Свидетели под одной крышей

Помню, рядом со мной, по блестящему шероховатыми выбоинами асфальту пронесся здоровый автобус-гармошка, запыхтев, как старый моряк с трубкой из какого-то советского мультфильма, а потом мне открылся вид на другую сторону дороги. Мои ноги сразу же приросли к земле, стоило мне уловить этот темно-красный оттенок – как у спелой черешни, бойкий и азартный. Таким был цвет волос Евы. Последний раз, когда я ее видел, был в тот злополучный день – теперь он казался мне невероятно далеким как бесцветные разводы на старых глянцевых фотографиях в бабушкином альбоме. Осознания того, что спустя невыносимо долгое время удача наконец улыбнулась мне, придавило меня к земле, и я стоял как истукан – ни пошевелиться, ни подать знак, ни крикнуть, хрипя взволнованным голосом «Эй! Это я!». Скрючившийся надо мной фонарь вдруг заморгал – должно быть, именно это заставило Еву повернуться в мою сторону. Когда наши взгляды встретились, меня пронзило ледяным страхом – я не должен был контактировать с ней, мне стоило уйди немедля, сделать вид, что узнавание в моем взгляде было ошибочным. Мимо нас, заставших по разным сторонам тротуара, проскочил рысцой низкий «Порше», прогудел двигателем и рванул – вперед, ближе к мосту. Прошли какие-то жалкие секунды, а я успел в голове написать настоящий философский трактат в духе Достоевского или какого-то раннего экзистенциалиста вроде Камю: стоила Ева того, чтобы я ради нее жертвовал своим спокойствием? Стоила Ева той откровенной исповеди Данко? Перебежать через дорогу, закричать что есть силы, позвать на помощь, вырваться из этого вязкого паучьего плена – это было легче простого, и я мог бы спрятаться у Евы, мог бы связаться через нее со своими родителями и полицией, мог бы забрать документы и никогда больше не возвращаться в это место, навсегда забыть покрытые трещинами зеленые стены и паркет, гулко вибрирующий под мартенсами. Но мне вспомнился исцарапанный отчаянием взгляд Данко, тремор рук и слова, честные, живые, острые как уголки разбитого стекла. Стоила ли Ева того, чтобы я предавал Данко? Не знаю, откуда в моей голове взялась эта мысль – она вдруг выскочила как черт из табакерки, ни с того ни с сего. «Данко я доверяю больше, чем Еве», – вот как звучала, пела она, эта странная мысль. Попытавшись ее проверить на прочность, я обнаружил вдруг, что идея эта была настолько же искренней и правдивой, насколько небо – темным. Наверное, весь спектр моих переживаний как-то отразился на моем лице, потому что Ева вдруг двинулась с места; прежде, чем уйти за угол дома, она еле заметно кивнула мне с легкой улыбкой – мол, я поняла тебя, я все увидела. Пока некрасивый стыд и тоска не охватили меня окончательно, я сорвался с места и быстро зашагал вверх по улице – туда, где проходила дорога к дому. Нужно было уйти, пока неуверенность не заставила бы меня вернуться обратно.

***

Данко пришел только в двенадцатом часу ночи и был нисколько не удивлен, застав меня сидящим на кухне с тяжелой чашкой толстого фарфора в одной руке и черно-коричневым бутербродом – в другой. Самому мне сделалось отчего-то стыдно, и я прекратил жевать, ожидая чего угодно – упрека, раздраженного вздоха, презрительного взгляда, – но для меня стало удивительным то, что Данко вдруг сел на стул напротив меня, молча и торжественно. Стол, казалось, затрепетал от обрушившейся на него ответственности – теперь он был единственным предметом, который остался стоять между нашими противоположными полюсами характеров и останавливал их от катастрофического столкновения. Кухня была вся оплетена нитями ласкового оранжевого света от скромной люстры в потолке с облезлой, покрытой ласковыми трещинками лепниной, и холодные лучи фонаря, пронзая окно насквозь, капали мне прямо в кружку: вода в ней серебрилась как железная чешуя на латах. Один такой луч косой проходился по лицу Данко, разрезая его поперек – на переносице свет изгибался, потом утопал в тени его волос на виске. На улице, в маленьком дворике перед подъездом – там стояла торопливо покрашенная в бежевый цвет лавочка и типичный зеленый мусорный бак, возле которого всегда вертелись бездомные кошки – остановилась машина и теперь низко гудела: басисто из нее доносились мелодии 80-х годов, которые я никогда толком не слышал, но все равно мог узнать, как колыбельную матери.

– Все-таки, – Данко подвинул пиалу с печеньем так, чтобы она стояла ровно по центру стола, – Я решил рассказать тебе чуть больше, чем ты знаешь. Подробнее о том, как именно я тебя… использую.

– Как хочешь, – мне стало неловко, захотелось встать со своего места и уйти, запереться в спальне. Было ли мне это нужно, знание о том, чем занимается Данко на самом деле?

Какое-то время мы молчали. Сидящий напротив меня Данко выглядел напряженным, линия его губ сделалась белесой, тонкой, а переносицу расчертила некрасивая морщина задумчивости – наверное, он все еще сомневался в правильности своего поступка. Довериться практически незнакомцу – уверен, любой бы на его месте испытывал сомнения.

– Я подозреваю, что ребята с репетиций замешаны в чем-то, – наконец заговорил Данко, – И у меня есть основания полагать, что это намеренно скрывается от меня. То, что благодаря твоему приглашению мне удалось подобраться к ним ближе – невероятная удача. Но одной удачи недостаточно. Мне нужно, чтобы ты посетил их закрытую встречу, узнал о них как можно больше (чем они занимаются, как получили особое разрешение на репетиции вечером, какие у них отношения с Верхушкой), а потом сообщил все это мне. Я хочу, чтобы ты работал на меня. Зачем тебе это делать? Все просто – потому что я собираюсь прекратить издевательства над студентами вечернего отделения. Я пытаюсь сделать это уже очень давно, но долгое время у меня были связаны руки. Сейчас, пока ее нет, я должен наконец действовать. В твоих же интересах помогать мне, Казимир.

– Поэтому ты дал мне с ними познакомиться, – кивнул ему я, – И поэтому ты меня терпел все это время.

– Просто сходи на их встречу, – с долей нетерпения прервал мои размышления Данко, – Я сделаю так, чтобы в коридоре никого не было в этот момент. Ты ведь поговорил с ними, тебе сказали время и место?

– Суббота, восемь вечера, сорок девятый кабинет на первом этаже.

– Отлично, – Данко облегченно вдохнул: наверное, подозревал, что я не узнал ничего дельного, – Ты молодец. Поговори там со всеми, но не болтай лишнего. Веди себя как обычно.

– Обычно я болтаю лишнее.

– Значит, – мне сделалось смешно от того, каким напряженным и обеспокоенным сделалось лицо Данко: как будто он правда начал разрабатывать новый план, – Будь более напряженным. Неловким. Все-таки, ты оказался в новой компании. Как ты себя ведешь, когда попадаешь на вечеринку, где никого не знаешь?

– Ухожу домой? – я задумался, – Возможно, много пью и ни с кем не разговариваю? Не сказал бы, чтобы я был любителем вечеринок. Но вообще, Данко, послушай: из меня никудышный шпион. Четное слово, если мне нужно притворяться или обманывать кого-то, я веду себя далеко не как Ди Каприо в «Поймай меня, если сможешь». Я становлюсь его прямой противоположностью. Меня, наверное, раскроют за десять секунд.

– Им незачем тебя подозревать. Скорее всего, на тебя даже не особо обратят внимание.

– А как мне объяснить то, что я смог оторваться от тебя?

– Скажи, что мне позвонили, и ты успел увидеть на экране моего телефона номер, который заканчивается на «0325», – Данко лениво повертел в пальцах овсяное печенье, крошки сиротливыми пятнышками упали на стол. – Тогда никаких вопросов к тебе не будет. Я отошел, долго разговаривал, и ты убежал. А пришли мы в субботу, потому что у меня были дела в эко-клубе. Мы там задержались, ты помогал рисовать мне плакат, – тут Данко выхватил из кармана своих брюк не пойми откуда взявшийся фломастер и, напугав меня, перегнулся через весь стол, чтобы резко начертить кривую линию, проходящую через все мои пальцы на правой ладони, – Рисовал ты его довольно неуклюже, испачкался.

– Предупреждай о таком, – растопырив пальцы, я уставился на жирную красную линию от фломастера на своей коже; несмотря на мой обиженный вид, Данко выглядел довольным как слон, – Я мог бы и сам взять у тебя фломастер и сделать все аккуратнее. Откуда у тебя он вообще взялся? Ты в карманах носишь межпространственный мешок?

– Хотелось тебе насолить, – неожиданно выдал Данко, – Можешь смыть, вышло не очень правдоподобно.

«Насолить», – казалось, ему самому сделалось непривычно от ощущения этого простецкого слова на языке. Смысл, который вкладывался в само это выражение, совершенно никак не вязался с его характером; мне бы в голову никогда не пришло, что Данко захочет надо мной подшутить – тем более, так нелепо. Ситуация не особо располагала к веселью, но теперь вдруг мне сделалось смешно – коротко рассмеявшись, я поднялся с места и ушел к раковине, включил воду и легко стер фломастер с пальцев. Красноватая вода тонкими дорожками начала стекать вниз по белому покрытию. Не знаю, почему, но мой взгляд зацепился за это ненавязчивое движение, и вдруг меня всего пробрало ледяной дрожью, на языке осела паника – это был совершенно беспочвенный страх, но такой сильный, что на мгновение меня будто парализовало, мышцы в теле стянулись сухими узлами, кости размякли, но я был уверен, что останусь стоять таким истуканом целую вечность, пока Данко не толкнет меня случайно локтем – тогда я рассыпался, раскололся бы как хрупкая ваза. Мой испуг быстро прошел. Когда мне наконец удалось моргнуть, приходя в себя, красные дорожки воды уже уползли в слив раковины. Теперь она была чистой, белой, но на руках мне по-прежнему казался ощутимым зуд – прямо там, под этими линиями фломастера.

***

Пыльный след от моего ботинка так и остался лежать поперек трещины в сером бетоне пола на первом этаже. Коридор разевал передо мной темно-зеленую пасть. В этой зелени вязли ноги, но я не мог остановиться – кабинет был так близко, что я видел извивающийся змеей отблеск на позолоченной ручке двери. Пальцы тянулись ухватиться за нее, хотя страх постепенно начинал брать надо мной и моим телом вверх – настоящий паразит, засевший в мозги. С минуту волнение и неуверенность тянули меня назад, к выходу из университета и прохладе весеннего вечера, к круглосуточной кофейне на углу улицы, к дворику при доме Данко. Под закрытыми веками мне виделись светло-зеленые листья растений, стоящих на подоконнике в гостиной: плотные линии жилок, пробивающийся сквозь них теплый солнечный свет, и блики на кухонном столе от стеклянного чайника с бурой заваркой на его дне.

Конец ознакомительного фрагмента.