Светлые крылья для темного стража

Меф взял кота, открыл форточку и посадил Депресняка на раму. Не обидевшись, кот улегся и принялся смотреть на улицу. Затем, всплеснув крыльями, тяжело спрыгнул на асфальт и куда-то отправился вдоль дороги.

Мефодий и Дафна смотрели, как Депресняк петляет между молоденькими деревцами. Кот двигался медленно, вкрадчивым шагом охотника.

— Вот мы и вместе… Впервые в жизни я счастлив, но растерян. Наверное, я совершенно не умею быть счастливым, — сказал Меф.

Даф прижалась лбом к его плечу.

Глава 4 Случайная стычка

Если

не любишь людей — боишься их, не ощущаешь своего единства с ними, ты несчастен и чужд миру. Но стоит тебе полюбить людей — и ситуация мгновенно меняется. Ветвь жива, только пока она часть дерева. Во всяком другом случае она быстро становится мертвой деревяшкой. Книга Света

По стеклу ползли дождевые капли. Каждая оставляла мокрую дорожку. Порой капли встречались, и две дорожки сливались в одну. «Прямо как человеческие судьбы», — думала Даф.

Они сидели в тесной кухне у Зозо, где происходил семейный совет. Учитывая, что Хаврон на нем отсутствовал, совет гораздо меньше походил на балаган, чем это в принципе было возможно.

— Ты хочешь сказать, что больше не учишься в гимназии? — озабоченно спросила Зозо.

— Я уже раз восемь это повторил, — вспылил Меф.

— Не груби матери! Мать у человека одна! — напомнила Зозо.

Мефодий заверил ее, что он в курсе.

— Вылететь из гимназии за год до окончания! Невиданное дело! А как же институт? Я пойду к Глумовичу! Я умолю его! Это святой, светлый человек! Бескорыстная душа! Он не отвернется от материнского горя! Я встану на колени! Мы все встанем на колени! — воодушевилась Зозо.

— Хорошая мысль! — одобрил Меф. — Даф, у тебя как завтра утром со временем? Пойдешь с нами вставать на колени Глумовичу? Встанем и попрыгаем. Давненько у бедняги не было гипса.

Зозо хихикнула, но тотчас спохватилась, что роняет свой материнский авторитет, и заставила себя возмутиться. Эмоциональные переходы у нее осуществлялись всегда мгновенно, точно кто-то перещелкивал тумблер.

— Отвратительно! Он же еще и насмехается! Ты унаследовал от своего отца все его худшие качества! — заявила она.

Меф заинтересовался:

— А какие именно?

— Все! — отрезала Зозо. — Запомни раз и навсегда. Все хорошее в тебе от меня: красота, ум, хороший вкус, хорошая фигура. Все плохое — от папаши. Тупость, самоуверенность, грубость, маленькие негениальные уши с крошечной мочкой!

Даф, ковырявшая ложечкой половинку сухого лимона, не выдержала и чихнула в чашку.

— Прошу прощения. Я поперхнулась, — пояснила она.

Зозо с подозрением уставилась на Дафну.

— Как? Только не говори мне, что ты тоже вылетела из гимназии! — осенило вдруг ее.

— Пробкой, — подтвердила Даф с глубочайшим удовлетворением.

Зозо рассеянно поискала глазами что-нибудь съедобное. Она терпеть не могла пить чай без ничего. Ей было заведомо известно, что ничего не куплено, но неожиданно для себя она обнаружила в вазочке половинку тульского пряника. Недоверчиво оглядела, потрогала, понюхала и стала есть. Мефодий благодарно взглянул на Дафну. Ему было известно, что его мать после еды всегда добреет.

— Какой ужас, Даша! Я всегда была уверена, что ты серьезная девушка и благотворно влияешь на моего олуха. Что думают по этому поводу твои родители? — сказала Зозо уже гораздо мягче.

— Они думают, что можно закончить школу экстерном. То есть, конечно, остался всего год и ускорить ничего особенно не получится, но подготовиться и сдать экзамены реально, — сказала Дафна.

Она достала из рюкзака флейту и коснулась губами мундштука. Звук получился легким, щекочущим, едва уловимым. Бронзовые крылья на груди у Дафны потеплели. До чего же приятно, что флейта вновь ее слушается!

Лоб Зозо разгладился. Она воздела глаза к потолку, жизнерадостно подумав, что такое количество трещин на штукатурке иметь просто неприлично. Настолько неприлично, что в этом есть приятный вызов общественному мнению.

— Ну хорошо, пусть так. Сынок, но где ты будешь жить? Конечно, можно постелить Эде в ванной поролон, но, боюсь, этому эгоисту не хватит душевного благородства туда перелечь. Допустим даже, мы вдвоем сумеем его переорать! Но тогда он станет запираться и из вредности никого не пустит почистить зубы! — сказала она обеспокоенно.

— Пока что нас не выселяют из гимназического общежития. Комнаты нам оставили. Месяца три в запасе еще есть, — успокоил мать Мефодий.

Зозо кивнула с явным облечением. Человек верит в двух случаях: когда действительно верит и когда втайне ощущает, что недоверие нарушит его душевное равновесие.

— Все равно с этим надо что-то решать! — сказала она сдающимся голосом человека, который уже отодвинул проблему на второй план.

Мефодий с Дафной просидели у Зозо еще минут двадцать и стали прощаться. В коридоре обнаружилось, что Депресняк, неосторожно оставленный в одиночестве, прогрыз шины у велосипеда Эди и разодрал когтями седло. Утешало только то, что Эдя на велосипеде все равно не ездил. Велосипед так и стоял надгробным памятником здоровому образу жизни.

— Я сто раз говорила Эдьке: не катаешься — продай! А он мне: тогда пакеты не на что будет вешать! Вот пусть и вешает теперь, руль-то остался! — мстительно заявила Зозо.

— Простите его! Он не хотел! — извинилась Даф, с досадой отлавливая пытавшегося ускользнуть кота. — Он жертва собственных страстей!

«Жертва страстей» упрямо болталась у нее в руке, компенсируя недостаток интеллекта избытком характера.

Напоследок Зозо заставила сына поклясться, что они будут хорошо питаться. Если надо, она сама станет им готовить. Правда, не сегодня и не завтра, но не позднее пятницы точно.

— Запомните: горячий суп каждый день! Хуже гастрита в шестнадцать лет может быть только облысение в двадцать два, — крикнула Зозо в закрывающиеся двери лифта.

Даф нажала кнопку первого этажа. Кнопка была вдавленная, блестела от множества прикосновений. Лифт дернулся и стал медленно опускаться, задумчиво скрипя. Мефу вспомнилось: когда ему было лет восемь, он постоянно опасался, что лифт сорвется в шахту. Или что у него оторвется дно. Ох уж эти детские страхи! Ты маленький, и страх маленький. Ты растешь, и страх растет вместе с тобой, не уставая менять личины, приобретая все новые формы. Всякий вчерашний страх смешон. Всякий сегодняшний ужасен. Вот и теперь забавно вспоминать, но тогда, шагая в кабину лифта, он ощущал себя по меньшей мере летчиком, которому надо катапультироваться из горящего самолета.