Светские преступления

— Мой муж! У него инфаркт! Скорее, скорее!

Передав адрес, я вынуждена была опереться на край стола, сотрясаемая сильнейшей нервной дрожью. Мысль о том, что помощь уже в пути, помогла мне собраться с силами и вернуться к беседке. Кабинка под надписью «Rois» встретила меня мертвым молчанием. Люциус, раскинув руки и ноги, лежал на голубом плиточном полу, выпученными пустыми глазами и оскалом зубов напоминая белую акулу на палубе рыбачьего судна. Моника так и стояла над ним.

— Он… — начала я и умолкла.

Она только пожала плечами.

Я смотрела на мужчину, который так долго был моим мужем, не желая понять, что он мертв. Я опустилась рядом с ним на пол, прижалась щекой к его лицу. Мои горячие слезы смешались с его ледяным потом.

— Ах, Люциус, Люциус! — говорила я сквозь рыдания. — Только не покидай меня! Только не покидай!

Когда я поднялась, Моники уже не было.

Глава 7

«Скорая» отвезла Люциуса в Саутгемптонскую больницу, где его с диагнозом «мертв к моменту прибытия» сразу поместили в морг. Потрясенная до глубины души, я все никак не могла осмыслить тот факт, что человека, с которым прожила двадцать лет, которого любила до последней минуты, больше не существует. Казалось, что он где-то рядом и вот-вот вернется; мысли то и дело устремлялись к нашему общему прошлому.

В этот мучительный период я горько оплакивала Люциуса, искренне сожалела о его уходе и категорически отказывалась принять очевидное. В промежутках между рыданиями миссис Матильда сообщила, что, как только «скорая» увезла тело, Каспер помог графине с вещами. Она уехала в такси — куда, осталось тайной.

Разумеется, я мысленно возвращалась и к ужасным минутам смерти Люциуса, но даже складывая в сознании кусочки увиденного, не хотела быть категоричной. Разговор с Джун я просто вычеркнула из памяти. Невозможно было смириться с тем, что я обманута людьми, которым больше всего доверяла, особенно Люциусом. Хватало и того, что жизнь моя без него опустела, я была просто не в состоянии осмыслить его измену и твердила себе: наверняка есть какое-то разумное объяснение тому, что эти двое находились в одной кабинке в полуголом виде.

Масса дел, которые неизбежно следуют за каждой смертью, на некоторое время отвлекли мое внимание от неприятного предмета. Печальная новость становилась известной все большему числу людей, друзья и знакомые приносили свои соболезнования. С Патмоса позвонил Итан и сообщил, что вылетает первым же рейсом. Бетти, Джун и Бромиры по очереди оставались в доме, от моего имени принимая звонки отовсюду. Это вызывало ощущение нереальности — все те, кто пару месяцев назад звонил, чтобы поздравить меня с днем рождения, сейчас, почти в том же порядке, по очереди осведомлялись о том, когда будут похороны.

На несколько дней, в компании Джун, Бетти, Триш и Требора Беллини (в числе прочего он оформлял церкви для погребальных служб), я погрузилась в подготовку к похоронам. Не было ни малейшего желания возводить их в ранг светского события, но в Нью-Йорке смерть имеет веское право голоса. Всем хотелось поучаствовать, покрасоваться у гроба и тем самым показать, насколько они были близки покойному и вдове. Места на церковных скамьях шли нарасхват. Пришлось попотеть, чтобы никого не пропустить и не обидеть.

Люциус не был благочестив. Пестрота вероисповеданий в семье сделала его убежденным атеистом, и он часто говаривал, что предпочитает быть похороненным без всякой помпы, на любом из пяти участков, которые заранее приобрел на Саутгемптонском кладбище. Похороны, однако, устраиваются не ради мертвых, а ради живых. Именно поэтому и я решила почтить покойного мужа надлежащей церемонией.

Из Флориды прибыл Люциус-младший с женой Ребеккой. По телефону я сообщила только о самом факте смерти его отца от инфаркта и оборвала разговор, не вдаваясь в детали. Молодая пара приехала во взятой напрокат машине, насквозь пропыленной, с притороченными сверху велосипедами и доской для серфинга. Выйдя, Люциус первым делом обнял меня. Прежде он никогда этого не делал, воспринимая как незваную гостью, добавочную преграду между ним и отцом. Такая перемена в отношениях заставила меня прослезиться. Я смутно угадывала, чем она вызвана — смерть отца, который никогда его не любил, сняла тяжкое бремя с плеч Люциуса-младшего. Теперь он был сам себе хозяин, никому не подотчетен.

Ребекка тоже держалась очень тепло, и я разместила их в домике для гостей, так и стоявшем пустым со дня бегства Моники. «Малыша Люциуса» я не видела с марта, когда он приезжал навестить отца в лечебнице, но он совсем не изменился — те же по-женски узкие плечи и широкие бедра, та же копна вечно взлохмаченных волос, кустистая борода и какая-то общая неухоженность в облике. Я не удивилась тому, что на похороны отца Люциус-младший явился в яркой гавайке. Других рубашек он не носил.

Однако Люциус-младший был добросердечен. Помимо телосложения, он унаследовал от Рут ее лучшее качество — чувство долга по отношению ко всему: к людям, обязанностям, к миру. Вместо того чтобы наблюдать подводную жизнь из окна батискафа, он учил детишек Майами тому, как много она значит для экологии и как важно ее беречь.

Ребекку — высокую, тонкую и угловатую, похожую на девушек Модильяни — все звали просто Бекки. Она ни в чем не уступала мужу. Консультант по профессиональной ориентации, она помогала способным детям бедняков пробиться в колледж.

Вечером накануне похорон мы поужинали втроем, причем Люциус-младший показал, что может быть душой компании. Он сказал, должно быть, больше, чем за все двадцать лет, что я его знала. Когда к концу обеда я вдруг расплакалась и объяснила, что мне не хватает его отца, он заметил: «Мне его недоставало всю жизнь».

Утром 9 сентября церковь Святых Сердец Иисуса и Марии едва могла вместить всех желающих. С обеих сторон алтаря стояли громадные букеты белых цветов. В который раз люди съехались со всех концов света, чтобы отдать последнюю дань одному из некоронованных королей Нью-Йорка. Суммарная стоимость тех, кто явился на погребальную службу, без труда покрыла бы национальный долг.

С Патмоса, опоздав из-за погоды, прибыл Итан, на редкость крепкий и загорелый.

Бетти оглядела Ребекку — ее сандалии, расшитое восточными фигурками бирюзовое платье-рубаху, серебряные подвески до самых плеч — и прошептала мне на ухо: «Это еще что за явление? Разоделась, как для шабаша!» Взгляд ее переместился на Люциуса-младшего с его грушевидной фигурой и нарядом не менее легкомысленным, чем у жены. «А этот — вылитая мамаша!»

Служба вышла короткой: всего две надгробные речи. Одну произнес Гил Уотермен, другую — Чарли Каан. Оба высказались лаконично, но красноречиво и с чувством. И неудивительно, ведь Люциус был их другом. Джанина Джонс, певица-сопрано, по чистой случайности гостившая в Саутгемптоне у друзей, исполнила «Расе, расе, Dio Mio» Верди, а также «День и ночь» Коула Портера из числа наших с Люциусом любимых произведений.

Я заметила, что на Люциуса-младшего, за все время службы не проронившего ни слезинки, начинают поглядывать.

Моника не появилась. Я задавалась вопросом — почему, а когда хор запел «In Paradiso» из реквиема Форе, вообще отвлеклась и мысленно вернулась к сцене в кабинке. Что же все-таки там произошло? В самом деле этому есть разумное объяснение или я просто хочу так думать? На Монике был халат, на Люциусе полотенце, но если ничего предосудительного между ними не было, почему ее нет на погребальной службе?

Я сидела, окруженная друзьями и знакомыми, под сводами церкви, в которой отпевали моего мужа, и во мне поднималось, врезаясь в душу, как акулий плавник в океанскую гладь, новое чувство — гнев.