Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
– Смотрю я на твои ноги и уже вижу их в теплых тапочках… Что ж, жаль…
– Посмотрим, что ты скажешь, когда полковником или генералом приедешь ко мне в Каштановку. Не знаю, кто будет больше завидовать: я – твоим эполетам, или ты – мои седым волосам и семейному счастью.
Розников рассмеялся:
– Сгинь, поэт! Проснись, проснись пока не поздно!
Они замолчали лишь при входе в мастерскую Жерара, где в беспорядке стояли античные статуи и повернутые задником картины, громоздились сверкающие кирасы, извивалась парча, стальным блеском мерцало оружие, а из пиратских сундуков вываливались жемчуга и старинные монеты. Художник пользовался большой известностью, а потому приятели ожидали увидеть почтенного старца, но навстречу им вышел румяный, жизнерадостный мужчина лет
– Я очень рад этому, – сказал Жерар. – Моя прославленная модель смогла позировать крайне редко, мне пришлось полагаться не только на память, но и на фантазию! Конечно, я мог бы, как некоторые другие, показать его улыбающимся, приветливым, но предпочел оставить грядущим поколениям истинного героя. Господа, вы должны гордиться тем, что служите монарху, достойному великих имен античности!
Офицер вспомнил о своей грядущей отставке и вздрогнул. Разговаривая, художник распаковал мундир императора и аккуратно разложил на кушетке.
– Каждая деталь имеет значение, – сказал он. – Я верну его завтра…
«Этот человек так счастливо воспел наполеоновскую эпопею, как мог он теперь согласиться писать портреты Александра, короля Пруссии, Веллингтона, Шварценберга?» – размышлял Николай. Ему казалось, что в мастерской Жерара пишется обычная школьная история, какой ее будут изучать дети лет через сто. Он испытывал неловкость под несколько театральным взглядом государя, казалось, со всех сторон его окружает ложь. По просьбе Розникова хозяин показал им несколько ранее написанных полотен: батальные сцены, этюды лошадей, эскиз к портрету мадам Рекамье. Проводив посетителей до дверей, попросил передать Его Императорскому Величеству уверения в его «абсолютной преданности».
Затем друзья направились в Тюильри. Стоявший на посту гвардеец вызвался провести их в секретариат короля. Но ошибся дорогой, заблудился, они плутали по длинным пустынным коридорам, пересекали огромные, почти без мебели, залы. Кое-где сохранилась еще монограмма Наполеона, развешенные по стенам запыленные картины напоминали о его победах. Кто знает, не было ли среди них творений Жерара? Спустя некоторое время «путешественники» прибились, наконец, к обитаемой части дворца. Отворив одну из дверей, увидели лакеев, которые накрывали на стол. Королевский стол!
– Сюда нельзя! – крикнул мажордом.
Здесь витал запах жареной курицы, в графине блестело вино. У Озарёва разыгрался аппетит. К счастью, приятель обнаружил в соседней комнате секретаря, которому и передал пакет.
С чистой совестью можно было пообедать в «Rocher de Cancale». Здесь было много английских офицеров, чьим мундирам не хватало элегантности, а физиономиям – любезности. И все же они вызывали всеобщий интерес – впервые за сто лет британские войска показались на континенте. Русских же парижане считали старинными знакомыми, хозяин заведения вышел поболтать с Николаем и Ипполитом. Как истинный француз, он жаловался на все: дела идут неважно, в политике ужас что творится… Заскучавшие молодые люди постарались поскорее покончить с обедом и вернулись в Елисейский дворец.
Здесь царило небывалое возбуждение – в вестибюле собрались военные, которых государь пригласил обсудить грядущий смотр армии, планировавшийся в окрестностях Шалона. Показался Волконский и увел всех за собой, двери закрылись, заседание началось. После полудня стало очевидно, что оно затягивается, Николай воспользовался передышкой, чтобы написать обращенные к высшим властям прошения об отставке и разрешении на женитьбу. Ставя под ними свою подпись, осознал, что порывает с юностью, армией, товарищами, мечтами, что были
у него когда-то. И уже не был полностью уверен, что поступает правильно. Розников прочитал оба письма, одобрил и, положа руку на сердце, обещал никому ничего не говорить, пока не будет получен официальный ответ.В пять часов генералы все еще совещались, хотя царь уехал: из окна Озарёв видел, как тот в одиночестве шел по саду в темно-зеленом мундире, таком же, который утром получил Жерар. Но между этим усталым человеком и полубогом среди молний, образ которого оставлял для потомков художник, не было ничего общего. Император исчез в своих покоях, а через некоторое время вновь появился, теперь во фраке. Ему подали лошадь, верхом, в сопровождении шталмейстера, он отправился на прогулку по Елисейским полям, которую совершал почти каждый день. По возвращении провел вечер у баронессы Крюденер, беседуя о политике и мистике. Офицеры никогда не обсуждали эту привязанность государя, из боязни быть услышанными, но Николай и так знал, что его товарищам, как и ему самому, не нравится, что русский император попал под влияние какой-то пророчицы с ливонскими корнями, которая пишет сомнительные романы и уверяет, что общается с потусторонними силами. Ее часто можно было видеть во дворце: лет пятидесяти, лицо с красными пятнами, острый нос, светлый парик… Но если столь уродливое создание сумело очаровать царя своими душевными качествами, что говорить о простом смертном, который встретил Софи – прекрасную и душой, и телом!.. Таким размышлениям он и предавался, и воздух, свет, все вокруг, было полно его любимой…
В антракте Софи и Николай вышли в фойе, за ними следовали госпожа и господин де Ламбрефу. Вокруг шумела нарядная толпа: драгоценности, султаны, голые плечи, напудренные щеки. Граф пока не решался представлять молодого человека в качестве жениха своей дочери. Обращаясь к друзьям, он говорил:
– Как, вы не помните лейтенанта Озарёва? В прошлом году нам выпала честь приютить его у себя. Теперь он вернулся!..
Все это было мукой для графини, ей казалось, все знают о ее позоре. Потеряв голову от жары, шума и беспокойства, она улыбалась мраморным бюстам и приветствовала незнакомые отражения в зеркалах. Водоворот толпы отнес их в разные стороны, Николай шепотом сказал:
– У меня новость – сегодня после полудня я подписал все бумаги, необходимые для женитьбы и отставки. Завтра утром они попадут на стол к Волконскому.
Взглядом она поблагодарила его и спросила:
– Не надо ли было прежде дождаться письма вашего отца?
– Зачем? – проговорил он, скрывая беспокойство. – Рано или поздно, письмо придет!.. Мой отец – человек странный, порой небрежный!.. Представляю, как он со дня на день откладывает это дело, не понимая, что мы здесь сгораем от нетерпения!..
Озарёв врал старательно, избранница в задумчивости молчала.
– К тому же мы ведь все равно поженимся, каким бы ни был его ответ?
– Нет.
Он был поражен спокойствием и с отчаянием взглянул на любимую:
– Я не понимаю вас, Софи. Вы готовы были выйти за меня вопреки родительской воле, почему же теперь вам необходимо согласие моего отца?
– Но это так очевидно. Я могу противостоять родителям именно потому, во-первых, что они мои родители, а мое первое замужество позволило мне более или менее вырваться из-под их власти. Но я никогда не соглашусь войти в семью, где меня встретят, скрепя сердце. По вашим рассказам я слишком хорошо представляю себе вашего отца, и мне ненавистна мысль, что он станет плохо судить обо мне. Если он не отнесется ко мне, как к дочери, ни я, ни вы не будем счастливы!..
Силы покинули Николая, впору было звать на помощь. Нет, он никогда не осмелится сказать ей правду!
– Мой отец вовсе не так жесток, как вам представляется. Даже если и станет поначалу сопротивляться, вы сумеете быстро его переубедить.
– Конечно, я не стану этого делать!
– Но женщины созданы, чтобы очаровывать… – не к месту заметил молодой человек.
Она покачала головой:
– Нет.
– Я пошутил.
Но вид у него был грустный. Софи спросила:
– Что происходит? Я чем-то обидела вас?