Светлейший князь 3

— Последнее время ты не рубанком чаще всего работал, а головой и карандашом. Многие работы, что раньше ты сам делал, теперь другие делают. У тебя для этого просто свободного времени нет, — я специально начал говорить жестко и грубо. — Голова у тебя на месте, надеюсь мозги в ней остались. С ширинкой на штанах ты левой рукой научился справляться и инструмент из штанов доставать получается. С ложкой за столом тоже справился. Карандаш одолеешь и с инструментом опять подружишься, если захочешь конечно.

Я прошелся по палатке в которой лежал Кондрат, сейчас он в ней был один, трое его товарищей гуляли по дорожкам госпиталя, они выздоравливали и радовались жизни.

— Ты у нас главный строитель и тебя ждут великие дела. Завтра утром тебе снимают швы, а послезавтра ты едешь в Усть-Элегест. Там все уничтожено, а поселок, и шахту нужно быстро восстановить. Затем на очереди Самагалтай, там много чего надо построить, — два дня назад я послал отцу Филарету депешу и он сегодня ответил, что на всё воля божия и надо не роптать, а нести свой крест, непосильного креста не бывает, — отец Филарет в Усинске, но он прислал тебе депешу. Прочитаешь, как я уйду. Сегодня к тебе Степан Гордеевич приедет и завтра же я жду от вас планы по Усть-Элегесту Самагалтаю, дел невпроворот, а зима приходит быстро, сам знаешь.

Пленных маньчжуров я решил просто отпустить. Деморализованные разгромом, с кашей в голове и твердым убеждением, что их победили с помощью духов и драконов, эти воины были идеальными убийцами морального духа маньчжуров. Почти две тысячи маньчжуров мы сопроводили до предгорий хребта Хан-Хухэй и побрели они родимые в свой Улясутай. Агентура Лонгина донесла, что всего из этого похода вернулось около десяти тысяч, в основном те, кого бросили до перехода через Танну-Ола.

Пленные монголы тоже отправились домой. Но с пленными командирами, а они все были из различных княжеских родов, мы провели большую работу и они уехали с нашим предложением союза против маньчжуров.

Я им гарантировал военную помощь в возможной войне с Цинской империей и полнейшее невмешательство в их внутренние дела. Но они признают нашу власть над всеми тувинскими хошунами, не препятствуют добычи полезных ископаемых на их территориях, за плату естественно, признают свободу торговли, передвижения и вероисповедания.

Еще в ходе преследования отступающего противника, мы установили власть нашего зайсана Ольчея севернее хребтов Танну-Ола, а Даа- и Бээзи-нойоны поспешили добровольно признать нашу власть. Южнее хребтов до Хан-Хухэя образовалась серая зона. Там был главный, вернее пока главный, тувинский хурээ и бывшая ставка амбын-нойона в Самагалтае и долина реки Тэс, где было много тувинских кочевий. Но сил у нас пока было маловато и мы пока решили ограничиться созданием пограничного военного лагеря в Самагалтае. Там на постоянной основе будут две тувинские сотни, одна из воинов родного хошуна Ольчея, а другая будет сборная солянка. Сотни эти будут постоянно ротироваться.

Большим сюрпризом для меня оказалась просьба пяти семей «несогласников», которые попросили разрешения поселиться в горах восточнее Самагалтая на берегах небольшого, пресного, горно-таежного озера Кара-Холь, окрестности которого были удивительно подходящие для пастбища скота. Во время преследования отступающей цинской армии небольшой отряд маньчжуров пытался там скрыться и эти мужики их преследовали. Места там были безлюдные и довольно-таки дикие, как раз то, что надо этим «несогласникам».

Я согласился, и они тут же устремились за своими семьями и в середине лета поселились на берегах этого небольшого озера. С собой переселенцы везли несколько больших бочек, не меньше пяти ста литров каждая. В них они везли специально отловленный молодняк всяческой рыбы из Енисея, в озера Кара-Холь рыбв совершенно не обитала, пока не обитала.

Собственно китайцев или ханьцев мы взяли в плен огромное количество, почти пятьдесят тысяч. И это сразу стало большой головной болью, что делать с ними делать. Отпускать их нельзя, хотя бы потому, что там их ждет смерть. Такой разгром император не простит и сделает именно этих несчастных крайними. Оставлять их у себя? А в качестве кого и где? Основная масса пленных была сосредоточена между озерами Чагытай, Ходын, Чедер-Холь и на реке Тэс.

Но пока решение этой проблемы можно было отложить на несколько дней, более неотложной проблемой являлись несколько тысяч тувинцев потерявших все, когда они убегали от наступающей цинской армии. В памяти народа еще были свежи страшные воспоминания о том, как цинские захватчики тридцать лет назад уничтожали всех осмелившихся сопротивляться. Поэтому убегали все поголовно, зачастую в буквальном смысле в чем мать родила.

Из захваченных огромных трофеев мы помогли всем, в буквальном смысле каждому кочевью, каждой семье севернее хребтов Танну-Ола. А вот, что делать с теми, кто бежал из кочевий южнее хребтов, я совершенно не знал. В «лучших» традициях цинских войн Чжан Цзинбао приказывал уничтожать всех и всё на пути своей армии, были уничтожены все кочевья к югу от хребтов, два самых старых хурээ и даже ставка амбын-нойона, который, даже будучи цинским чиновником, решил не испытывать судьбу и исчез. Причем исчез бесследно. И в серой зоне фактически была настоящая пустыня, все население было уничтожено или разбежалось.

Мерген докладывал, что почти никто не хочет туда возвращаться, все бояться мести властелина Поднебесной. И только когда он стал говорить, что появится пограничный военный лагерь в Самагалтае, несколько десятков в семей решили рискнуть и вернуться.

В один из дней мы с Ерофеем после трудов праведных чаевничали, ожидая возращения из Турана Лонгина. Он поехал туда по контрразведывательным делам, мы заканчивали демобилизацию своей армии, в Туве оставалось пока три гвардейских сотни и один дивизион и Лонгин поехал проверять военный лагерь в Туране, где расквартировались две сотни и артиллерия.

Мы удобно расположились на берегу Енисея в восстанавливающемся Усть-Элегесте. Кондрат выздоровел физически и морально, и со дня на день мы ожидали начала работы угольной шахты, десяток шахтеров уже вернулся в свой поселок. Дело шло не так быстро как хотелось, хорошее подготовленное дерево приходилось возить из долины.

В этот раз Лонгин против своего обыкновения не спешил начать рассказ о своей поездке, он необыкновенно долго приводил себя в порядок после дороги, задал кучу непонятных вопросов Прохору и Митрофану, и только после этого подошел к нам.

— Господа-товарищи как я хочу чаю, в Туране почему-то не сложилось с чаепитием и я всю дорогу мечтал о чашке хорошо заваренного чая, — перл про чай был конечно перебором и полковничье терпение начало резко заканчиваться, но Лонгин уловил этот момент.

— И так, господа, у меня два известия. Думаю, они хорошие, — первая новость я был уверен будет о визите окружного начальника. Я его несколько раз приглашал к нам, но он под различными предлогами уклонялся от визитов.

— Да, ваша светлость, вы совершенно правы, к первому сентября к нам обещались прибыть господин окружной начальник, — Лонгин хитро посмотрел на нас и не выдержав, с нескрываемым торжеством закончил. — И по агентурным данным моя идея очень благосклонно принята и в Минусинске и выше, самим господином губернатором.

Лонгину пришла в голову сумасшедшая идея отправлять пленных китайцев в Россию. Я пару дней подумал и согласился предложить это окружному начальнику, но отправлять только тех, кто примет православие и российские власти должны дать гарантии, что эти люди не будут закрепощены. Мы быстренько послали в Минусинск секретное письмо с этим предложением. Летом наша почта до Минусинска доходила иногда дня за три-четыре, сутки до Порожного, а затем спуск по Енисею. Мужики со сторожевых постов иногда до Минусинска добирались за двое суток.