Свиток Всевластия

– Одним словом, вы устроили купание! Понятно, – вновь вмешался д’Эрикур. – А дальше что?

– Через несколько минут мадам почувствовала головокружение. Увы, я не придал значения этому факту! Мало ли от чего у престарелых особ кружится голова… Мадам приписывала это температуре воды, но я был склонен опасаться, что она может замерзнуть, простудиться… Головокружение происходит от погружения в высшие сферы, ответил я. Душа приятно удивлена встречей с тонкими сущностями, отсюда такой эффект… О-хо-хо! Видимо, я ошибся. Но кто же мог подумать, что здоровье этой особы настолько хрупкое…

– Неужели она умерла всего лишь от перегрева?! – воскликнул Помье.

– Осмелюсь признаться, нет. Поскольку, как уже было сказано, мадам за то краткое время, что мы были знакомы, успела полюбить меня и мы стали друг другу как родные…

– Иначе говоря, вы ее облапошили и желали теперь закрепить успех! – сказал литератор.

– Как вам будет угодно. – Кавальон изобразил на лице презрение. – Так или иначе, посвящение в наш алхимический орден предполагало еще одну составляющую, от которой я не был намерен отказываться. Я разделся и залез в ванну к мадам.

– Вот так оборот! – Виконт присвистнул. – Я бы, пожалуй, не удивился, если бы вы на ней и женились. От вас, Кавальон, всякого ожидать можно!

– Церковный брак – это пустяк и суета по сравнению с настоящим братско-сестринским единением на тонком уровне… даже если со стороны оно и выглядит как обычное отправление земных потребностей… Великий Демиург, ведь я не знал, что мадам противопоказано волноваться!

– Она умерла в ваших объятиях?!

– К счастью, нет. Но стоило мне пойти в атаку, как мадам закричала, что у нее болит сердце… а потом и вся левая сторона. Я пытался успокоить ее ласками. Не вышло. Тут мне стало страшно. Ритуал пришлось прервать. Я выбрался из ванны. Мадам последовала за мной и… Тут уж не знаю, что случилось. То ли сердце было виновато, то ли головокружение… то ли она просто поскользнулась… Одним словом, я услышал грохот за спиной, а когда обернулся, она была на полу… и больше не приходила в себя.

– И вы сбежали! – констатировал Помье.

Впрочем, сам он поступил бы точно так же.

– Даже не попытались послать за доктором! – осуждающе добавил виконт.

– Когда я уходил, мадам уже не дышала. Да и потом, посмотрел бы я на вас, окажись вы на моем месте!

Д’Эрикур недоверчиво хмыкнул:

– Раз уж сегодня у нас день откровений, то не будете ли вы, месье Кавальон-Ходецкий-Иоанн-Вейсгаупт-Иктотамеще, открыть нам заодно и свое подлинное имя?

– Вот именно! Кто вы?! – воскликнул Помье. – Как ваша настоящая фамилия?!

– Да Кавальон я и есть, – отозвался алхимик. – Стефан Кавальон, из лиможских мещан, выпускник семинарии, бывший монах. Уверяю вас, друзья, в моей биографии нет ничего особенного!

– Но вы же уверяли, будто это псевдоним! – сказал виконт.

– Но разве вы не знаете, что лучший способ утаить нечто – выставить его напоказ? – пожал плечами субъект с заурядной историей.

Прошло три недели. Первая декада июля уже успела подойти к концу, Национальное собрание – переименоваться в Учредительное, а охотники за свитком – надоесть друг другу, прежде чем суд по делу о наследстве Жерминьяков вынес решение. Девятого июля Кавальон, Помье и д’Эрикур узнали, что особняк на улице Кенкампуа отошел родственникам Софи по отцовской линии. Следующим же утром они выехали в Париж.

Всю дорогу троица молчала. Что касается Люсьена, то он беспрестанно думал о том, с чем они явятся к наследникам Софи, что им скажут, каким образом получат шкатулку, получат ли вообще, а главное – как будут потом делить ее. Помье не сомневался, что аналогичными мыслями были заняты головы обоих его попутчиков.

Париж оказался еще более жарким, чем тогда, когда они его оставили, – и в смысле температуры, и в смысле политической обстановки. На лицах граждан читалось беспокойство, тут и там вспыхивали драки, участники которых осыпали друг друга немыслимыми обвинениями, многие лавки позакрывались. У тех, что работали, собирались любители новостей: прямо на улице они вслух читали газеты и фельетоны, а потом озабоченно обсуждали их. Из обрывков речей, доносившихся до литератора, можно было сделать вывод, что какие-то сатанинские силы желают стереть Париж с лица земли, перерезать всех его жителей, а затем воцариться над выжженной пустыней.

Впрочем, больше всего поразили Помье не эти дикие сплетни, подобные которым ему не раз уже приходилось слышать. Взгляд писателя невольно останавливался на иностранных мундирах солдат, наводнивших столицу. Откуда тут эти армии? Уж не сдан ли город неприятелю? Или, может, целой коалиции вражеских войск?

Троица въехала в Париж с юго-запада. Проезжая мимо расположенного на окраине столицы Марсова поля, охотники за свитком с удивлением обнаружили, что этот бывший плац военной школы превратился в место дислокации какого-то заграничного войска. Расположившиеся на поле драгуны свысока посматривали на спешащих мимо французов. Мрачные жерла чужих пушек были направлены на Латинский квартал.

– Что бы это могло значить? – спросил виконт.

– Думаю, ничего хорошего, – отозвался алхимик.

Заниматься выяснением было некогда. Не тратя времени попусту, д’Эрикур, Кавальон и Помье поспешили на улицу Кенкампуа.

Знакомый всем троим особняк, с которым теперь было связано столько воспоминаний, больше не был опечатан и охраняем. Не представляя, что ждет их внутри, охотники за свитком решили нанести визит без всякого промедления.

– Но сначала, – сказал виконт, – каждый из нас должен принести клятву: не интриговать против остальных, не обманывать, не пытаться завладеть шкатулкой и манускриптом бесчестным способом. Раз уж мы решили объединиться, так пойдем же вместе до конца! Если нам сегодня или завтра посчастливится, вопрос обладания всевластием решит жребий.

– Идет, – сказал алхимик.

– Только пускай тот, кому повезет завладеть палестинским свитком, поклянется не употреблять свою могущество во вред двоим оставшимся и, сверх того, обязуется отблагодарить их за помощь, – сказал писатель.

– Клянусь! – произнес Кавальон.

– Клянусь! – произнес Помье.

– Клянусь, – произнес д’Эрикур и взялся за дверной молоток.

Отворила им незнакомая жещина с заплаканными глазами.

– Сударь? – спросила она удивленно.

– Мое имя – д’Эрикур, – сказал виконт. – Прошу прощения, что явился, не будучи званым и не предупредив о своем визите. Однако думаю, что мне, как жениху бедной Софи (царство ей небесное!), можно рассчитывать на некотое снисхождение.

– Д’Эрикур… Ах да! Друг Собрания. Я слышала. Мне известно, что опекуны бедной девочки не одобряли ее выбор. Но теперь, кажется, не время для ссор. Это ужасная потеря для всех нас. Я могла бы предложить вам, сударь, стать другом этого дома, но не могу. Мы с семьей не станем жить в этом несчастном особняке, откуда одна за другой отошли в иной мир бабушка и внучка. Здесь все слишком напоминает о смерти. Поэтому мы решили выставить дом на торги. Имущество уже распродается…

– Распродается?! – вырвалось у Кавальона.

– И много уже ушло?! – добавил Помье.

– Мадам, извините, что я не представил своих друзей, и за их несдержанность. Они только что с дилижанса, очень устали, поэтому иногда забываются, – элегантно сгладил ситуацию д’Эрикур. – Это Кавальон, это Помье. Оба защитники прав человека и лучшие подданные Его Величества… Впрочем, я осмелюсь присоединиться к их вопросу: много ли уже продано?

– Но почему это вас так волнует?!

– Видите ли… Софи была главной любовью моей жизни… И некоторые вещи из ее дома… напоминают мне о днях нашего короткого счастья. Мне бы не хотелось, чтобы они оказались в чужих руках. Если это возможно…