Светлана

 — Беспокойный народец, — сказала Зинаида Львов­на. — Должно быть, к вечеру у вас прямо голова кругом идет.

Няня, сидевшая на низеньком стуле, ответила, при­стегивая помочи смущенному малышу:

 — А знаете, нет!

Зинаиде Львовне понравилось, как искренне и доб­родушно она сказала это. И лицо у няни было приятное, чуть-чуть насмешливое, чуть-чуть усталое, с еле замет­ными морщинками около глаз и губ.

Терпение? Профессиональная привычка? Да, конеч­но. Но, кроме терпения и привычки, чтобы ответить вот так, нужна любовь.

В передней Зинаида Львовна раскрыла свой неболь­шой, но довольно-таки увесистый чемодан и сказала Наталье Николаевне:

 — А это новогодний подарок от моих ребят вашим ребятам.

 — От ваших ребят? — переспросила Наталья Нико­лаевна. — Сколько же их у вас? Я думала, что у вас только один сын.

 — Сын один, а ребят много. Пожалуй, даже больше, чем у вас в детском доме. — Она пояснила: — Ведь я в библиотеке работаю.

В чемодане оказались книги, правда не новые, но чи­стенькие, аккуратно подклеенные и переплетенные.

 — Вот за это спасибо! — сказала Наталья Николаев­на. — Читают у нас жадно. Да книги-то какие хоро­шие!

Зинаида Львовна улыбнулась и опять стала очень похожей на Костю.

 — А разве можно дарить плохие? Я им прямо сказа­ла: скучных книг не повезу. Если хотите дарить — толь­ко то, что вам самим нравится.

Уже в вагоне Зинаида Львовна спросила Светлану:

 — А тебе не жаль уезжать от ребят, от Натальи Николаевны, от елки?

Светлана ответила честно:

 — Жаль, конечно... А все-таки мне хочется к вам поехать.

 — Ты не успела поужинать. Хочешь пирожков?

Каждая хозяйка печет пироги по-своему, и каждые новые, незнакомые пироги кажутся особенно вкусными. К тому же в поезде почему-то всегда есть хочется.

 — А елка и у меня будет, — сказала Зинаида Львов­на. — Конечно, не такая большая, как у вас в зале стоит.

Домашние пироги, ожидание праздника... А в метро и на вокзале Зинаида Львовна вела Светлану за руку — боялась, что потеряется в толпе. В поезде заботливо уса­дила подальше от двери, чтобы не продуло, а шубку по­советовала расстегнуть и надеть внакидку.

Это так напоминало поездки с мамой...

Первый раз Светлана думала о матери без острой боли, а с грустной нежностью.

А Зинаиду Львовну не только радовала возможность доставить девочке удовольствие. Светлану привез в Мо­скву Костя. Она видела Костю там. С ней можно было говорить о Косте.

От Кости как раз накануне пришло письмо — ново­годнее, поздравительное. Костя просил не беспокоиться о нем: «У нас сейчас тихо». Судя по газетам, так оно и было, и эта «тишина» смягчала — ненадолго! — неот­вязную тревогу, с которой ни днем, ни ночью не рас­стается мать солдата.

XXI

По сравнению с детским домом квартира Зинаиды Львовны показалась Светлане совсем игрушечной. Две маленькие комнаты и маленькая столовая между ними. В столовой — круглый стол, узенький буфет, диван не­превзойденной мягкости и почти полное отсутствие сво­бодного пространства.

 — Я на этом диване буду спать?

Диван по сравнению с другими, знакомыми Светла­не диванами казался потертым, стареньким и некраси­вым. Но в нем была милая старческая доброта и снисходительность. На него можно было и с ногами забрать­ся и кувыркнуться разика два — он не обиделся бы.

 — Да, придется спать здесь, — сказала Зинаида Львовна. — Костя писал, чтобы устроить тебя у него в комнате. Но он забыл, что не все разделяют его вкусы. Вот посмотри, на чем он спит, пощупай.

Светлана сделала от дивана четыре шага и очути­лась в Костиной комнате.

 — Понимаешь, до седьмого класса у него была нор­мальная кровать с сеткой, а потом решил закаляться — и вот, устроил себе... Да ты сядь, посмотри, что это за прелесть.

Светлана присела на нечто вроде кушетки, покрытое пестрым ковром.

 — Да ведь это почти голые доски!

 — Вот именно. У них в школе французский язык проходили, так ребята Костину кровать прозвали "quel quе chosе", то есть «что-то», «нечто», «что-нибудь». А Ко­стину комнату звали «кэлькэшозницей».

Светлана засмеялась. Ей нравилось, что в этой ма­ленькой комнатке все было так, будто Костя ушел куда-то совсем ненадолго. Вернется — возьмет книжку с пись­менного стола, или станет писать — чернила есть в чер­нильнице, или раскроет альбом с фотографиями...

 — Хочешь, посмотри фотографии. Тут многое Костя сам снимал... А я пока ужин разогрею.

Зинаида Львовна то выходила из столовой в кухню, то возвращалась опять. Светлана раскрыла альбом.

На первой странице — Костин класс. В середине — большая учительница, а кругом нее мелкота, девочки и мальчики вместе. Ребята сидят на стульях, другие сзади стоят, а внизу, прямо на полу, — три мальчугана, сло­жив ноги по-турецки. Один из них — Костя,

Ох, и веселое, предприимчивое у него лицо! И надо сказать — очень мало изменился.

Рядом с учительницей, вполоборота, должно быть, первая ученица сидит, отличница на всю школу — по крайней мере, у нее такой вид — гордая! Или это просто кажется, потому что тяжелые косы оттягивают голову девочки назад?.. Очень знакомыми показались Светлане тяжелые косы, прямая линия бровей... Светлана быстро перевернула страницу.

Кэлькэшоз. На нем — Надя. Уже не маленькая де­вочка. Почти такая же, как та «одна знакомая», что по­казывал Костя, только великолепные косы не заложены узлом сзади, а свисают вперед, во всю мощь. Надя си­дит властно, по-хозяйски, поджав под себя ноги, и с гор­дой улыбкой и чувством собственности смотрит не в учебник литературы, раскрытый у нее на коленях, а пря­мо в аппарат — или на того, кто снимает?

На соседней фотографии, на том же кэлькэшозе, в тот же солнечный день — Костя. Солнце успело отойти только на одну полоску обоев. На коленях у Кости все тот же учебник литературы. Внизу подпись в стихах, сде­ланная не Костиной рукой:

Я в печальной позеСижу на кэлькэшозе.

Нет, поза не печальная. Правда, Костя не осмели­вается (на своем же кэлькэшозе!) сидеть, поджав под себя ноги, он скромно спустил их вниз, но на лице у него — сияние, он смотрит прямо в аппарат (или на того, кто снимает?) с таким выражением, будто ждет, что из объектива сейчас «птичка вылетит».