Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:

– Это не его вещь! – заявила она.

– Вы уверены?

– Совершенно уверена, ваше превосходительство!

Лепарский снова принялся шарить в ящике, теперь где-то поглубже, отодвигал папки, бумаги, просовывал руку между ними, ворча: «У меня еще вот есть кое-что… да где же он?.. Ах, наконец!..»

В его руке что-то сверкнуло.

– Орудие преступления, – только и сказал он.

И внезапно все переменилось. На Софи навалилась беспредельная тоска, в животе ее что-то судорожно сжалось и оборвалось, а потом она сразу же рухнула в черную бездонную пропасть… Перед ней на столе лежал нож Никиты. Она узнала этот нож: Никита носил его у пояса и не расставался с ним во все время путешествия. Она увидела, как он режет этим ножом хлеб, как перерубает тугой узел, увидела, как летит из-под этого ножа стружка – при починке поломанной оси тарантаса… Она машинально протянула руку и взяла предмет, сохранивший столько отпечатков ее жизни… их общей жизни… Нож оказался не тяжелым. На деревянной ручке, отполированной до блеска и почерневшей от долгой службы, были вырезаны буква «Н», крест и дата… Софи вглядывалась в бороздки на дереве, словно увидела перед собой Никиту, силы ее убывали, страх, и невыносимое отчаяние заполняло душу. Нож лег обратно

на стол. Лепарский посмотрел на улику, перевел глаза на Софи, взгляд его теперь напомнил ей взгляд судьи. Конечно же, он уже понял, что она побеждена. Тишина длилась и длилась, усугубляя смятение молодой женщины. Лицо генерала стало меняться, то приближаясь, то отдаляясь, странно, как будто накатывало и откатывало, как волна… Надо было уходить. Софи постаралась собрать остатки энергии, надо ведь встать, идти… Встала… Ноги не держали. Как дошла до двери, не помнила…

– Сударыня, я глубоко сожалею, что пришлось огорчить вас, – сказал Лепарский и склонился, чтобы поцеловать ей руку.

Его усы царапнули кожу – она инстинктивно руку отдернула, он выпрямился и удивленно на нее посмотрел.

Сделав шагов десять по улице, Софи заметила вдалеке выходивших из будки холодного сапожника Марию Волконскую и Каташу Трубецкую. У нее не хватило мужества пойти им навстречу, и она быстро шмыгнула в проулок между двумя домами, прошла двориком, заваленным ящиками и бочками, оказалась в чистом поле… Здесь, стоя на белой земле под синим небом, она почувствовала себя лучше. Холодало. Снег поскрипывал у нее под ногами, изо рта вырывались облачка пара, она почти бежала – как будто на том конце дороги кто-то ее ждал. «Никита» и «умер» – эти два слова никак не хотели связываться между собой, они не подходили одно другому. Никита – это сила, простодушие, красота, горячность, жизнь. Это ради нее он – без паспорта! – два с половиной года назад покинул Иркутск, он хотел соединиться с ней. А она всегда опасалась, как бы он не совершил такой глупости. Должно быть, Проспер Рабуден не смог удержать его, потому и счел предусмотрительным не отвечать на вопросы о Никите в ее письмах. Если бы только она тогда осталась в Иркутске, если бы она подождала, пока ему выправят бумаги! Несколько дней потерпела бы – и они бы уехали вместе, с правильной подорожной! Но она не хотела задерживаться в пути, ведущем ее к Николя… Все из-за нее! Из-за нее одной! Она тут думала, что Никита спокойно обслуживает посетителей трактира, а он замышлял бегство!.. Неужели надеялся в одиночку победить на этой такой трудной, такой дальней дороге усталость, полицию, тысячи случайностей, которые ждали за каждым поворотом? А когда его схватили – она в этом убеждена! – он потерял голову, он сопротивлялся, он защищался… и ударил… Она знала, что Никита способен проявить жестокость… Еще когда она была в Иркутске и солдаты хотели обыскать ее комнату… Она словно наяву увидела, как он лежит на полу – раздетый до пояса, с вывихнутым плечом, с лицом, искаженным гримасой… он весь в поту, и этот сине-фиолетовый взгляд из-под пряди золотистых волос… Эту боль не сравнить с той, какую он испытывал под ударами кнута… Она никогда не присутствовала при таком наказании, но крестьяне из Каштановки рассказывали, как это бывает… Она представила себе Никиту связанным, обездвиженным, его бичуют, бичуют… пока он не умрет под этой пыткой… Софи задыхалась от гнева. Она ненавидела Россию, как случалось всякий раз, когда приходилось сталкиваться с новой несправедливостью. В любой другой стране подобная экзекуция была бы невозможна! Что он видел перед тем, как умереть? Лица палачей, мундиры… Ненависть, злобу, идиотизм… Наверное, он думал о ней? Он вспоминал ее? Звал? А она ничего не слышала, ни о чем не догадывалась! Когда он умирал под кнутом палачей, она спокойненько ехала себе по Сибири, мечтая о Николае… О Николае, который вовсе в ней и не нуждался за своим частоколом!.. И почти два с половиной года жила иллюзией. Два с половиной года мысли о Никите составляли очарование этого мира, уверяя ее, что в этом мире волшебно, красиво, гармонично… Она ждала его, как ждут друга, а он давно гнил в земле. В сырой земле, как тут говорят… И только что – она же мечтала, что построит домик, и Никита будет его сторожить! Эта последняя мысль стала и последней каплей: чаша отчаяния переполнилась, и хлынули слезы. У Софи перехватило дыхание. Глубина ее отчаяния испугала ее саму. Между тем нежным и уважительным отношением, какое она проявляла к Никите при его жизни, и той беспредельной тоской, тем безумием, какое шквалом налетело на нее, стоило узнать о его смерти, лежала бездна, просто ничего общего! Что за тоска, что за тоска!.. Как будто от удара у нее в голове сорвался клапан, выпустив на волю самые тайные ее мысли, самые невероятные, самые… самые сумасшедшие… «Возможно ли, чтобы он занимал в моей жизни такое место, если между нами ничего и не было?..» Софи попробовала представить себе будущее и отступила перед его пустотой. Только что она летела вперед в надежде на встречу. Теперь – не знает, куда идет, зачем вообще существует… В этой бесцветной, лишенной аромата и имеющей лишь привкус горечи вселенной не осталось ничего имеющего хоть какой-то смысл, хоть какое-то для нее значение… «Сейчас я успокоюсь! Сейчас все это пройдет!» – твердила себе она. Но буря в ней росла и ширилась, и она перестала сопротивляться штормовой волне, позволила той, содержащей лишь яд воспоминаний, себя захлестнуть, позволила старым планам, сразу ставшим неосуществимыми, рвать ей сердце… Ее охватило страстное желание вновь – и наяву! – увидеть Никиту таким, как тогда: лежащим на красном полу, в трактире, в Иркутске… вдохнуть его запах… Она осмелилась представить себя в объятиях этого мужчины… простого мужика… крепостного… И острое, как кинжал… как нож Никиты, счастье, тут же и прерванное мгновенной и такой же острой болью, пронзило ее сердце так, что она едва не вскрикнула. Удержалась, искусала губы. Но что, что, что осталось нынче там, в черной яме, куда его бросили, от этих рук, о которых она мечтает, от этой груди с выпуклыми мышцами, от этого чудного лица?!

Небо хмурилось. Она давно миновала деревушку, превратившуюся теперь лишь в скопище крыш на заснеженном пригорке с коричневатым ореолом вокруг – следы грязи, типичного признака места, где обитают живые люди. Слезы стыли в глазах убитой горем женщины. Она прислушалась – далеко-далеко мужские голоса выводили:

Во
глубине сибирских руд…

Каторжники возвращались домой, закончив работу на мельнице с ручными жерновами, о которой Михаил Бестужев говорил так: «Ежели нам было угодно, то мололи для моциона…» Сейчас покажутся из-за поворота дороги! Живые и здоровые, с крепкими руками и ногами, обветренными на свежем воздухе лицами, громкими голосами… И среди них – Николай, ее муж! Софи растерялась так, словно ей грозило, что Николя застанет ее с другим мужчиной, и, подобрав юбку, бросилась прятаться в кустарниках. Вышла из укрытия только тогда, когда колонна арестантов скрылась. Все было спокойно. Она вернулась домой, никого не встретив по пути.

8

– Ужас какой! – прошептал Николай. – Бедный парень, бедный Никита… Но почему ты не сказала мне, что просила Лепарского вызвать его в Читу?

– Сама не знаю… – пожала плечами Софи. – Мне казалось… мне казалось, тебе это неинтересно…

– Мне это интересно, по меньшей мере, так же, как тебе! И вообще, это мое дело – подавать такие ходатайства!

Софи опустила голову. Ей и так пришлось совершить над собой насилие, чтобы рассказать обо всем мужу, и теперь она сидела рядом с Николаем на кровати ослабевшая, будто от потери крови… В комнате с голыми стенами повисло тягостное молчание. Солдат за дверью ходил туда-сюда, печатая шаг.

– Ну и как я, по-твоему, выгляжу в глазах генерала? – сердито продолжал ей выговаривать Озарёв.

Она снова пожала плечами.

– Да никак… И какое это имеет значение? Все кончено, правда? Давай больше не говорить об этом!

– Все кончено для Никиты, но, возможно, не для нас с тобой…

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Надеюсь, что у нас из-за этой истории не будет неприятностей.

– Какие могут быть неприятности? Не мы же убили! И даже не здесь.

– Убил наш крепостной. И я очень сожалею, что Цейдлер начал это расследование. Иметь в качестве слуги убийцу жандарма вовсе не похвально для государственного преступника. Ты не забывай, пожалуйста, что для властей все предлоги хороши, лишь бы получить повод отказать в смягчении участи.

Софи возмутилась: и как только он может, когда произошла такая беда, предаваться настолько мелочным соображениям!

– Что за глупости! – с досадой произнесла она. – Уж как Лепарский относится к нам – лучше и желать нечего…

– Он-то да! Но не те, кто стоит выше его, над ним! А наша судьба решается в Петербурге!.. Просто восхищаюсь твоим оптимизмом… – Николай нахмурился, погрузился в размышления, потом, спустя долгую паузу, добавил, говоря словно бы с самим собой: – Ну, разве не удивительно, что Никита отправился в путь, не дожидаясь подорожной?

– Наверное, торопился увидеться с нами, – не подумав ляпнула она и почувствовала, как жаркий румянец разливается по ее щекам. Вдруг муж заметит, как она волнуется? Что тогда делать? Нет, кажется, пронесло, он смотрит в другую сторону…

– Он ведь должен был знать, что рискует как минимум попасть за решетку, если его схватят! – воскликнул Николай.

– Разумеется.

– Странный парень. Но еще более примечательно, что он не назвал своего имени, когда его арестовали.

– Что значит «примечательно»? И ничего не странно. Просто Никита боялся, назвавшись, привлечь этим внимание к нам с тобой. Боялся, что у нас будут неприятности.

– Вот-вот! – Николай торжествовал. – Видишь, сама сказала!

– Что я такое сказала?

– Что сказала? Сказала, что у нас могли быть из-за него неприятности… даже когда он никого еще не убил, а только сбежал без бумаг… Уверяю тебя, Софи, дело очень серьезное.

Так. Он опять за свое. Положительно, его не усмиришь!

– В конце концов, я начну думать, что у тебя мания преследования! – буркнула она почти со злостью.

– По-моему, я имею на нее право после трех лет, проведенных на каторге!

Она чуть было не сказала, что не так уж ему и плохо на этой самой каторге, так что зря жалуется, но вовремя прикусила язык, поняв, что несправедлива. Впрочем, Николай и сам немножко смягчился и прошептал:

– Прости меня, дорогая, я вспылил… Но пойми, пожалуйста: было бы слишком глупо, если бы как раз в то время, как мы станем переезжать в Петровский Завод, возникли какие бы то ни было трудности в связи с этой историей!

– Хм, Петровский Завод!.. – откликнулась она. – Мы, между прочим, даже не знаем, что это за прекрасное место, куда, как ты говоришь, мы «станем переезжать», и что нас там ждет!

– Зачем иронизировать? Мне кажется, там нам действительно будет хорошо, лучше, чем здесь. Одна только мысль о том, что мы заживем вместе…

Он обнял жену за плечи, и она покорно дала себя затопить исходящему от него теплу.

– Трубецкой, Муравьев, Анненков, Волконский только и говорят, что об этих домиках, которые хотят построить в Петровском Заводе, – продолжал Николай. – А если и нам выстроить себе дом?

– Зачем? – спросила Софи. – У нас же нет детей!..

– Ну и что? Не для детей! Разве тебе не хотелось бы иметь место, куда я бы приходил к тебе? И ты бы встречала меня на пороге нашего дома…

Она не ответила. Это предложение, показавшееся бы ей таким уместным накануне, этот домик, который так ее пленял, теперь потерял всякую привлекательность. Действительно, зачем он ей? Интересно, бывает ли так, чтобы за считаные минуты вся жизнь переменилась? Все мысли…

– Нет… – сказала Софи и повторила еще раз: – Нет… это слишком сложно… да и вообще… к чему решать что-то загодя? Ничего пока не известно… Посмотрим на месте…

И она с тоской подумала об унылой череде серых дней… в неизвестном краю… среди людей, которых она не любит… А Николай в это время уже вопрошающе заглядывал ей в глаза, лицо его стало сразу и нежным, и жестоким, он склонился к ней… умоляет взглядом… Но мысль о том, что он хочет вот прямо сейчас овладеть ею, была Софи отвратительна – разве это не обман? Разве это не ужасно – заниматься любовью едва ли не над гробом? Почему он не рассердился, не обиделся, не ушел, почему остался тут, крепкий, здоровый, сильный, и требует теперь, чтобы она исполняла свой супружеский долг? Здоровье мужа, его бодрый вид, излучаемая энергия, переполнявшее его желание вмиг стали ей невыносимы. У него прямо на лице написано: «Я живой!» – и он это еще подчеркивает поведением, просто какой-то парвеню!.. Ловким движением увернувшись от поцелуя, она вскочила. Николай удивился и тоже встал. Встал и пристально вгляделся в жену:

Поделиться с друзьями: