Свобода и любовь. Эстонские вариации

И все же я чувствую, что даже мои плечи, даже кончики волос выдают невольный восторг: пограничной будки все еще не видно. Вот это был бег!

— Я-то мог ждать хоть три дня, — продолжает Андрус уже в другом тоне, словно прочел мои мысли. — Но когда в твоей машине сидит такая принцесса на горошине, приходится творить чудеса.

— Ты и в самом деле чудотворец, — язвлю я в ответ. — Все ради меня: и поездка в Европу, и визы, и…

Но мне не удается закончить: впереди уже видна граница, и Андрус выпрыгивает из машины, чтобы соотечественники прикрыли его вторжение. Я кое-что слышала о том, как на границе наказывают тех, кто втирается не на свое место: выбивают окна, переворачивают машины. У очереди свой самосуд, лишь чуть более милосердный, чем суд Линча.

В таких ситуациях спасают лишь наглость или находчивость. У Андруса и того и другого в достатке; наглость он натренировал на мне. Пять эстонских машин проезжают друг за другом, и в суматохе Андрусу удается втиснуться между ними. Перестроение произведено так умело, что никто не успевает нам помешать. Теперь куда труднее выдернуть машину из ряда. К тому же до вожделенного пограничного поста осталось только несколько автомобилей. Итак, мы потратили всего-то два часа. А те эстонские ребята прождали целые сутки.

Поздним вечером мы оказываемся в польском разбойничьем лесу. Говорят, чаще всего грабят именно здесь. Те, кому удается отделаться кошельком, могут считать себя счастливчиками. Избивать приезжих здесь стало приятным развлечением.

Андрус объясняет мне все это, а я думаю: отчего он заговорил об этом только сейчас? Сейчас, когда по обе стороны дороги, как глаза злых духов, мигают ночные огни?

— Почему мы не поехали с вашими знакомыми в одной колонне? — я не удерживаюсь от упрека.

— С какими знакомыми? — удивляется Андрус. — Да я этих господ вообще не знаю. Не хватало еще, чтобы мы сели им на шею. Я не так изыскан, как некоторые кисейные барышни, которые считают для себя унизительным умение читать карту, не говоря уже о вождении машины. Барства я не выношу. Я с любым могу поговорить — хоть со знакомым, хоть с незнакомым! Как ты с людьми, так и они с тобой, — и мне приходится выслушивать очередную порцию андрусовых нравоучений.

Мое восхищение его стремительным бегом и виртуозным пересечением границы рассеивается, как сигаретный дым. Очередная благородная проповедь вызывает и смех, и слезы. Смех — потому что я почти что спутала физическое совершенство с духовным. Словно надеялась, что божественная скульптура может говорить по-человечески. А слезы — потому что вся Европа еще впереди, а меня от этих проповедей тошнит уже сейчас. Он дарит, он распределяет, он умеет, он знает…

Если он все умеет, то должен справляться и с такими пустяками, как чтение карты и рассматривание дорожных указателей, не отрываясь от баранки.

Все же я храбро хватаю карту и пытаюсь в малопонятной паутине нитей разглядеть кратчайший путь на Познань.

Вдруг машина резко тормозит, так что я едва не прошибаю лбом ветровое стекло. Перекресток лесных дорог перегородили два автомобиля, третий освещает нас с обочины, словно из него снимают кино о том, как мы попали в ловушку. Размахивая револьверами, несколько мужчин заставляют Андруса выйти из машины.

От страха я не могу ни двигаться, ни говорить — и это поначалу спасает нас. Меня просто не замечают.

К своему величайшему удивлению, я вскоре слышу хохот — вместе со всеми смеется и Андрус. Затем слышу, как мой спутник на плохом русском языке заверяет, что свободолюбивый эстонский народ солидарен со свободолюбивым польским народом.

Впервые я счастлива и горда за Андрусов талант проповедника. Чудо из чудес — мужчины расступаются. Сохраняя на лице улыбку кинозвезды, Андрус садится в машину.

Вот тут-то оно и происходит!

Разбойники наконец-то проявляют интерес ко мне. Один из них открывает дверцу с моей стороны и начинает выковыривать меня из машины. Я воплю так громко, что Андрус зажимает мне рот грубой мужской пятерней.

Так вот оно что! Андрус недаром заманил меня в лес. Разумеется, все они одним миром мазаны! Так дружелюбно говорят только с корешами. Я чувствую на губах его ладонь и чуть не задыхаюсь.

Закрываю глаза, и до меня, наконец, доходит смысл слов Андруса. У его сестрички (это я, что ли?) диагноз — подозрение на СПИД; она от этого совсем свихнулась; триппер для нее — штука привычная, а вот СПИДа перепугалась так, что угодила в психушку; девчонка еще не совсем оправилась от лечения, вот и вопит по каждому пустячному поводу.

Чужие руки уже не касаются меня. Я чувствую только ладонь Андруса на своем лице. И несмотря на ужас и слезы, удивительно четко ощущаю запах, форму и напряженность этой ладони. Мои губы дрожат — и это почти поцелуй… Я почти целую руку мужчины.

Голова моя идет кругом, и нечаянно я выталкиваю ногой в открытую дверь свою сумочку — прямо на дорогу, под ноги грабителям. Этот “подарок” оказывается решающим. Мужчина подхватывает сумочку, захлопывает дверцу и, как пограничник, машет рукой: проезжайте! Злобно рыча моторами, три машины скрываются в лесу.

— Господи! Там же все мои деньги! — кричу я, пытаясь вновь открыть дверь.

Андрус свободной рукой вдавливает меня в сиденье, закрывает дверь и рвет с места проворнее, чем можно ожидать от нашей колымаги.

— Все-е-е мо-о-и-и де-еньги-и, — тяну я жалостливо.

— Вот ведь несчастье, — бранит меня Андрус, словно ребенка. — Ну почему ты не спрятала сумочку? Почему ты держишь ее на самом видном месте, а после сама швыряешь грабителям?

— Все мои деньги! Немедленно едем назад! Какой смысл тогда в поездке, — рыдаю я.

— По крайней мере, принцесса научится читать карту. Хоть такая польза! И каким образом барышня собирается возвращаться, если у нее нет денег? В моей машине ты, по крайней мере, прокатишься по Европе, и платить за это не придется. А автобусный билет недешев!

— А ты, — злюсь я, — кто ты такой?! Почему тебе дают место в очереди? Почему с тобой шутят грабители?! Ты либо самый большой бандит, либо самый большой трепач, о каких только я слышала. Тебе бы по радио или на эстраде выступать, а не убивать время на спорт…

— Да что ты, малышка, знаешь о спорте? Ты хотя бы раз выматывалась до конца? — тихо спрашивает Андрус. — Для вас, интеллектуалов, самая большая физическая нагрузка — утром встать с постели и вечером рухнуть в постель. И не надо про постель — я шлюх не переношу и по ним не скучаю! Мне женщины осточертели — особенно ты.

— Я? Я-а? Это я, что ли, говорила про постель?

— Ты постоянно твердишь, что спортсмены только и знают, что по бабам шастать. Начиталась желтой прессы! И не кичись своей великой парижской любовью. Вот довезу тебя до Парижа и оставлю твоему армянину, если хочешь. Я тоже любил, и знаю, что для всех любовь — лучшее, что было у них когда-либо и что они по тупости своей потеряли…