Светлый ангел

Дверь открылась — тяжелая, крашеная темно-коричневым лаком, и в нее, придерживаемую одним из охранников, что обычно сидели в приемной банка на нижнем этаже, вошла Лана с подносом. Она поставила поднос на край стола. Вошедший за ней охранник, улыбаясь углами потрескавшихся губ, подошел к столу и вытянутыми прямыми руками поднял тяжелую квадратную вазу с хризантемами. Он отступил от стола и остановился, не зная, что с ней делать. Он смотрел на Альтина и от напряжения моргал.

— В мою приемную, — сказал Альтин. Он для чего-то кивнул охраннику.

Охранник кивнул в ответ и ушел, неся перед собой вазу. Казалось, он идет ее кому-то дарить.

Лана подвинула поднос на центр стола и отступила в сторону.

На подносе лежали мокрые серые небольшие ракушки вперемежку с конфетами неправильно овальной формы в серо-серебристых обертках. Альтин посмотрел на Светошникова: так ли? Светошников покачал головой:

— Рассыпать нужно. На стол.

Альтин кивнул. Он встал со своего места — круглый, блекло-рыжий.

— А конфеты для чего? — узким шепотом спросил он Лану. — Почему конфеты?

— Это конфеты «Ракушка», Михаил Аркадьевич, — зашептала Лана. — У девочек в бухгалтерии взяла. Я просто подумала, что тоже ракушки. Вы же сказали: чем больше, тем лучше. Унести?

Альтин взглянул на Светошникова: тот покачал головой:

— Пусть. Только нужно на стол рассыпать. Конфеты пусть.

Альтин кивнул и, потянувшись, ссыпал ракушки и конфеты с подноса на стол. Затем он разгладил их рукой, словно пытался сравнять с полированной деревянной поверхностью, в которой отражались его руки.

Люди напротив с интересом следили за Альтиным. Узколицый взял одну ракушку и начал вертеть ее в руках. Светошников видел, как серо-голубое от ракушки переползает по темным рукавам его пиджака к лицу и окутывает длинную узкую голову переливающейся дымкой. «Схватилось, — отметил Светошников. — Сейчас оно их закутает, и они будут согласные». Он не помнил, на что они должны согласиться.

— Пожалуйста, угощайтесь, — обратился к гостям Альтин. — Прошу вас.

Узколицый взял конфету и, не выпуская ракушку, стал шуршать блестящей оберткой. Сизая дымка вокруг его головы начала быстро густеть, и теперь Светошников мог еле видеть проступающие сквозь нее глубокие карие глаза. Все остальное потерялось, растворилось, слилось.

— Как его быстро, — подумал Светошников. — Сейчас все подпишет.

Он, впрочем, не был уверен, должен ли тот что-то подписывать. Альтин ничего об этом не говорил. Он просто позвонил ему в кабинет и попросил зайти посидеть. Сложная ситуация. Посиди, Паша. Как всегда.

— А это интересная идея, — сказал толстым голосом другой человек напротив, — ракушки и конфеты. Концептуально.

Он тоже взял ракушку и начал вертеть ее в руках, поднося к глазам, словно пытаясь заглянуть внутрь ее перламутровой спирали. Светошников следил, когда сизое начнет к нему прилипать.

— А мы ничего неконцептуального здесь не делаем, — ухватился Альтин. — И если вы внимательно прочтете наш договор, то убедитесь, коллеги, что пункт о залоге — это тоже часть более общей, даже расширенной концепции партнерства. Вы же для нас не клиенты, а партнеры, и принимая собственность в залог, мы тем самым принимаем на себя часть ваших рисков, вернее, снимаем часть рисков с вас и перекладываем на себя.

Светошников перестал слушать: дальше будет о непонятном. Альтин чувствовал перелом в комнате, хотя и не видел сизую дымку, что дымилась над ракушками в центре стола: это видел только Светошников. Он посмотрел, как блекло-синяя струйка зазмеилась по рукам человека с толстым голосом и втекла в него через ноздри.

— А что, Дмитрий Борисович, — обратился к нему остролицый, — коллега прав: для нас залог, в общем, не страшен. Наоборот, взаимная гарантия долгих отношений.

Светошников посмотрел, что туман вокруг лица говорящего принял форму ракушки, и того засасывало туда, так что даже голос его стал звучать глуше, словно издалека. Было интересно на это смотреть, и Светошников пожалел, что видно только ему. Он встал и кивнул всем сидящим: теперь можно уходить.

— Павел Романович, к сожалению, должен нас покинуть и заняться другими неотложными делами, — слышал он сбоку от себя красноватый голос Альтина. — Давайте его отпустим и пройдемся по процедуре залога еще один раз.

Через час Альтин прибежал в почти пустой кабинет Светошникова, когда тот смотрел китайский фильм, где была девушка с уверенными глазами. Девушка побеждала всех, с любым оружием, но не могла победить себя. Названия фильма Светошников не помнил, хотя смотрел его почти каждый день. В конце фильма девушка красиво прыгала в пропасть, а который ее любил оставался жить. Светошникову нравилось, что она никому не досталась.

— Паша, гений, — шумел Альтин. — Все подписали, на все согласились. Расплатиться они, конечно, не смогут, так что завод мы у них через год-другой заберем, землю перепрофилируем и продадим под застройку. Четырнадцать гектаров внутри Третьего кольца. Стопроцентный вариант.

Светошников кивал и соглашался он не совсем понимал, о чем говорит Альтин. Ему это был не важно и не нужно. Он хотел досмотреть кино.

— Как ты их, с ракушками, — не мог остановиться Альтин. — Сразу сработало. Я тоже заметил, как их сразу проняло.

Он перестал бегать по гулкому от незаполненного пространства кабинету Светошникова и заглянул тому в глаза:

— Честно сказать, я уже боялся, что все. Что ты это потерял. Ну, — Альтин поморщился, — после той сделки с торговым центром. Помнишь?

Светошников кивнул — он помнил. Он хотел, чтобы Альтин ушел. Он хотел увидеть, как девушка с узким уверенным взглядом всех победит, а потом прыгнет в пропасть.

— Но ты доказал сегодня, — Альтин зачем-то поднял вверх левый кулак. — Доказал. Ничего ты не потерял. Мы их полгода ломали, а ты пришел и сразу, за двадцать минут. Ничего ты не потерял, Паша. Спасибо.

Светошников кивнул. Он хотел, чтобы Альтин ушел. Он знал, что на самом деле Альтин ошибается: может, пока и не потерял, но дела были плохи.

Рассказывать ему он об этом не собирался. Только время терять.

2

Московские пробки Светошникова не беспокоили: он в них не попадал, если решал не попадать. Обычно его возил шофер: утром в банк, вечером обратно. Светошников редко ездил куда еще: ему там было нечего делать.

Шофер был один и тот же, много лет, и Светошников теперь помнил его имя: Михаил. Однажды он знал и отчество, но потом оно куда-то потерялось и пропало, закатившись за другие вещи в его памяти. Светошников не жалел о том, что забыто: он просто не помнил, что когда-то это знал.