Свинцовый закат

Полковник Кристиан чувствовал, что глаза его округляются, а лицо каменеет от невероятности услышанного. Полковник прожил не одну сотню лет и успел повидать в мире всякое, но подобное до сего дня и представить себе не мог. К тому же, этот «союз жизни» по Булану напомнил полковнику учение американца Лейка Харриса, так любимого братом Берриджем, о «небесных двойниках», что приходят в постель к адептам секты по ночам. А ещё полковник не смог не вспомнит об ужасе, пережитом Вильерсом, и подумать, может и миссис Эмери научилась призывать в свою постель «небесных двойников» не без подсказки соорденца?

— Поговаривают, — благодушно продолжал старик Эйтон, — будто Буллан даже совершил ритуальное жертвоприношение.

— Кого?

— Своего ребенка, прижитого от одной монахини. А лет через пятнадцать он объявил себя воплощением Илии Пророка.

— Значит, поэтому маркиз де Гуайт и решил погубить Буллана?

— Чёрной магией, — усмехнулся Книпхоф. — Очень благородно и особенно богоугодно.

— Не смейся Юлиус, это Буллан считал, что его атакуют заклятиями.

— Ну конечно, что ему ещё могло прийти в голову после боговдохновенных оргий…

— Маркиз всего лишь хотел разоблачить Буллана в прессе, а тот принял все близко к сердцу. И держал самооборону.

— Как? — поинтересовался полковник.

— Магически, разумеется. Буллан проводил церемонии, где читал заклинания против отступника. Но с маркизом ничего существенного не случилось, а в доме Буллана, напротив невидимая рука стала бить по стенам, потолку, и, в конце концов, по лицу Буллана. Это похоже на шумный дух или… Юлиус, как вы в Баварии его называете?

— Полтергейст.

— Вот-вот. Но Буллан все равно считал, что это боевые заклинания маркиза.

— Этот де Гуайт только псевдорозенкройцер. — прокомментировал профессор. — И заядлый морфинист. Ты знаешь, что он заказывает морфий килограммами? Вот скажи мне, Вильям, зачем одному человеку столько?

— Может у маркиза серьезный недуг, невыносимая боль, которую он не в силах терпеть.

— И делает по десять инъекций в день? Не смеши. Он обычный спекулянт и наверняка перепродает морфий по дозам поэтам из своего окружения, и потом к ним тоже прилетает черная муза. Помяни мое слово, он недолго протянет со шприцом в вене.

— Зато он здраво пишет, что спиритисты и медиумы общаются не с душами умерших, а с демонами.

Профессор только отмахнулся. Видимо, беседы о демонах его не особо интересовали в отличие от проблемы злоупотребления опиатами.

— Так вы сказали, — подал голос полковник, — Буллан умер. От чего?

— От атрофии совести, — бросил профессор Книпхоф.

— Ночью задохнулся во сне и впал в беспамятство, — ответил Эйтон. — А умер только днем.

— Достойная смерть, не быстрая, — и тут вставил слово профессор, и полковник был с ним согласен.

— Надеюсь, ваш Орден далек от подобных магических операций? — спросил он.

— Ну, разумеется, — тут же ответил Эйтон. — Хотя, бывали и неприятные истории.

Полковник обратился в слух, надеясь услышать хоть что-то, что может помочь расследованию, или хотя бы Томасу Вильерсу, но Эйтон поведал ему об основателе Ордена якобите Матерсе:

— Глава лондонского храма, конечно, выдающийся каббалист и маг, но порой его помыслы не могут не поражать. Юлиус, ты помнишь доктора Кингсфорд?

— Ещё бы не помнить, — проворчал профессор. — Не многие женщины отваживаются обучаться медицине в анатомичках. Она, кажется, умерла семь лет назад.

— Да, туберкулез, — вздохнул Эйтон, — а ведь каких выдающихся взглядов была женщина… Так о чем это я? Да, Матерс был знаком с доктором Кингсфорд. В то время она конфликтовала с Луи Пастером из-за того, что тот проводил эксперименты над собаками. Она ведь была ревностной противницей вивисекции. Так Матерс подсказал ей совершить магическую атаку на Пастера.

— И как, получилось? — с нескрываемым скепсисом в голосе вопросил полковник.

— Что у неё могло получиться? — начал бушевать профессор. — Пастер пережил её на семь лет. Жалко ей было зверюшек… А на ком ставить опыты? Сразу на людях? Этого она хотела?! Нет, я категорически отказываюсь понимать всех этих защитников животных. По мне, так они самые чудовищные мизантропы. Может они искренне любят природу, но людей они явно ненавидят. А Матерс? Он что, тоже защитник животных? Ему-то что нужно было от Пастера?

— Я же сказал, Юлиус, он просто хотел помочь Кингсфорд.

— Помочь сгубить человека только за то, что тот держит в лаборатории собак? Что-то мелковато для страшной магической мести.

— Что поделать, — пожал плечами Эйтон, — Матерс порой ведёт себя крайне эксцентрично. Я слышал, что сейчас, живя в парижской квартире, он представляется графом Макгрегором де Гленстрэ и одевается в горский костюм. Можете себе это представить?

— Может так он скучает по Шотландии? — высказал предположение полковник.

— Не думаю, что он когда-либо вообще там бывал. Матерс ведь родился в Восточном Лондоне. Если бы не его прелестная супруга, трудно было бы сказать, в какие дебри бы его завели собственные фантазии. Они очень гармоничная пара. Знаете, а ведь я сочетал их браком.

— Вы?

— Да, пять лет назад. Мина очень переживала. Она так тянулась к Матерсу, но её родители были категорически против такой партии.

— Почему же? Они знали об увлечении Матерса оккультизмом?

— Да нет, что вы. Всё куда проще. Они богобоязненные иудеи, и брак дочери с каким-никаким христианином для них… ну вы понимает. Поэтому церемонию пришлось проводить тайно от родителей Мины, в музее отца её подруги по колледжу искусств.

— Музее Хорнимана?

— Да-да, в нём самом. Мина, то есть, Мойна, на редкость талантливая особа и не только в магии и предсказательстве. Она ещё и замечательная художница.

Полковник понял, что Эйтон его окончательно запутал и потому спросил:

— Так как её настоящее имя?

— Мина Бергсон. Фамилию Матерс она приняла после замужества, а имя она сменила по просьбе мужа, дабы оно звучало по-кельтски.

— Бергсон… что-то знакомое.

— Конечно, знакомое, ведь Мина — родная сестра Анри Бергсона, французского философа, который написал труд «Непосредственные данные сознания». — И Эйтон обратился к Книпхофу с вопросом. — Юлиус, ты же помнишь Якова Левинсона?