Свидетель истории

Стоит июль, время, удобное тем, что бдительность притуплена жаркими днями, Москва на дачах, скрыться легче. Два месяца ушли на подготовку пора.

Молодой человек франтоватого вида, но в стоптанных башмаках скользнул в подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил. Ему отворил широкогрудый высокий господин с усами и бритым подбородком. Молча впустив, запер дверь.

– Вы что же опаздываете?

– Я задержался на собрании.

– На каком собрании?

– Не то что собрание, а кое-что обсуждали.

– Ну?

– Да опять ничего особенного, сейчас никаких важных дел нет.

– Дела-то всегда есть, а только вас к важным делам, вероятно, не очень подпускают. У кого были?

– У Николаева.

– Кто да кто?

Молодой человек назвал несколько фамилий, а его собеседник записал, добавив и фамилию рассказчика.

– Ну, а кроме этой ерунды ни о чем любопытном не говорили?

– У нас сейчас конспирируют, так что даже своим не рассказывают.

– О побеге больше не говорили?

– Прямо о побеге не говорили, а насчет заготовки паспортов вскользь разговор был. Будто бы на всякий случай, что у нас их мало, а могут понадобиться.

– Женские паспорта?

– И женские, и всякие.

– Ничего вы, Петровский, не знаете! А вы был расспросили кого-нибудь из товарищей, кто осведомленнее.

– Это не очень удобно. Да и не знает никто, кроме тройки. Станешь расспрашивать - еще заподозрят.

– Это, конечно, верно. Да правду ли вы тогда слышали про тюрьму? Может быть, одна болтовня, предположения?

– Нет, будто бы подготовляют.

– Кто же подготовляет? И как? С воли подготовляют или тамошние? Кто должен бежать? Там сидит несколько политических.

– Я постараюсь узнать.

– Отвратительно вы работаете, Петровский! Все эти теоретические разговоры мне не нужны, знаю лучше вас. А вы бы дело делали, добывали факты. Услыхали что-нибудь - и проверьте, постарайтесь разузнать подробности. Конечно - с должной осторожностью, если уж вам не очень доверяют.

– Я доношу, что знаю, не выдумывать же мне...

– Эх, уж лучше бы выдумывали! Горе с вами! Прямо вам говорю - так у нас ничего не выйдет. Я докладывал полковнику, он вами недоволен. А вы еще о прибавке.

– Мне прибавка нужна на расходы.

– Бросьте это! Что вы меня морочите! Расходы, если действительно нужные, мы всегда оплатим, хоть тысячи; а зря и копейки не желаем вам давать. Платят за работу, а не за прекрасные глаза. Я вам вот что скажу, Петровский. Хоть я и не очень верю в этот побег, а все-таки нужно узнать точно. Мы тюрьму, конечно, не извещаем, чтобы там не напутали и напрасно не распугали. Да и вообще - это дело должно быть нашим, понимаете? Если мы с вами это раскроем, да так, чтобы поймать на месте, когда ни полиция, ни тюремное начальство ничего не знают,- вот это - настоящее дело, Петровский! И вы мне извольте к следующему свиданью точно узнать, насколько все это серьезно, а не брехня. Значит - о ком из заключенных идет речь, через кого с тюрьмой сносятся и на какой приблизительно день намечают. Вот. Узнаете ваше счастье, тогда выйдете в люди. А если проморгаете - плохо вам будет. Но только факты, а не выдумки.

– Я никогда не выдумываю.

– Ладно. Ну, а теперь относительно рабочего кружка. Были там?

Они говорили еще с полчаса. Провожая посетителя, господин с бритым подбородком подал ему руку:

– Ну, Петровский, будьте молодцом. Главное - войдите в доверие. Предложите, например, достать паспорт,- а уж я вам помогу, будет настоящий, хороший. И еще там что-нибудь, чтобы вас считали своим, деятельным, а не сбоку припекой. Ну, до вторника!

Оставшись один, он просмотрел записи и покачал головой:

– Всему три копейки цена! Коли не врет - любопытно. А вернее - одна брехня, как часто бывает. Раз дело идет о бабах - языка бы не удержали. Ну, увидим.

У НАС ВСЕ В ПОРЯДКЕ!

Хлопнула последняя дверь - начальница окончила вечерний, обход. Сегодня она в дурном настроении: охранка дала ей знать, что, по сведениям агентуры, политические каторжанки усиленно переписываются с волей; значит - слаб надзор.

Нужно принять меры. А какие меры? Прогнать половину служащих и нанять новых? Она и без того часто меняет надзирательниц. В этом есть плюс и есть минус. Плюс тот, что новые не делают поблажек заключенным и боятся вступать с ними в приятельство; а минус тот, что еще неизвестно, на кого попадешь, и новые слишком неопытны.

Что политические каторжанки переписываются с волей - она и сама знает. Это неизбежно, и важности в этом никакой нет; плохо только, что об этом помимо нее, начальницы, знает охранка. Можно устроить обыск по камерам или разом обыскать всех надзирательниц. Такая мера ничего, вероятно, не даст, кроме общего раздражения, и в дальнейшем ничему, конечно, не помешает.

Уходя, она говорит старшей:

– Уголовным носят водку, я знаю. Если еще услышу - всех выгоню. А в восьмой номер таскают записки. Поймаю - и всех под суд! Скажите там.

Старшая молчит в страхе. В своем раздражении начальница не видит, что и старшая, и коридорные бродят сегодня как тени, а привратник еле держится на ногах. Одно хорошо, что начальница лично делала вечерний обход; значит, хоть ночью не явится, старая ведьма!

Она уносит с собой ключ, и тюрьма отрезана от конторы. Привратник, стараясь держаться крепче на ногах, распахивает перед ней дверь на улицу. Когда она выходит, он пьяно подмигивает дежурной:

– Г-гроза нынче!

Дежурная по конторе, единственная, не бывшая на попойке, устроенной Анютой, говорит с укором:

– Уж ступайте спать, Федор Иваныч! Едва на ногах стоите. Заметила бы всем бы за вас досталось!

– А что я? Я - ничего!

– Уж идите. Я сама запру!

Она садится у стола перед телефоном, с тоской думая, что смена будет только в шесть утра, а сейчас десять. За день выспалась, но в тишине снова дремлется. В конторе нет лавки и негде прилечь. Дремать можно, только сидя на стуле и опершись локтями о стол. С потолка раздражающе светит лампочка, из незапертой комнатки привратника доносится пьяный храп.

Она - пожилая женщина, простая и хотя грамотная, но не обученная коротать ночи за чтеньем книг. На службе она четвертый год, а перед тем была больничной сиделкой. Привыкла к чуткой дреме - лежа, сидя, даже стоя. Во сне думается, а в думах спится. И тогда время ползет с привычной размеренностью, пока не забелеют окна и не потускнеет свет лампочки.

В полусне она, не видя, знает часы. Вот миновала полночь, а вот уже час. Обычные ночные шорохи. Скребется - словно бы крыса; крыс в тюрьме много, не могут вывести. Не то крыса, не то ключ: где-то дверь отворяют. Ключ долго цепляется в замке и совсем близко слышен нетерпеливый шепот. Нужно проснуться - и она действительно просыпается, но не сразу понимает, где же это? И только когда за ее спиной скрипит дверь, она вскакивает со стула и вглядывается сонными глазами. Перед ней высокая дама в черном платье - как будто начальница. Да как же она могла войти? Рядом с начальницей одна из дежурных по коридору, Анна Хвастунова, а за ними еще двое или трое.