Свет смерти

Любое убийство, которое расследовал Хименес, каким-то странным образом помещалось к нему в голову в виде разобранной мозаики и постоянно вращалось там, пока мозаика не складывалась в нечто целое. Рауль ел, пил, разговаривал, ходил по улицам, а части мозаики вертелись у него в голове.

Однажды он попытался рассказать об этом Эскобару, чтобы узнать, а как же тот вычисляет преступников, но ответом ему послужила лишь буря из морщин, разыгравшаяся на бесконечном лбу. Иногда Раулю казалось, что мозаика сведет его с ума, но в один прекрасный день она вдруг высвечивалась у него в мозгу красивой, аккуратной картинкой, без единого изъяна, и, значит, еще одно дело было раскрыто.

Однако нынешняя головоломка была явно посложнее предыдущих. Уже утром эксперт Карлитос, неспавший, с красными глазами, еле держащийся на ногах, принес Раулю свои бумаги. Согласно исследованиям, в шампанском, которые пили гости в тот вечер, находился яд.

Итак, кого хотели отравить? Кого-то одного? Двух? Трех? Всех? А может, это несчастный случай, ошибка без злого умысла?

Служанка добавила, что сеньора Милова никогда не пила шампанского. Она? Но зачем ей?

— Эй, Рауль, смотри, что я нашел. — Сержант Валетта протянул лист бумаги.

Заголовок гласил: «Аргентина должна быть свободной». Хименес пробежал текст глазами: «Поэты, писатели, художники, композиторы, скульпторы — никто не должен оставаться в стороне, быть равнодушным», «мы не можем делать вид, что нас интересует чистое искусство в отрыве от политики, экономики и социального положения», «все вместе, объединившись, мы должны сказать свое веское слово, единым фронтом выступить против власти президента Перона». До конца страницы все было в таком же духе, а затем текст обрывался на полуслове.

«Черт, приехали», — подумал Хименес, увидев фамилию первого человека страны.

— А где продолжение? И кто это писал?

— По словам служанки, это почерк де Сальвы. А еще она говорит, что пропала толстая красная папка, в которую он писал последний месяц, и, похоже, лист как раз из нее.

— Валетта, будь другом, помалкивай об этих писульках, я разберусь сам, что с ним и делать, — Хименес вздохнул, представляя новую бурю из морщин на лбу Эскобара и последующие затем стенания. Больше всего тот не любил дел, связанных с политикой.

— И еще, соседский конюх видел здесь незнакомого человека позавчера.

— Валетта, ты работаешь слишком хорошо. — «И, к сожалению, это не всегда идет на пользу», — с горечью добавил он про себя.

Я закончила свой рассказ. Отец Антонио Алмейда молчал.

— Мы должны узнать, кто и почему совершил это ужасное злодеяние… — Уснувшие навек люди стояли перед моими глазами, теперь эта картина станет вечно преследовать меня и никак мне от нее не избавиться.

— Дело расследует полиция, — спокойно ответил падре.

— Вы думаете, они доведут его до конца? Найдут преступника? Я в это не верю. Мой муж погиб под колесами автомобиля, и до сих пор никто не сказал мне точно — был ли это несчастный случай или умышленное убийство. Едва шум стих, и пресса переключилась на другое, как дело свернули. Здесь будет то же самое, я уверена. Если не хуже — могут обвинить и невиновного, чтобы задобрить всех заинтересованных лиц. А заинтересованы многие — одна семья Сезара Ломбардо чего стоит.

— Что ты предлагаешь, дочь моя?

— Мы должны сами узнать, кто совершил это преступление. Возможно, моя жизнь по-прежнему в опасности. Не исключено, ваша тоже.

— Все в руках Божьих…

Тут у меня сдали нервы, и я зашипела на него, словно самая ядовитая змея:

— Что вы все о вашем Боге? На дворе двадцатый век, Бога нет, а если бы он и был, он бы умер, потому что не нужен никому. Если бы видели то, что видела я! Они все были мертвы, понимаете! Холодны, как лед! Бледны, как больничные простыни! Как будто куклы, а не люди. Мертвецы кругом! Как тут не сойти с ума, а вы говорите: Бог! Да причем тут Бог?

И тут этот благообразный падре выпрямился, словно струна и сказал жестко, будто намеревался изрезать меня словами:

— Вы остались живы, и это ли не знак вам от Него? Возможно, именно сейчас вам дан шанс на спасение. Оглянитесь на свою жизнь — как вы жили, чем были заняты ваши помыслы, каковы были ваши цели? Как вы провели юность, еще помните?

Многочисленные любовники, веселые вечеринки, пьянство, безделие, суета, с годами пришла гордыня и уверенность в праве на грех. Потом вы придумали себя роль несчастной вдовы и вместо того, чтобы жить, жить по-настоящему, дарить окружающим вас людям любовь и доброту, вы упивались своим горем. Я прекрасно наслышан о вашей жизни.

И, единственное, чего я не понимаю, почему Хосе выбрал именно вас? Вас! За что вы мучили его всю жизнь?

Не кажется ли вам теперь, что можно изменить свое будущее, вымолить прощение у Того, Кто создал вас и уверить Его в том, что ваша жизнь не бессмысленна? Вы боитесь смерти, но не разумнее ли бояться того, что последует за ней?

Он помолчал. Я была потрясена, я рассчитывал на жалость, на сочувствие, а вместо этого на меня посыпались упреки.

— Я отвезу вас в монастырь к сестре Габриэле. Там у вас будет время подумать, что делать дальше.

«Чертов святоша!» — от этой забавной фразы хотелось смеяться. Всего-то его заслуг — научил Хосе разбирать буквы, а туда же. Кто он такой, чтобы судить?

Мы ехали поздним вечером по неровной деревенской дороге, тряслась и дрожала телега, и мне казалось, что сейчас мое тело просто не выдержит и рассыплется на атомы.

Многоглазое небесное чудовище дремало, изредка моргая, смахивая то одну, то другую случайную слезу. И следило, я была уверена, что отныне оно следило за мной, как нарушившей закон, не доставшейся ему вместе со всеми.

«Нет, я выберусь», — говорила я себе, закрывая глаза, чтобы чудовище по блеску зрачков не узнало о моих планах. «Я убегу от тебя…Убегу». Потом я уснула и очнулась уже в монастыре.

Тело затекло, и я с трудом выбралась из телеги. Тусклый фонарь едва освещал фигуру в черном.

— Пойдемте.

Мы прошли за сестрой по темным коридорам, логика которых мне была неясна, потом оказались в маленькой келье. Кровать, стол и стул. Небольшое зарешеченное оконце.

— Присаживайтесь, вы устали. — Монахиня поставила фонарь на стол, свет упал на распятие, висевшее на стене. Мне и так было не по себе, но тут будто комок забил мне горло. Крест. На моей жизни сейчас ставят крест. И что выбирать? Келью или тюремную камеру? У кого быть в плену, у Бога или у людей? Зло меньшее или зло большее?