Свинпет

Катюха вместе с остальными в машине щурилась от солнца, скользя взглядом по забору сквозь боковое стекло.

Лучи солнца, ныряя в тень листвы деревьев и снова выползая наружу, извивались, как змеи, на асфальте тротуара. В траве кювета тускло сверкало бликами стекло пустой бутылки, рядом топорщилась помятая консервная банка, а муравьиная куча жила неуспокоенной жизнью маленьких трудяг. В щель забора из ограды лениво выглянула холеная морда черной с шелковистой шерстью кошки, глаза отправили взгляд через тротуар на ветви дерева с копошившимися мелкими птахами. Облизнулась, выбирая жертву, затем ввинтила взор в серую пичужку, напружинилась, пригнулась, аккуратно, без суеты и шума, задом пролезла под забором и, прячась в траве, мягко и осторожно двинулась к стволу.

Раппопет позвал хозяина дома громче. Широкоплечий мускулистый хозяин на этот раз отреагировал странно, поставил на землю миску, стал на ноги и задом сделал к калитке несколько шагов. А из конуры выполз на коленях человек в зеленых пятнистых штанах и красной рубахе, волоча за собою цепь, пристегнутую к ошейнику. Худой, дерганый, босой. Раппопет оторопел, язык прилип к нёбу, новый вопрос, который прокатился по мозгу, застрял во рту. Человек из конуры повернулся задом к калитке и враждебно заурчал, застучал кулаками по земле. Потом жадно схватил миску и начал из нее хлебать. У Андрюхи глаза превратились в пушечные ядра, полезли из орбит. С трудом выпихнул слова, обращенные к хозяину:

— Ты чего это, дядя, белены объелся? Ты зачем человека на цепь посадил? У тебя с головой все в порядке? Или ополоумел? Дом крышей вниз поставил, чокнулся, небось, или чесноку объелся, ногами по потолку ходишь, наверно. Да мне наплевать, хоть набок ставь свое логово, но человека из конуры выпусти. Я тебе, дядя, по-хорошему предлагаю, два раза повторять не собираюсь. И повернись ко мне своим носом, чего раком пятишься, или зад перевешивает?

Хозяин дома спиной вперед подошел ближе, полуобернулся:

— Деньги, деньги, всем нужны деньги. Деньги не любит только тот, кто их не любит. Но разве есть тот, кто откажется от денег? Никогда не считайте деньги, потому что деньги любят счет. Чужие деньги никогда не бывают чужими, если их положить в свои карманы.

Раппопет замешкался, его в данный момент совсем не интересовали деньги, эти слова сбили с толку. Потоптался, продолжая глядеть поверх калитки на профиль местного жителя:

— Деньги? Ты на что намекаешь, дядя? Говори открытым текстом, нечего туда-сюда юлить. Поживиться захотелось? Губа не дура. Только номер не пройдет. Я тебе не Лох Дурилыч, чтобы на твои уловки клюнуть. От меня денег не дождешься, ты не продавец, а я не покупатель. Не собираюсь перекладывать свои деньги в твой карман. Не надейся, дядя. Охолонись тютельку. Нос-то повороти. Так и будешь перетаптываться ко мне задом? Или все-таки отпустишь человека с привязи?

— Ах, как верно, как верно все подмечено, все загадочно и непредсказуемо, никогда не знаешь, в какой миг появится первая дождинка, — через плечо с запалом выдохнул горожанин. — Дождь может начаться в любую минуту. Но дождь не нужен, от него одни беды, справедливо сказано: дождь вреден, как собаки.

— Кем сказано, дядя? Плюнь ему в глаза, потому что без дождя все засохнет. — Мысль Раппопета вдруг ушла в ретроспективу, в стародавние времена, когда ведуны и колдуньи с мольбой просили о дожде и урожае, принося человеческие жертвы каменным истуканам. Жертвы извивались в страхе, понимая, что не смогут остановить течение судьбы, как не сумеют изменить русло реки, что их конец неминуем и безудержен. Между тем, после жертвоприношения дождь проливался на землю живительными потоками, заставляя людей бесноваться от радости. Однако здесь сейчас, кажется, все наоборот, хотя дождем даже не пахло. — Впрочем, дядя, мне глубоко наплевать на твое отношение к дождю. Ты лучше перестань корчить из себя безмозглого. Я не собираюсь с тобой словоблудие разводить, — пыхнул Андрюха, его задело, что горожанин, разговаривая с ним, не слушал его, молол какую-то чушь. Тем не менее не взорвался, осадил себя изнутри, не орать же, не разобравшись, что к чему, проглотил раздражение и заговорил миролюбиво, намеренно поддерживая тему, предложенную горожанином. — С тобой не соскучишься, дядя, сплошной цирк у тебя. Только точно скажу: не бойся дождя, его в ближайшей перспективе не ожидается. Небо, глянь, чистое, как зеркало, ни одного облачка. Хотя мне по барабану твои проблемы. И к собакам я дышу ровно. Тебе, видно, нравится париться на этой жаре, а по мне — дождичек сейчас не помешал бы. А еще лучше было бы теперь оказаться у реки. Мы этим утром решили сгонять на речку, да сам понимаешь, от отдыха с девчатами одни издержки, свяжешься — каши не сваришь. Поддались на их глупые уловки, погнали куда глаза глядят и очутились в ваших краях. Скажи хотя бы название города. На въезде ни одного указателя, как в беспросветном захолустье. — Раппопет за ручку подергал калитку, запертую изнутри. — И вообще, что тут у тебя творится, почему твоя берлога стоит крышей вниз, последний крик моды, что ли? Зачем человека на цепь посадил, да еще в конуру затолкнул? Игра такая или римское рабство развел на виду у честного народа? Ответь вразумительно, дядя, без болтовни и всякого пустозвонства. Некогда трёпом с тобой заниматься.

— Ветеринарная служба усыпляет собак, — вразумительно сообщил хозяин дома. — Это злобные существа, собачьи пасти зубасты и опасны, — профиль горожанина приобрел настороженный вид. — От них следует избавляться. От собак одно спасение — их смерть. — Горожанин повернулся к Андрюхе, и Раппопет увидал молодое, лет тридцати пяти, загорелое, пышущее здоровьем, краснощекое, курносое лицо, оно улыбалось как ни в чем не бывало, растягивая губы до ушей, и смотрело сквозь Андрюху, не задерживая на нем взгляда, — так смотрят махровые адепты на своих противников, ставя собственное верование превыше всего.

Раппопету не понравилось, что его словно не видели, явно игнорировали:

— У тебя, дядя, похоже, голова криво затесана, помешался на собаках, только ты ври да не завирайся. Собака, как известно, друг человека, — Раппопет перевел взгляд на конуру и повторно, теряя терпение, резко потребовал: — Отпусти человека, изверг, а то мы тебе сейчас накостыляем за такие дела. Ты посмотри, до чего довел его, он уже лакает из миски, как пес домашний. Тебя бы самого посадить на цепь и заставить вылизывать эту плошку. Какого черта лыбишься, дуб осиновый? — вспыхнул, неистово топчась у калитки и смотря поверх нее. — Справился, здоровый бугай, с тощим и хилым. Накачал мускулы и думаешь, все с рук сойдет? Обещаю, что самого сейчас харей в поганую чашку запихнем, посмотрим, как понравится! Отопри калитку, не прячься за нею, иначе мы ее разнесем вдребезги. — Слегка зацепил калитку носком обуви и засомневался, что в состоянии осуществить угрозу, нажал плечом — не тут-то было, запор держал.

— Последнее время петухов совсем не слышно, такая жалость, они так прекрасно умеют петь, заслушаешься, — хозяин дома улыбался мирно и приятно. — Нет более благородной птицы и более благородного пения. Некоторые думают, что соловьи поют хорошо, но они заблуждаются, петухи делают это значительно лучше. Соловьи так себе, жалкие никудышные певуны, чик-чирик и попрыгали дальше, а петухи всю душу вкладывают, далеко разносится. Великолепно.

— Скажи еще, что вороны красиво каркают, — презрительно резко съязвил Раппопет и сплюнул, вспомнив, что не получил ответа на свои вопросы. Снова сменил тон на примирительный. — Слышь, дядя, брось мозги конопатить, давай поговорим нормально, я ведь ничего не имею против тебя, живи как знаешь, это твои заморочки, мне что в лоб, что по лбу, только давай ближе к делу, без прибамбасов, скажи название города — и разойдемся по сторонам. Хватит гонять из пустого в порожнее. Третий раз по одному кругу, — Андрюха поморщился. — Повторяю для глухих. Мы тут немного заблудились. Я говорил тебе, выехали на природу, чтобы отдохнуть, искупаться и позагорать, и случайно завернули к вам. Мы на твоих петухов чхать хотели. Нравится тебе — вот и слушай их, хоть до посинения, хоть сам кукарекай вместе с ними, но прежде ответь все-таки на мой вопрос!

— Зачем ломиться в дверь, надо зайти с другой стороны и открыть ее. Это ведь так легко и просто, — закивал головой горожанин, глядя прямо в глаза Раппопету. — Ничего нет лучше самого худшего. И ничего нет хуже самого лучшего. Мне всегда хорошо, когда соседу плохо. Но мне всегда плохо, когда соседу хорошо.

Андрюха мученически скривился и опять стал отчаянно дергать калитку, ручка болталась, того и гляди оторвется, но калитка не подавалась, задвижка с другой стороны дребезжала и клацала, но держала крепко:

— У тебя точно не все дома, дядя! Ты меня окончательно вывел из терпения! — ударил кулаком по доске, вскипая от ярости, понимая, что ему вряд ли удастся добиться ответа. — Козел ты с петушиным гребешком, было бы у нас время, мы б тебе показали, как надо с людьми разговаривать, ноги мало выдернуть за твой бред, вправить бы тебе мозги, чтобы поумнел немного, да желания нет. — Нервно развернулся и пошел к машине, так же нервно плюхнулся на сидение и на вопросительный взгляд Катюхи нехотя процедил: — Дурень какой-то, человека на цепь пригвоздил, про петухов чушь городит. Нравится ему, как они поют, не то что соловьи чирикают.

Пауза. Удивление в глазах Катюхи. Потом тягучий, как бы заинтересованный, вопрос:

— А соловьи чирикают разве?

— Поехали дальше, — рассердился на глупый вопрос Раппопет, — спроси у кого-нибудь другого. — Настроение у Андрюхи и без того было испорчено, а тут еще Катюха подначивает.

Миновав дворы трех перевернутых домов, увидели, как распахнулись широкие дощатые ворота и из них задом выкатил синий автомобиль. Засверкал ядреной краской на ярком солнце. Высокое дерево у ворот, некогда молодое и роскошное, с сочной зеленью крупной листвы, теперь чахло, покрытое ржавчиной усыхания, гнулось к земле под тяжестью предсмертной агонии. Умирало медленно, затухало, скорбно вспоминая о короткой жизни, умирало ветвями и стволом, теряя некогда полную здоровья кору. Умирал дух дерева, и хотя корни все еще взахлеб отправляли соки к чахоточным ржавым листьям, но уже не могли оживить то, чему не суждено было больше существовать, чей век неумолимо заканчивался. Соки не пробивались сквозь дух умирания. Дерево стонало изо всех сил, кряхтело, готовясь к последнему выдоху. И все-таки, усыхающее и согбенное, оно попыталось набросить на автомобиль свою дырявую тень, но лишь ущербно зацепилось местами за кузов и тут же оставило попытку, подбирая остатки рванья под себя. Синяя автомашина, не разворачиваясь, задом покатила к дороге и тем же ходом двинулась вдоль улицы. На изумленный возглас Катюхи Раппопет озадаченно почесал за ухом, оттопыривая его: