Свингующие пары

Я пытался как-то рассказать ей про кое-какие моменты прошлого, но она не проявила особой заинтересованности.

Наверное, я женился на Будде. По крайней мере, улыбается она – уголками губ, чуть-чуть-чуть, – совсем как он. Я ни разу не видел жену встревоженной. Даже когда мне случалось застать Лиду в моменты, когда связь с писателем могла бы стать явной, Лида сохраняет спокойствие. Объяснить это просто. Она или равнодушна ко мне, или равнодушна ко всему на свете. Я склоняюсь ко второму варианту, сладкая. Не сердись на меня. Это был роман без боли, роман без натуги. К тому же, мне нужен был человек, знающий эту покинутую нами сто лет назад Молдавию как свои пять пальцев. И русоволосая толстожопая красавица, потому что такую положено иметь каждому уважающему свой континент латиноамериканскому консулу. Я получил все это, но я не забыл огонь, обжегший твою дыру и мою задницу, твою задницу и твой рот. Он обшмалил нас, как трупы забитых свиней. Мы до сих пор пахнем паленой волосней и на нас растет черная щетина. Наша кровь свернулась, как от жара паяльника. О, этот огонь. Он остался во мне.

Он тлел во мне, а сейчас порывы весеннего ветра раздувают из него пламя.

Дым валит из моих штанов, и я чувствую тление и в твоей дыре, когда ты проходишь мимо. Я присуну тебе так глубоко, как смогу, и проверну в тебе свой кол сто тысяч раз, и мы снова разожжем костер. Настоящий, не на публику. Он спалит весь мусор, накопившийся за зиму. Он пожрет все.

Он очистит нас.

***

Послышался шум в коридоре, я бросился с письмом к столу. Бросил бумагу в ящик. Лицо мне обожгло страхом внезапного возвращения. Но то была лишь служанка. Которая, стало быть, и правда оказалась сестрой Диего. А ведь я – если честно – до последнего думал, что это все выдумки Лиды, которая хочет, чтобы я ради нее бросил Алису.

…еще мокрая, из душа, Анна-Мария присела мне на колени, и обняла.

Учти, ты сама напросилась,сказал я.

У меня и в мыслях не было, я просто зашел чаю выпить,сказал я.

О, синьор,сказала она с явной издевкой.

Если ты думаешь, что я не знаю, кого трахнул, то ошибаешься,сказал я.

Сама расскажешь или мне порасспрашивать,сказал я.

Экий нетерпеливый,сказала она, и облизала губы.

Что же, я еще голоден,сказал я.

Садись на диван,велела она.

Я так и сделал. Теперь пришел черед Анны-Марии расположиться у меня в ногах, которые я широко раздвинул. Она стянула с головы полотенце, и уронила на меня копну мокрых волос. От неожиданности я втянул живот. В этот момент, – тогда я понял, что это было отвлекающее движение, вроде взмаха свободной руки фокусника, – она насадилась на меня ртом. Поерзала, предлагая занять места согласно купленным билетам.

Я ухватился за сиськи… схватил их, как командир падающего самолета со сбитым автопилотом хватает штурвал и тянет на себя.

И мы полетели.

Сначала это были крутые виражи, от которых у меня закладывало в ушах, и совершенно сбилась система координат: я так понял, Анна-Мария решила для начала показать всю глубину и все высоты своего мастерства. Потом наш полет стал напоминать проход стрижа между натянутыми тут и там проводами электропередач. И хотя они были везде, мы умудрялись проскочить на высочайшей скорости, переворачиваясь на все 360 градусов.

Когда ей наскучило, – а я почувствовал боль в животе и тошноту, как бывает в конце аттракциона «Веселые горки», – она сменила темп и высоту.

Теперь она медленно-медленно, буквально по миллиметру, взбиралась ввысь, задрав кверху – к самому солнцу, – нос самолета. Поднявшись почти до стратосферы – я успевал заметить несколько воздушных шаров метеослужб всего мира, – она замирала.

Несколько минут мы проводила на высоте, предшествовавшей космосу. Там, где мороз крушил кожу, а беспощадное солнце светило, не оставляя возможности укрыться за тенью. Ведь здесь не было теней. Здесь не было ничего, кроме разряженного воздуха, минус семидесяти по Цельсию, и нас: двух странных акробатов-первопроходцев, невесть зачем поднявшихся на такую высоту. Я уже успевал попрощаться с жизнью, когда Анна-Мария начинала спуск. Сначала плавный – как подъем – а потом все более и более резкий, стремительный.

В конце концов, мы прожигали атмосферу гигантским метеоритом.

И, как метеорит, сгорали в ней.

Цвета мира вокруг меня сменялись резко: белый беспощадный цвет стратосферы сменялся слегка голубым, затем в нем появлялось больше синевы… яркости… о наступлении воздушного пространства, – в котором уже можно встретить самолет, перевозящий на своем борту счастливых путешественников из Дубаи в Таиланд или из Анталии в Москву, – предвещали оттенки зеленого. Где зеленое, там жизнь, молчаливо подтверждала мне Анна-Мария, которая, конечно, не могла говорить – ведь ее рот был занят мной, пока я наяривал пальцами на гребенчатых срамных губах, подергивая так сильно, что дыра издавала звуки, заманившие спутников Одиссея в самые ужасные водовороты Сциллы и Харибды.

Пизда Анны-Марии пела, пока мы летели к земле, и скорость становилась такой, что я понимал, – это конец. Земля притягивала нас так сильно, и мы падали с такой высоты, что у нас не оставалось шансов.

Но Анна-Мария – выдающийся пионер воздушного минета, – умудрялась улыбнуться со мной во рту, и приступала к следующему трюку.

Каким-то чудом, невероятным усилием воли и тренированного тела – о, в этом деле без многолетнего обучения никак, – она умудрялась добраться до кресла пилота, пристегнуть ремни, включить аварийные сигналы, и дернуть все необходимые рычаги. И наш самолет, презрев все законы, включая тяготения, зависал в последнюю минуту над Землей – буквально на высоте полуметра, – и, после дикого рева двигателей, а на самом-то деле это кричал потерявший всякие ориентиры я… еле-еле, с невероятным трудом, дрожа каждой своей деталью, выплевывая длиннющие струи огня… выбирался из этого невероятного, страшного, затяжного, единственного в мире пике.

И примерно через несколько минут я чувствовал, как свинцовая тяжесть покидает тело, и испарина выступает на лбу. Я был экипажем космического корабля, который в последний момент избежал чуда. И я хватал обеими руками голову спасителя – Анны-Марии, – чтобы расцеловать в обе щеки, но находил голову в своем паху, где она сосала меня, и это было так хорошо и так сладко, что я не решался вырвать это жало из своего тела, прижечь эту пиявку, и она сосала, сосала и сосала. Когда же мне показалось, что мы уже не можем больше летать, и – не упадем, нет, – просто мягко спланируем на воды Океана, бушующего внизу, Океана, где нас уже ждет стая больших и игривых китов… Анна-Мария сумела взять ситуацию под контроль и в этот момент.

Она организовала нам мягкую посадку.

И я не взорвался, нет… но просто очень долго и тихо, кончил ей в рот, и она, – умница, – организовала бесперебойную откачку топлива, и если бы я мог, то рекомендовал бы этот газопровод всем ведущим концернам мира.

Думаю, она заслуживала аплодисментов на мировом съезде нефтяников. И первого места в президиуме на съезде стран-газодобытчиков. Она нашла бы воду и без лозы. Отсосала гной, даже если бы у вас не было раны. Это была прирожденная минетчица, женщина, чья манда тускло моргала огнями самолета, потерпевшего бедствие в джунглях, заброшенного… в котором прорастают уже лианы и капает с фюзеляжа вода, и ржавеют детали ремней…

Но чей рот, – во искупление этого печального угасания, – цвел самым ярким и самым ядовитым цветком джунглей. Тем самым, которым украшали свой самый торжественный венок ламы и будды, индуистские боги и белые сахибы, принимавшие парады туповатых сипаев, нажравшихся бумаги, пропитанной свиным жиром.

Она сама была рот – Анна-Мария.

Я понял, что все части ребуса встают на место.

Мироздание восстанавливало равновесие. Боги возвращали мне расположение. Милостивые улыбки небожителей заполнили комнату Анны-Марии, пока она лежала тихонечко, держа во рту меня, и полизывая, пока я уменьшался, уменьшался… и она уткнулась носом мне в живот без боязни подавиться. Я блаженствовал, думая о том, что у меня никогда больше не будет панических атак. Что я нашел себя. Троица воссоединилась.