Светочи Чехии

Он задыхался и не мог дальше продолжать.

При последних словах короля, Вок вспыхнул, и ярость Вацлава вдруг целиком обрушилась на него.

— Ты ведь тоже из этой шайки, вместе с отцом; вы оба душой и телом стояли на стороне негодного богохульника Гуса, из-за которого на Чехию посыпались всякие беды! Для него, да еще для этого болтуна Иеронима, вы всегда жертвовали моими интересами и моим покоем!

Вок выпрямился и мрачно взглянул на короля.

— Государь! Я — чех и готов кровью защищать священную память славнейших сынов моей родины! Позор и несчастье Чехии вызвало отнюдь не возвышенно чистое учение Гуса и не привязанность его последователей к истинам евангельским! Иноземцы, да распутное духовенство, которому мешают предаваться порокам и которое теперь мстит, внося раздор в страну и натравляя брата на брата, — вот кто истинные злодеи! Впрочем, все, что случилось, можно было предвидеть заранее и ваше величество сами зажгли факел мятежа, навязав народу в правители врагов его веры, которые неизбежно вызвали взрыв всеобщего негодования…

Кончить ему не удалось, так как Вацлав, слушавший его сперва, как истукан, вдруг с воплем бросился на него.

— Изменник! Мятежник! Ты еще смеешь в лицо оскорблять меня, — задыхаясь от бешенства, прохрипел король.

Он схватил графа, не ожидавшего нападения, за горло и повалил на пол.

Растерявшиеся присутствовавшие ахнули; бледная королева выскочила из своей засады, крича, в испуге:

— Разнимите их!

Придворные кинулись к Вацлаву, который в эту минуту, выхватив стилет, готовился заколоть полузадушенного и потерявшего сознание Вока.

Король отбивался от державших его рук и дико рычал, но вдруг лицо его побагровело, перекосилось судорогой и, пораженный апоплексическим ударом, он свалился, как труп.

Вацлава бережно подняли и унесли, а пока призванные к его постели врачи хлопотали вокруг него, королева прошла в комнату, куда перенесли молодого графа и где он пришел в себя.

Вок стоял у окна, бледный, как смерть, и, по-видимому собирался уезжать, так как надел плащ, шляпу и натягивал перчатки, — отстраняя от себя кубок вина, который ему предлагал один из приближенных панов.

Увидав королеву, он обнажил голову и отвесил почтительный поклон.

— Оставьте нас, — приказала София придворному.

Как только тот вышел за дверь, она подошла к графу и протянула руку со словами:

— Вы уезжаете, граф? Достаточно ли вы оправились, чтобы ехать верхом?

Вок опустился на одно колено и поцеловал ее руку.

— Благодарю, ваше величество, за выраженное мне милостивое внимание, но я чувствую себя хорошо и хотел бы, с вашего позволения, вернуться в Прагу.

— Как я ни сожалею о вашем отъезде, а удерживать вас не буду. Я хотела вам сказать, что глубоко скорблю о случившемся, но король не владел собой. Последнее время он все болен и потому раздражителен; сегодняшнее волнение может ему стоить жизни… — она остановилась и отерла набежавшую слезу.

София баварская была любима чехами; ее постоянное за них заступничество, расположение к Гусу и национальному делу создало ей такую прочную популярность, что, видя ее слезы, гнев Вока наполовину растаял.

— Боже упаси, чтобы ваши предчувствия оправдались, — поспешил он успокоить ее. — Король, надеюсь, поправится, а я никогда не забываю, что он подписал знаменательный указ 18– го января 1409 г., и потому не хочу таить против него злобы за нанесенное мне сегодня оскорбление. Но, как верноподданный вашего величества, считаю своим долгом предупредить, что совершившиеся в Праге событие требуют от короля величайшей осторожности, если он не хочет, чтобы они разрослись в страшную бурю!

— Увы! Я очень боюсь резких мер со стороны Вацлава, но сама теперь ничего не могу сделать, потому что, при своей болезненной подозрительности, он не доверяет даже мне.

— Переговорите с советниками его величества; может быть, король их послушает.

— Попробую действовать в этом смысле! Но скажите, граф, чем же кончились беспорядки в городе? Безумная вспышка Вацлава помешала вам кончить рассказ.

— Это не просто беспорядки, ваше величество: это почти восстание! Власть, дарованная католикам, и вызывающий образ действий, который довел их до поругания крови Христовой, возмутили народ и отныне он твердо решил с оружием в руках защищать свои вольности и веру. Когда я выезжал из города, ратуша была занята стражей из восставшего населения; было избрано четверо военачальников, и они образовали временное правительство, а все жители, под угрозой смерти или изгнания, были призваны к оружию. Вы понимаете, что главари движения не отважились бы на подобные меры, если бы не нашли поддержки в других городах, а равно и в крестьянстве всего королевства!

Королева побледнела.

— Я понимаю опасность положение и воспользуюсь вашим советом! Прощайте же, граф, и помните: что бы ни случилось, — вы всегда найдете во мне дружескую поддержку.

Удрученная королева, с поникшей головой, пошла в покои мужа, а Вок сел на лошадь и пустился по дороге в Прагу.

Он не поднял головы и потому не видал у окна комнаты Софии бледного, взволнованного личика молодой фрейлины, провожавшей его грустным, затуманенным слезами взглядом.

Благодаря своевременной помощи, Вацлав был приведен в чувство и, кроме легкого паралича левой стороны, он, по-видимому, оправился.

Но зато его душевное состояние было ужасно.

Он не доверял уже никому из окружающих и в каждом видел предателя или бунтовщика; приступы мрачной тоски и отчаяние сменялись вспышками буйного гнева и лихорадочной тревоги.

Теперь король полагался лишь на своего брата и послал гонца звать его на помощь, забывая, что у него не было злейшего врага, как Сигизмунд.

В это время королевский совет, по мысли королевы, вел переговоры с пражанами, и те согласились подчиниться и просить прощения, но под условием, что им оставят городских советников, избранных народом. Просьбу уважили, Вацлав утвердил новые выборы, и бургомистром оказался мясник Петр Кус, что было оскорблением для короля, не любившего его.

Утром, в четверг 17-го августа, Анна из Троцнова сидела у себя одна за шитьем детского платьица и бормотала про себя покаянный псалом.

Громкий стук открывшейся двери прервал ее, и она с неудовольствием обернулась. Увидав подругу, которая спешила к ней бледная и расстроенная, Анна беспокойно спросила:

— Случилось что-нибудь?

— Да, и очень важное: король скончался, — ответила Марга, падая в кресло.

Анна набожно перекрестилась.

— Милосердный Господь да упокоит его душу и да простит ему многие прегрешения. Когда же он умер и кто тебе это сказал?

— Пан Вок. Он сидит внизу у Милоты и рассказывал про смерть Вацлава во всех подробностях. Ты знаешь, несколько дней тому назад королева вызывала его в Кунратиц, так как король вдруг вернул ему свое расположение и настоятельно потребовал его к себе. Там, в замке, граф узнал, что после вынужденного утверждения Петра Куса, что привело короля в ярость, здоровье его шло все хуже и хуже. Его стала мучить частая рвота и боль в левой руке; но все же, 15-го утром, он почувствовал облегчение и королева воспользовалась этим, чтобы дать ему причастие. Пан Вок прибыл как раз перед этой церемонией, и больной король сказал ему несколько милостивых слов; затем он набожно исповедовался, но причащаться уже не мог, так как рвота вдруг усилилась, а вчера утром с ним случился второй удар. Граф присутствовал при самой его кончине и до сих пор еще расстроен от ужаса последних минут короля; Вацлав дико кричал и выл, и вопли его слышны были за несколько комнат; так с рычаньем он и дух испустил. Пан Вок тотчас же отправился предупредить своего отца, а теперь заехал известить нас. Но, кажется, печальное известие разнеслось по городу, и вызывает страшное волнение, потому что на улицах граф встречал много народа, да и на площади собралась толпа. Пойди, посмотри.