Светлый град на холме, или Кузнец
Шрифт:
– Что ты кудахчешь?! – рассердилась я.
– Да как же… Сигню… Агнета наша… тяжела. Больше того, задумала преступление!
Меня будто в грудь толкнули. Агнета… Агнета и такое задумала…
Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь не хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!
Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга
Но изгнание плода, убийство нерождённого ребёнка наказывали строго – такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.
В Свее малолюдно, много детей умирали, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, оттого так строго наказывали за аборты.
И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае ослепить и изгнать навеки.
– Кто он?! – спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.
– Не знаю, она молчит, – поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.
– Молчит… – рассердилась я. – Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?
Хубава замахала руками, как курица крыльями:
– Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, бондеры болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…
– Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! – досадливо ответила я.
Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.
– Прости, Свана! – рыдает она, кривя рот. – Прости меня, дроттнинг!
– Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? – я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.
Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…
Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?
Я обняла её, и мы сели на Хубавину кровать с твёрдым тюфяком. Агнетины слёзы мочили мне плечо, горячее её лицо опухло, она плакала долго, пока, наконец, не начала умолкать…
К себе я вернулась под утро, вся во власти сомнений, размышлений. Это дело решить должна я сама, нельзя посвящать Сигурда в позор моей подруги.
Только самой. Поговорить с мужчинами, потом уже и конунгу можно будет рассказать, если они станут упорствовать… Кто мог подумать, что первым серьёзным делом моим как дроттнинг будет вот это, так близко касающееся меня самой…
А пока я тихонько вошла в спальню, чтобы не разбудить Сигурда. Но он и не думал спать. Подскочил на ложе, едва я вошла. В свете масляных ламп его кожа золотилась, но лицо было бледно, тени легли под скулы и в глазницы, таким я ещё не видела его…
…Сказать, что я злился, это ничего не сказать. Вначале я думал, что Сигню
поговорит с Хубавой и вот-вот вернётся, не давал себе спать, чтобы не пропустить её возвращения. Но час шёл за часом, водные часы – клепсидра, на столике у Сигню лгать не умели.Чем дольше я её ждал, тем меньше становилось желание спать. У нас так мало было времени побыть вместе, и она пожертвовала им, чтобы… Мне было уже неважно ради чего, важно, что её не было рядом со мной.
От желания даже днём порой мне хотелось всё бросить и побежать к ней, обнять её, почувствовать в своих руках… Как мне не хватало времени в сутках! С какой тоской я вспоминал озеро Луны и нашу свободу там…
К её возвращению во мне родилось несколько решений относительно устройства нашей внутренней теремной жизни. А ещё понимание, что моя жена независима и свободна настолько, что, прислушиваясь ко мне и соблюдая законы, она, тем не менее, всегда будет поступать, как сочтёт верным для себя. И ничего не поделаешь с этим, она дочь конунга. Её воспитали такой, такой она и стала.
А может быть, в этом была её природа? Не знаю. Да это и неважно, я за это тоже люблю её. С той встречи, когда она гордо пренебрегла мной…
И вот она вернулась.
– Расскажешь? – спросил я.
– После, не теперь. Пока нечего сказать.
Он смотрит, не строго, как я решила вначале, нет, он разглядывает меня, силясь понять, что могло меня удержать вдали от его объятий целую ночь. Не надо сейчас размышлять, мой любимый, я не могу открыться тебе…
…Она сбросила платок, платье, подошла к ложу.
– Прости меня? – проговорила тихо.
Всё понимает, всё почувствовала без слов…
…А наутро конунгом было приказано устроить для него и дроттнинг спальню отдельно от других помещений терема. Он сам прошёл по всему терему и нашёл самую большую горницу с окнами, обращёнными на восток. Здесь приказал поставить самое большое ложе, какое смогут сделать за пару дней.
Но главное – запрет входить в эту спальню для всех, если конунг и дроттнинг там вдвоём.
– Только, если пожар или война! – заключил он.
– Но, Сигурд, бывают обстоятельства… – начал Эрик Фроде, присутствовавший на Совете, когда было объявлено это распоряжение.
– Только пожар или война! Никакие иные обстоятельства не позволяют никому приближаться к нашим покоям ни ночью, ни днём! – не терпящим возражений тоном сказал Сигурд, не удостоив Фроде даже взглядом.
Сигню сидела через стол напротив него во время заседания Совета, так решил Сигурд и я думаю это для того, чтобы в любой момент видеть её и по её лицу читать, одобряет или нет она его решения. Я посмотрел на неё. В уголках рта её появилась и спряталась весёлая усмешка. Её радует эта мальчишеская горячность Сигурда. Ей всё нравится в нём? Даже этот бесстыдный новый закон. Или она бесстыдная тоже…
Однако я не успел додумать, потому что после окончания Совета, совмещённого с завтраком, дроттнинг явилась в горницу, которую мы делили с Торвардом и Исольфом.
– Мне надо поговорить с тобой наедине, Асгейр Берси. Торвард, Исольф, вы можете идти. Сигурд и воевода уже ждут вас на дворе.
…Я так удивился этому её появлению, тому, что так неожиданно и так близко вижу её, что не сразу даже осознал, что она пришла к Берси.
Я бежал по коридору, на ходу цепляя меч, который не успел повесить перед её приходом и, спотыкаясь и не чувствуя ног, вообще ничего не чувствуя, кроме невыносимого стыда за свою глупую неловкость.