Свидание в Брюгге
Шрифт:
Публика в бистро была весьма любопытная и неоднородная. Поражал контраст между той исступленностью, с какой играл джаз, и тем спокойным благодушием, с каким внимали ему принарядившиеся ради выходного дня багроволицые провинциалы в новеньких плоских фуражках мышино-серого цвета. Жены, плотные и розовые, ели жареный картофель, завернутый в промасленную бумагу. Мужья сидели в тесных пиджаках, застегнутых на все пуговицы. Здесь были моряки в военной форме, в белых с голубым беретах, похожих на накрахмаленные фуражки, только без козырька, по обычаю они горланили свои песни. За соседним
— Простите, — сказал хозяин, которого прислуга звала Фернаном, — чем больше я на вас гляжу, тем больше убеждаюсь, что где-то встречал вас. Вы бывали когда-нибудь во Фландрии?
— Никогда.
— А! Значит, вы не шофер?
Конечно, этот клиент не мог быть водителем грузовика — достаточно поглядеть на его спутницу, — а все-таки случаются и такие шоферы: тщательно одетые, опрятные, как, например, итальянцы, черноглазые соблазнители, любвеобильные уроженцы Ниццы, — они едут с Юга, нагруженные апельсинами или цветами, и кого только не подбирают по дороге: искательниц приключений и одиноких сирот, монахинь и несчастных грешниц, потерпевших крушение в любви.
— Нет, — ответил Друэн. — Но я хорошо знаю Болье, руководителя профсоюза шоферов.
— A-а! Болье — славный малый! Он был здесь во время забастовки водителей. Так, значит, вы друзья?
— Да. Вот уже четырнадцать лет.
Меломан так орал, что им пришлось напрягать голосовые связки, чтобы услышать друг друга.
Фернан наморщил лоб. Сейчас рождество пятьдесят шестого. Минус четырнадцать. Получается рождество сорок второго.
— Оккупация?
— И Сопротивление, — добавил Робер.
Фернан просиял.
— Тогда, — задумчиво проговорил он, — возможно, я встречал вас на улице д’Исли, в Управлении. Я иногда там бываю.
— А я никогда, — ответил Робер, забавляясь.
За соседним столиком немолодой мужчина лет пятидесяти что-то выкрикивал, стараясь перекричать шум. Робера поразило его произношение, явно не бельгийское, — он растягивал слова, — пожалуй, люксембуржец или швейцарец из Невшателя. Должно быть, тоже шофер, видно, хватил лишку. Он тщетно пытался привлечь внимание увлекшихся беседой Робера, Фернана и его жены.
— Команда Брюгге ни хрена не стоит, а тренеры, — это не тренеры, а форменные тёлки. Ей богу, тёлки. Я говорю, что думаю. Нагляделись мы на нее на матче Брюгге — Люксембург! Вот у нас — это да! В Люксембурге есть ребята с головой. Я не единственный…
Он все больше расходился, но никто не обращал на него внимания.
— Точно говорю, в Люксембурге есть ребята с головой, и они знают, что такое кожаный мяч! У вас часто бывают люксембуржцы?
— Да пошел ты к черту! — выругалась хозяйка.
Но того такая реплика ничуть не смутила. Он, что называется, стоял на своем.
— Потому что, если у вас часто бывают люксембуржцы…
— Заткнись! — не удержался хозяин. — Невозможно сосредоточиться.
Жюльетта грызла тартинку. Никогда еще у нее не было такого изысканно сиротского вида.
— Я помогу вам, — сказал Робер Фернану. — Вы ведь смотрите телевизор.
В глубине залы, противоположной той, где
был бал, сквозь частокол из спин проглядывал маленький голубоватый экран.Фернан расплылся в улыбке.
Подвыпивший люксембуржец не унимался. Он выговорится до конца, и баста.
— Потому что, если у вас будут ребята из Люксембурга…
— Слушай, смени пластинку, — прорычал Фернан и, обернувшись к Роберу: — Да. Нам показывает Лилль. А, вспомнил! Вы работаете с Черниа! И вас зовут… сейчас… Вы делали передачу «Мир труженика»… Как раз про нашу братию… Дрион… нет… Друэн.
— Совершенно верно.
Патрон протянул правую руку поверх стойки, наклонился и увидел черную перчатку.
— О, простите!
— Ничего, — сказал Робер.
Он повернулся всем корпусом, чтобы удобнее было подать левую руку, хозяин взял ее в обе свои и крепко пожал.
— Очень приятно! Со мной такое не впервой уже. Здесь как-то был Этьен Лалу проездом в Остенде на конгресс медиков. Я чертовки рад! Вы стоящий, человек.
— А вы шутник, — ответил Робер. — Ведь надо же такое придумать, — Счастливая звезда.
— А что, «звезда» — не так уж глупо, если пораскинуть мозгами.
Он рассмеялся. «Ну и тонкая бестия этот владелец шалмана», — подумал про него Робер.
Фернан продолжал:
— Сначала была другая. «Три лебедя». Я оставил ее для фламандцев. Между нами говоря, я их не слишком жалую. Да жена у меня фламандка, — так что…
Между тем красноречие люксембуржца не иссякало, он гремел:
— А знаете ли вы, кто такой Бёмельманс из Диферданжа? Из Диферданжа, я вас спрашиваю. Сын бургомистра, капитан первой сборной, здорово они вас отделали в Льеже, семнадцать — два. Вот это счет! Бёмельманс!
Автомат умолк в ожидании очередной монеты.
Фернан, окончательно потеряв терпение, вышел из-за стойки и, оттащив горе-болельщика к одному из дальних столиков, рыкнул:
— Мия, черт возьми! Да принеси ты этому господину диферданжцу пива, и пусть он заткнется! — И, вернувшись к стойке, сказал: — Неблагодарная работа!
Оркестр снова заиграл танцевальную музыку. Было душно. Поклонник кожаного мяча все еще гудел, но его голос терялся в общем гаме. На полке рядом с оленьей головой выстроилась коллекция расписных кружек, над ними красовались современные обольстительницы, а еще выше, на самом почетном месте, висели две большие фотографии футбольных команд, на одной в полосатых майках, без сомнения, футболисты Брюгге. Тут же рядом специальная таблица регулярно сообщала о результатах различных матчей.
Один из моряков взял оркестровый аккордеон и стал перебирать лады.
— Ну, — сказал Робер, — нам пора. До встречи. Да, скажите, друг, а далеко ли до Марьякерке?
— Вам нужна больница или пляж?
— Больница.
— А с какой стороны вы едете?
— Со стороны Брюгге.
— Да вы же ее проехали. Такое огромное здание с елями.
— Стены мы действительно видели. На больницу не похоже.
— Да нет, это она и есть. Нужно только обогнуть стену.
Жюльетта отодвинула кофе и тартинки. Она почти не притронулась к еде.