Свидание
Шрифт:
– Приподнимись, – сказал он Ахмеду. – Постарайся посидеть прямо, пока я тебя перевяжу. Я сделал тебе больно? Ничего, старина, потерпи… Эта детка могла бы нам помочь, но попробуй-ка втолковать ей…
Пот капал на повязку, на рану; утирая лоб, он перепачкал его красным и липким.
– Ладно, какая уж тут антисептика!.. Чёрт побери, это ты для Фатимы надушился? От тебя так и шибает в нос сандалом. Ну-ка… Вот всё и в порядке.
Он приподнял Ахмеда за талию, усадил и поднёс фонарик к юному, без малейшего изъяна лицу. На губах, утративших свой пурпурный цвет, в глазах, обведённых коричневыми и оливково-зеленоватыми
– Хочешь попить? Я и забыл, что здесь есть вода, представь себе…
Ахмед сделал знак свободной рукой:
– Нет эта вода течёт из-под олеандров… Она плохая.
Он говорил без акцента, раскатисто произнося «р».
– А сигарету?
Большой и указательный пальцы, золотистые от привычки к табаку, потянулись к нему: да. Бернар вытер руки перепачканным кровью платком, порылся в карманах, измазал красным пиджак, даже не обратив на это внимания, и вложил в губы Ахмеда зажжённую сигарету. С наслаждением вдохнув дым, оба умолкли и лишь затягивались, делая одинаковые нехитрые движения. Кольца дыма едва заметно отливали цветами радуги, как будто разбивались, коснувшись краёв светящегося круга, и вновь появлялись выше, скручиваясь в завитки под раскидистыми ветвями синего кедра.
Негромкий кашель вывел двух молодых людей из блаженного оцепенения. Бернар повернул голову.
– В чём дело?
– Я замёрзла, – жалобно протянула Роза.
– Не замёрзла бы, если бы нам помогала. На, держи свой плащ, он мне не понадобился. Ахмед, малыш, придётся двигаться. Сдаётся мне, моя повязка – всё равно что ничего. А… который час? – Боннемен соскрёб ногтем засохшую кровь со стекла своих наручных часов и вскрикнул от удивления: – Без четверти три! Не может быть!
– Был уже второй час, когда мы ушли из отеля, – произнёс обиженный голос.
Он перемахнул через край фонтана и побежал к Розе.
– Роза, вот что мы сейчас сделаем…
Она отскочила.
– Не трогай меня, ты весь в крови!
– Ладно, сам знаю! Роза, ты можешь помочь ему спуститься вниз? Он обопрётся на твое плечо, а я поддержу его с другой стороны. С передышками доберёмся за полчаса… Или можно по-другому: ты возьмёшь фонарик, пойдёшь одна в отель или в сторожку и пришлёшь кого-нибудь на помощь… Ну? Что скажешь?
Она медлила с ответом, и он повторил нетерпеливо:
– Ну? Как ты думаешь, наверное, тебе лучше пойти одной?
– Я думаю, – с расстановкой произнесла Роза, – что ты сошёл с ума. Что я спущусь с тобой вместе под ручку с раненым бико, что пойду вниз одна и переполошу там весь народ – одно другого стоит. Так и так Бесье узнают, что я шлялась с тобой ночью по лесам. Ты со мной не согласен?
– Ну, на Бесье мне наплевать.
– А мне нет. Не хватало только неприятностей с роднёй…
– И что же делать? Что ты предлагаешь?
– Оставь здесь этого… этого раненого и подожди, пока я вернусь к себе в комнату, а потом зови на помощь. Как раз кончится ночь. Хороша же она была, моя ночка! Да и твоя тоже!
– Меня не жалей, – отрубил он. – Моя не так уж плоха.
– Прелестно! – Роза взорвалась, не решаясь, однако, повысить голос. – Сказал бы мне кто…
– Хватит. Слушай, а если
я понесу Ахмеда на плечах, а ты посветишь нам…– …а внизу его уже ищут, и пойдут на свет, и как я, по-твоему, объясню…
– Что? Ты ведь, кажется, совершеннолетняя, не так ли? Или ты до такой степени стыдишься меня?
Он угадал впотьмах её нетерпеливый жест.
– Нет, Бернар, не в этом дело… К чему дразнить гусей?.. Ты не можешь понять, сколько сделали для меня Бесье с тех пор, как…
– Чёрт с тобой, – перебил её Бернар. – Можешь проваливать. Я как-нибудь обойдусь.
– Но Бернар!..
– Иди отсюда, ясно? Отправляйся к своему Бесье. Пусть он щиплет тебя за ляжки, даёт пить из своего стакана… И всё остальное…
– Как? Как? Что ты такое…
– Я знаю, что говорю. С меня хватит! Кончено. Пф-ф. Долго же я тянул эту лямку.
Он утёр рукавом мокрое лицо. Оглянувшись, убедился, что Ахмед сидит неподвижно, но сознания не потерял и даже продолжает курить. Глаза его были полузакрыты, и он, казалось, не слышал их перепалки.
– Бернар!.. – взмолился тоненький голосок, нежный, присмиревший. – Это невозможно… Бернар… Уверяю тебя…
– Уверяешь меня? В чём? Что Бесье никогда не щипал тебя за ляжки? Что Бесье питает к тебе чисто братские чувства?
– Бернар, неужели ты опустился до того, что веришь сплетням?..
– Сплетням? – яростно оборвал он её. – Тут никакие сплетни не нужны! Ступай, любезничай со своим Бесье! Ступай, сядь к нему на свободное колено! Отправляйся туда, где хорошо заурядной мещаночке, себялюбке, не семи пядей во лбу и до того бессердечной, что оторопь берёт!
На каждую из его нападок она лишь возмущенно выдыхала негромкое «о!.. о!..» – но возразить ей было нечего. Когда он остановился, чтобы перевести дыхание, она наконец проговорила:
– Ну что ты выдумываешь… Бернар, я уверена, завтра…
Липкой от крови ладонью он рассёк воздух между ними.
– Всё! Завтра я перееду в другой отель. Или возьму билет на пароход. Если только не понадоблюсь здесь, – он кивнул на Ахмеда, – как свидетель.
И он сделал шаг назад, словно давая Розе дорогу.
– Что до твоих Бесье, ты скажешь им абсолютно всё, что пожелаешь. Что я – последний негодяй. Дурно воспитанный к тому же. Что я сыт вами всеми по горло. Говори, что хочешь, мне всё равно.
С минуту оба молчали. Глаза Боннемена, привыкшие к темноте, различили лицо Розы в ореоле кудрявых волос, кусочек светлого платья между полами распахнутого плаща.
– И всё из-за этого бико! Да он живуч как кошка! – выпалила она со злостью.
Боннемен пожал плечами.
– О! Не этот случай – так было бы что-нибудь другое, знаешь…
Он взял единственный горевший фонарик и силой вложил его в руку Розы, которая сжимала пальцы в кулак и отталкивала его.
– Ты что, это же кровь, а не грязь. Да, я ничего не могу поделать, кровь. Которую ты не соизволила остановить. Ну, счастливого пути, Роза.
Она не двинулась с места, и он легонько подтолкнул её одним пальцем в плечо.
– Вперёд. Поживее. Не то, клянусь, ты меня побежишь…
Она повернула к нему круглое окошко фонарика. Щека и лоб в крови, зрачки стали почти жёлтыми, луч ворвался в приоткрытый рот и осветил два ряда широких зубов. Роза опустила фонарик, резко повернулась и ушла торопливыми шагами.