Свидание за гробом

Солнце снова пригрело. Вернулась иллюзия лета. Бледная, грустная иллюзия, всего лишь до вечерних отрезвляющих холодов, но все же Сашенька с жадностью ловил такую живую, теплую радость солнца. Мелькали, прощаясь, рыжие, желтые, бурые и с краснотой листья, ребята мели их и сгребали в кучи во дворе, а ветер нес, смеясь, всё новые снопы осеннего великолепия. И запах костров был томительно тосклив, как сон о лете, как само умершее лето... В эту пору казалось, что с чем-то навсегда прощаешься.

Но Сашенька бодро щурился, его только что вывезли после ужина во двор. Лужи сверкали и пестрели заплатками листьев. Он поежился, натянул поглубже Сонину кепочку и стал ждать. Его юное худое лицо с черными усиками чуть порозовело на ветру, глаза стали совсем зелеными. В них плескала то тревога, то сменяющий ее отзвук тайной радости, своей, затаенной, никому здесь не ведомой, то снова эта вечная, одним только калекам свойственная понурая привычка к страданию. Привычка не слишком-то верить своим мечтам...

Вдруг он весь напрягся и закрутил руками колеса - туда, к выходу. Вот и они. Соня и Инга выходили, обе с сумками, посмеивались, усталые, такие разные. Маленькая сгорбленная Сонечка как всегда суетилась, жестикулировала, забегала вперед. Инга молча шла, высокая, на платформах, как на пьедестале, с волной своих ночных волос и этим взглядом... Сашенька только сейчас подумал о противоречии: ее фигура вызывает сексуальные ассоциации, но взгляд - это же взгляд сострадания, скорее, наоборот, монашеский, всепонимающий и горький. Даже когда она смеялась, в глазах не исчезала тоска. Как бы ей ни было весело, но отзвук какой-то мировой скорби, будто дань всем, кто вокруг нее, скорби по несбывшимся жизням, оставался.

Вслед за ними в дверь выломился, вроде бегемота из трясины, Женька Быков. Немного постройнее Лени-Шара, громадина с громовым голосом и срезанным затылком. Догнал вперевалку, заорал на весь двор: "До свиданья, Инга! До завтра!" - гаркнул так, что за стеной на улице обернулись прохожие.

Она попрощалась с ним, с улыбкой пожала огромную красную руку, но ему всё было мало. Он бежал следом, с трудом переставляя слоновьи ноги, и пыхтел:

– Инга, до завтра! Ты завтра будешь?

– Да, да! Всё! Иди, Женечка, поздно уже гулять. Иди в палату.

– Нет, я провожу до автобуса.

Отбиваясь от Женьки, который силился поцеловать ручку, она увидела Сашу.

– А ты тоже решил погулять к вечеру?

– Да, немножко. Ты сейчас уходишь - будь осторожна, хорошо?
– и шепнул: - Ягодка ты моя...
– Глянул на рокочущие автобусы за стеной, - береги себя.

– Пока.

– Инга, Инга... Если бы у меня были ноги... Я бы побежал за тобой. Пошел бы провожать, куда угодно, пусть хоть до конца города. Я бы всюду шел за тобой.

Они, наконец, вышли. От Женьки удалось отделаться ценой конфетки, хотя и не сразу. Он успел еще поорать на остановке, послать сто воздушных поцелуев, и только тогда нехотя поковылял домой.

– Дак слушай, Инга, я давно хотела тебе рассказать, - вздохнула облегченно Сонечка, оглядываясь, - сегодня было у них там, в верхах, закрытое заседание. Я случайно слышала, как Тамара Ивана рассказывала Антонине Семене, что там Михалыч (паскуда в очёчках) хотел тебя выгнать. Представляешь? Вот сволочь!

– Хотеть не вредно, - фыркнула Инга, - ну и что дальше? Мне уже собирать манатки? Видишь ли, Сонюшка, я с моим образованием работу найду, не бойся за меня. В школе, в ПТУ, где угодно.

– Дак нет, слушай, все обошлось! За тебя там вступились - повыше его.

– Неужели директор?

– Нет, директора не было, он в Москве. Его заменяет Ирина Николаевна, зам.

– Так она?

– Ну да! Она вообще очень хорошая, я ее сильно уважаю, еще с тех пор, как Михалыч меня хотел перевести в изолятор, а там зарплата хреновая, работа куда тяжелее, да и привыкла я с нашими ребятами. Дак я - к ней. Просила, объяснила всё. Аж...

– Подожди, не тараторь, Сонька. Значит, ты говоришь, это она не дала меня уволить?

Инга живо представила эту красивую, немного массивную женщину лет сорока пяти с достоинством на умном лице. Ей давно казалось, что они похожи, она видела, как совмещается в Ирине деятельное добро с той же самой грустинкой, как у нее. Однажды замдиректора обмолвилась: "Как же я могу уйти отсюда? А они, ребята? Как же они без меня?"

– И что она возразила нашему индюку?

– А что-то вроде (я уж точно не помню, но вроде), что та, другая воспетка, Олимпиада Павловна, дак та действительно не работает ни хрена, только чаи с подругами пьет весь рабочий день в швейной мастерской. Ее с ребятами никогда и не увидишь. Не занимается она ими. Только на праздник показуху делает. А вот ты все время с ними возишься, обучаешь, на речку водишь, только и находишься в их кругу весь день.

– И даже перерыв. И еще, - да ладно...

– Она так хорошо сказала за тебя! Во! Михалыч сразу язык в жопу засунул и не возникал больше.

– Ну спасибо, Сонюшка, ты меня успокоила, зайка. Все-таки легче как-то стало.

– Пошли ко мне! Чаю попьем, у меня наливка есть вишневая, щас рулетик возьмем в магазине.

– Да знаешь, я бы с удовольствием. Но скажу тебе честно, как самой близкой подружке, боюсь я твоего Сережку. Достал он меня в прошлый раз. Что он у тебя такой сексуально озабоченный?

– Ой, Инга, я ж тебе говорила, не обращай ты на него внимания. Я дак привыкла уже: он, когда выпьет, дак ко всем бабам лезет целоваться, особенно к новым. Ну что с ним сделаешь?

– У него что, запой перманентный?

– Какой-какой?

– Ну, значит, постоянно водку жрет, без продыху?

– Нет, бывает тверезый. Только тогда злющий, никого не замечает.

– Понятно. Не обижайся, Сонюшка, но я уж лучше в другой раз. Когда его дома не будет. Вот тогда мы с тобой и посидим. Не нравится мне, чтоб меня в прихожей сходу зажимали.

– А я и не видела. Я тогда клюкнула маленько. А то б я его по башке веником! Или, может, я к Нинке вышла, к соседке? Он, если выпимши, дак и Нинку, соседку, часто зажимал. Я уж привыкла в общем-то.

– На мое счастье он уже еле на ногах стоял, не сумел с меня трусы снять. Я его отпихнула - и к лифту. Он еще, слышу, в шахту лифта орет сверху свой служебный телефон. Мать его так... И, хоть убей, не пойму, как ты все это терпишь, Соня? Я скажу тебе честно: я тебя очень люблю - ты такая простая, мне так с тобой легко. Но очень жалею. Как ты живешь с ним? При том, что он еще и дерется. Где ты силы берешь?