Свобода

— Синтия сказала, что понедельники больше подходят для новостного цикла, — ответила Лалита. В обязанности Синтии входило общаться с прессой — впрочем, до сих пор это выражалось в том, чтобы старательно уклоняться от контактов с журналистами.

— Не знаю, чего я больше боюсь, — признался Уолтер. — Что никто не придет или что зал будет полон журналюг.

— Но ведь именно это нам и нужно. У нас потрясающие новости. Только надо все объяснить правильно.

— Мне ясно одно: я этого боюсь.

Жить в одном отеле с Лалитой, возможно, было самым сложным в их рабочих отношениях. В Вашингтоне Лалита по крайней мере жила этажом выше и поблизости всегда была Патти. В Бекли же они получили одинаковые ключи от одинаковых дверей в десяти шагах друг от друга. Их номера отличались одинаковой унылостью, победить которую был способен лишь жар запретной связи. Уолтер не мог избавиться от мысли о том, как одиноко сейчас Лалите в ее одинаковой комнате. Отчасти он чувствовал себя существом низшего порядка, потому что откровенно завидовал ее юности, невинному идеализму, простоте ее жизненной ситуации по сравнению с его запутанной жизнью. Уолтеру казалась, что номер Лалиты воплощает собой целостность, красоту, закономерные стремления, в то время как у него царят пустота и аскеза, хотя их комнаты были похожи как две капли воды. Он включил телевизор, чтобы разбавить тишину, и, раздеваясь для одинокого душа, посмотрел репортаж об очередной резне в Ираке.

Накануне утром, когда Уолтер собирался ехать в аэропорт, в дверях спальни показалась Патти.

— Позволь мне высказаться коротко и ясно, — заявила она. — Я даю тебе разрешение.

— Разрешение на что?

— Ты знаешь на что. Так вот, оно у тебя есть.

Уолтер поверил бы в ее искренность, не будь Патти такой всклокоченной и не ломай она руки столь драматически.

— О чем бы ни шла речь, я не нуждаюсь в твоем разрешении, — сказал он.

Жена умоляюще взглянула на него, затем в ее глазах появилось отчаяние, и она ушла. Через полчаса, собираясь уходить, Уолтер постучал в дверь маленькой комнаты, где Патти спала, работала и сидела за компьютером — в последнее время все дольше и дольше.

— Милая, — сказал он через дверь, — увидимся в четверг вечером.

Патти не ответила, Уолтер постучал снова и вошел. Она сидела на раскладном диване, тесно переплетя пальцы. Лицо у нее было красное, измученное, мокрое от слез. Уолтер присел на корточки и взял жену за руки, которые старились у нее быстрее, чем остальное тело, — они были костлявые, обтянутые тонкой кожей.

— Я тебя люблю, — сказал он. — Ты это понимаешь?

Она быстро кивнула и прикусила губу — ей было приятно слышать эти слова, но они не убедили ее.

— Ладно, — сиплым шепотом произнесла она. — Иди.

Спускаясь по лестнице в кабинет, Уолтер размышлял: сколько еще раз он позволит этой женщине нанести ему рану в самое сердце?

Бедная Патти, бедная, потерянная, по-прежнему охваченная соревновательным духом Патти, за время жизни в Вашингтоне не совершившая ни одного поступка, который можно было бы назвать смелым или достойным восхищения, не могла не заметить, что Уолтер в восторге от Лалиты. Единственной причиной, по которой он не смел даже подумать о том, что любит Лалиту, не говоря уже о вытекающих из этого действиях, была все та же Патти. Дело было не только в его уважении к институту брака. Патти узнает, что он ставит другую женщину выше нее, — одна мысль об этом для Уолтера была невыносима. Лалита действительно была лучше Патти. Непреложный факт. Но Уолтер понимал, что скорее умрет, чем признает это в присутствии Патти, поскольку, какие бы чувства он ни питал к Лалите и какой бы непроходимо тяжелой ни была теперь его жизнь с женой, он, несомненно, любил ее — совершенно иначе, чем Лалиту. В его любви к Патти было нечто более обширное и абстрактное, но от этого не менее существенное — нечто, связанное с пожизненной ответственностью и потребностью оставаться порядочным человеком. Если уволить Лалиту, она проплачет несколько месяцев, а потом будет жить дальше и творить добрые дела во имя кого-нибудь другого. Лалита была молода и невинна, в то время как Патти, которая нередко бывала жестока с мужем, а в последнее время все чаще вздрагивала от его ласковых прикосновений, по-прежнему нуждалась в любви Уолтера. Он понимал, что в противном случае Патти сама бы его бросила. Уолтер все прекрасно понимал. Ему надлежало заполнять любовью пустоту в душе Патти, и это был его тяжкий крест. Мерцающий огонек надежды, который мог поддержать только он. Хотя эта немыслимая ситуация с каждым днем становилась все тяжелее, у Уолтера не было иного выбора, кроме как смириться.

Выйдя из душа и стараясь не смотреть на вопиющее отражение своего белого стареющего тела в зеркале, он проверил входящие и обнаружил сообщение от Ричарда Каца.

Привет партнеру нас тут все готово. Встретимся в Вашингтоне или как? Мне поселиться в отеле или спать у тебя на кушетке? Я хочу развлекаться. Передавай привет своим красавецам. Р. К.

Уолтер перечитал сообщение с каким-то смутным чувством неловкости. Он получил очередное свидетельство того, что Ричард потрясающе легкомыслен, — а может быть, ему не давало покоя воспоминание об их встрече на Манхэттене две недели назад. Хотя Уолтер был очень рад повидать старого друга, он никак не мог забыть о той настойчивости, с которой Ричард утверждал, что Лалита якобы не прочь «перепихнуться», о его постоянных намеках на интерес девушки к оральному сексу и о том, как он сам, в баре на Пенн-Стейшн, жаловался Кацу на Патти. Уолтер никогда и ни с кем не позволял себе такого. Сорокасемилетний мужчина, который чернит свою жену в обществе приятеля студенческих лет и делает признания, от которых лучше было бы воздержаться, — это очень жалкое зрелище. Хотя Ричард, казалось, тоже радовался встрече, Уолтер не мог избавиться от знакомого ощущения, что тот пытается навязать ему свой взгляд на мир и таким образом победить. Когда, к удивлению Уолтера, Ричард согласился присоединиться к борьбе с перенаселением, он немедленно позвонил Лалите и сообщил ей потрясающие новости. Впрочем, в отличие от нее, он был не в состоянии отнестись к ним с энтузиазмом. Уолтер сел на поезд в Вашингтон, сомневаясь, что поступил правильно.

Почему в письме Ричард назвал Лалиту и Патти «красавицами»? И почему передал привет им, а не Уолтеру? Очередной бестактный промах? Вряд ли.

Неподалеку от их гостиницы находился мясной ресторан, от пола до потолка зашитый в пластик, но зато располагающий полноценным баром. Идти туда было довольно глупо, поскольку ни Уолтер, ни Лалита не ели говядины, но ничего лучшего служащий мотеля порекомендовать не смог. Устроившись в углу, Уолтер чокнулся с Лалитой (ему принесли пиво, а ей мартини с джином, и девушка быстро прикончила свою порцию). Уолтер позвал официантку и попросил еще, а затем принялся мучительно просматривать меню. Памятуя о коровьем метане, пагубном воздействии свиного навоза и утиного помета, чрезмерном рыбном промысле в океанах, недостатках искусственно выведенных креветок и лосося, злоупотреблении антибиотиками на молочных фабриках и огромном количестве топлива, потраченном на глобализацию продукта, он немногое мог заказывать в ресторанах, не рискуя впоследствии страдать от угрызений совести. Картошку, фасоль и пресноводную тилапию.

— К черту, — сказал Уолтер, закрывая меню. — Я хочу говяжью вырезку.

— Прекрасно, мы же празднуем, — откликнулась Лалита. Ее лицо раскраснелось. — А я хочу вкусный сандвич с сыром на гриле. Из детского меню.

Пить пиво было интересно. Оно оказалось неожиданно кислым и невкусным — все равно что пить жидкое тесто. После трех-четырех глотков сосуды в мозгу Уолтера, редко дававшие о себе знать, начали тревожно пульсировать.

— Я получил письмо от Ричарда, — сказал он. — Он хочет приехать и обсудить с нами стратегию. Я сказал — пусть приезжает на выходные.

— Вот видите? А вы ведь думали, что не стоит даже спрашивать его мнения.

— Да, да, вы были правы.

Лалита заметила в лице Уолтера нечто странное:

— Вас это не радует?

— Что вы, я вполне счастлив. Теоретически. Но я… не могу поверить. Просто не понимаю, зачем ему это надо.

— Потому что мы очень убедительны.

— Да, может быть. Или потому что вы очень красивы.

Лалита, казалось, была и польщена, и смущена.

— Он ведь ваш хороший друг?

— Да, когда-то мы дружили. Но потом он прославился. И сейчас я ему не доверяю.

— Почему?

Уолтер покачал головой, не желая говорить.

— Вы не доверяете ему из-за меня?

— Нет, это было бы глупо. То есть… какое мне до этого дело? Вы взрослая и сами можете о себе позаботиться.

Лалита рассмеялась. Смущение прошло, осталось лишь веселье.

— Он, конечно, очень забавный и обаятельный, — сказала она, — но, честно говоря, мне его просто жаль. Понимаете? Ричард, кажется, из тех людей, которые вынуждены круглые сутки поддерживать свой имидж, потому что внутри они слабы. Он вовсе не такой, как вы. Когда мы втроем разговаривали, я видела, что он восхищается вами, но старается этого не выказывать. Неужели вы не заметили?

Уолтер пришел в такой восторг, что даже испугался. Он хотел в это поверить, но не мог, поскольку знал, что Ричард на свой лад безжалостен.

— Я серьезно, Уолтер. Ричард очень примитивен. У него есть только чувство собственного достоинства, самоконтроль и имидж. Сущие пустяки, в то время как вы обладаете и всем остальным.

— Но его таланты — именно то, что нужно миру, — возразил Уолтер. — Вы ведь читали о нем в интернете и понимаете, о чем речь. Миру даром не нужны чувства и идеи — он вознаграждает хладнокровие и прямоту. И именно поэтому я не доверяю Ричарду. Он установил такие правила, что в любом случае должен выиграть. Возможно, в глубине души ему действительно нравятся наши планы, но он никогда не признается открыто, потому что должен поддерживать свой имидж — так хочет мир, и Ричард это прекрасно знает.