наверху! Мужику теперь попотеть будет только лишь в свое удовольствие!
– Да не потеть на работе мне тошно, – отвечал ему работяга в драном кафтане и с обмотанными тряпьем ногами. – Мне бы пожрать в свое удовольствие!
– Вот о том и говорю! Будешь жрать, пока не лопнешь! Хорошие господа не отнимут у тебя твоей доли! И не будет теперь у нас никаких господ-то, братцы! Мы теперь сами станем господа!
– Да я с кобылой своей лучше обращаюсь, чем бары со мной! – объявил кучер в большой черной шапке.
Николай вернулся к солдатам. Здесь тоже разговорам не было конца:
– По слухам, великий князь Константин Павлович уже вышел из Варшавы и двигается сюда с целой армией! Скоро будет в Санкт-Петербурге!
– Уж он покажет братцу Николашке, где раки зимуют!
– А кто примет новую присягу – тех высекут шомполами!
– И цифра уже известна: по восемьсот батогов на солдата. А потом – Сибирь!..
– А чего измайловцы-то не подошли еще?
– Мешает дурное офицерье!
– Пошли их освобождать!
– Пусть только начнется битва – уж мы масла в огонь подольем!
Люди покинули казармы в парадных мундирах – у них не хватило времени переодеться. Хотя бы – накинуть шинели. Холод пробирал их до костей – они приплясывали на месте, шутливо боролись, чтобы согреться. В этой дружеской суматохе их кивера с высокими белыми плюмажами, то подергивавшимися, то наклонявшимися, то поднимавшимися кверху, напоминали приветствия в театре марионеток. На башне Адмиралтейства часы пробили полдень. Нигде по-прежнему не было видно ни подкрепления, ни противника.
– И Трубецкого до сих пор нет! – покачал головой Рылеев. – Нет, так нельзя! Пойду поищу его!
Он удалился. Юрий Алмазов и князь Голицын пригласили Николая погреться в кофейню.
– Купите мне там конфеток! – крикнул им вслед Кюхельбекер.
– Каких, Вилинька?
– Лимонных! Обожаю лимонную карамель!
Они пробили себе в толпе дорогу, но только успели устроиться за столиком в кофейне, туда вбежал запыхавшийся мальчишка – с соломенными волосами, пунцовыми щеками, блестящими глазами.