Свободная любовь

– А до этого думали?

– Мы думали, какие способы найти, чтобы выпускать журнал. Солженицын тогда еще сказал: я вас еще не очень хорошо знаю, но Буртин из самой глубинки, из народа, если такие люди будут уезжать из России, что ж такое со страной-то будет?..

Сколько весит слово

– Он всегда верил в то, что его слово повернет историю…

– Я думаю, что и пропутинские интонации последних интервью тоже с этим связаны.

– С идеалистической верой в добро?

– Что надо говорить с властью. И, может быть, поддержать власть в чем-то. По сути дела он все говорил правильно. Когда он приехал с программой обустройства России, над которой вся либеральная тусовка смеялась, всё же по делу было. Основная идея, что нужно строить Россию нравственную или никакую, – верная идея. А если нравственную – то давайте развивать гражданское общество, демократию снизу, из народа. Начинать с этого. И обязательно земство. Эти его мысли абсолютно совпадают с основной мыслью Ильина, который говорил о том, что переход от коммунизма к демократии в России невозможен непосредственно, что он обязательно должен пройти через стадию авторитарную. Но авторитарная власть в России, которая придет на смену коммунизму, национально ответственной будет только в том случае, если она поставит своей задачей развитие инструментов и механизмов демократии. Задача авторитарной власти заключается в том, чтобы то, что в стране не существует еще реально, как живой организм, было выращено. Потому что без участия всего населения в строительстве страны, то есть без демократии в самом неформальном смысле, современному обществу не обойтись. Только свободный человек может построить свободную страну. Именно это говорил Солженицын. Поэтому и расчеты его были правильные. Он шахматист политически мудрый. И его позиции всегда точны – точны в глубоком стратегическом плане. Что никогда не совпадало с тактическими намерениями нашей власти. Никогда не хватало глубины исторического мышления никому, с тех пор как начался развал сталинского Советского Союза. Солженицын приехал сюда с программой, в которой была уверенность, что его слово будет услышано. Потому он проехал через всю страну…

– А его обвинили в том, что покрасоваться хотел…

– А этот человек положил себя на алтарь своей миссии!

– Он, видимо, понимал больше нас. Потому что именно ему, в конце концов, удалось сломать советскую власть.

– Ему очень многое удалось. Конечно, он не думал, что только ему удалось. Тут много компонентов. Но его вклад огромен, он повернул общественное мнение Запада, да и на Россию его влияние будет только возрастать.

– Насколько его обижало непонимание?

– Я, повторю, не принадлежал к кругу самых близких, хотя встречался с ним несколько раз после приезда. Полагаю, это непонимание должно было огорчать его. Но мне кажется, что уверенность в миссии, которую он выполняет, в том, что ему действительно дано нести слово истины, защищала его, психологически в том числе. Он не унижался до того, чтобы чисто по-человечески раздражаться. Он был выше этого.

– Что вы думаете сегодня, когда его уже нет, о его роли для России?

– Она колоссальна. Для XX века другой фигуры такой значимости нет. Может быть, рядом можно поставить Сахарова. Они равновелики, хотя совершенно в разных измерениях. Так часто бывает: там, где прибыток, одновременно есть и какой-то убыток. Невероятные достоинства, которые есть у Солженицына, отличны от достоинств Сахарова…

– Как интересно, что в России все по парам: Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Ленин и Сталин, Горбачев и Ельцин, Солженицын и Сахаров…

– И все абсолютно разные. Но в народном сознании – да, пары. На мой взгляд, разница между Солженицыным и Сахаровым заключается в том, что Сахаров был способен стать центром какого-то широкого общественного движения. То, что он делал в «Мемориале», в межрегиональной депутатской группе, – он объединял вокруг себя людей. Он был человек диалогичный. Солженицын – монологичный. Я считал, что после смерти Сахарова он мог бы стать во главе широкого демократического движения. И у меня был с ним на эту тему разговор. Он сказал, что нет, что он стар, и ему нужно закончить литературные дела. Но я думаю, что дело все-таки в том, что он по самой природе своей – одинокий волк. Или волкодав. И низкий поклон ему за то, что он сделал. За то, что обогатил литературу, нас, Россию, за то, что перевернул этот мир. За то, что дал пример своей жизнью, жизнью не по лжи, пример невероятного человеческого мужества, невероятной человеческой высоты. На этом я всегда стоял и буду стоять, какими бы несогласиями это ни сопровождалось в диалоге с ним как мыслителем, духовной фигурой, культурным фактом. Это такой образец человеческий!

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Игорь ВИНОГРАДОВ, литературный критик

Родился в 1930 году в Ленинграде. Окончил филологический факультет МГУ. Кандидат филологических наук. Работал в МГУ, в Институте философии, Институте истории искусств, Институте искусствознания, Институте психологии, Литинституте. В 1960-е годы сотрудник отдела критики журнала «Новый мир», из которого ушел после снятия возглавлявшего журнал Александра Твардовского. Главный редактор журнала «Континент». Член Европейской академии. Автор многих трудов, в том числе книги «Духовные искания русской литературы». Женат.

Владимир Войнович Телега с лошадью

«Чонкин жил, Чонкин жив, Чонкин будет жить!.. Неповторимый юмор Войновича творит чудеса – будет смешно до слез!» Так представлена третья знаменитая книга знаменитого писателя, автора книг «Иванькиада», «Москва-2042», «Монументальная пропаганда» и других, столь же язвительных, сколь, в сущности, и горьких.

Мы разговариваем в загородном доме Войновича.

Стакан газировки

– Ваш поселок называется «Советский писатель» – вас из советских писателей прогнали, а вы тут…

– Но меня же приняли обратно! —Давно здесь живете?

– Недавно. Три года. У меня умерла жена, и я в гражданском браке, это ее дом.

– Ой, как вы хорошо жену взяли!

– Выгодно, да.

– Повезло. А как вам повезло создать народного героя Чонкина? Что это было: озарение, во сне приснилось, взяли и решили, что напишете характер, который станет всенародно любим?

– Озарение имело место. Я стоял на площади Разгуляя в 58-м году, летом. Там продавали газированную воду. Помните такое устройство, телега на двух колесах, сифоны, сидела полная тетя, наливала за сорок копеек газировку с сиропом и за 5 без сиропа. Я стоял, пил за 5 без сиропа и собирался ехать в журнал «Юность» со стихами. Хотя хотел писать прозу. И вот тетя, которая торгует, говорит другой, какой у нее сын непутевый, 14 лет, ботинки 44-го размера, а уже пьет, курит, в милицию три привода, был бы отец, дал бы ремня, но нет отца. Другая спрашивает: а где ж отец? А он, отвечает, в начале войны ушел на фронт, полковник, и не вернулся. Я посчитал, понял, что цифры не сходятся, и думаю: врешь ты все, не было у тебя никакого полковника. Я таких много видел в армии, когда служил, обычно они при столовых работали. Я тут же изменил свое намерение, не поехал в «Юность», а вернулся в общежитие и написал рассказ «Вдова полковника». О женщине, у которой был какой-то солдат, он ушел на фронт, она не получала писем и стала сама себе писать от его имени. В письмах она его награждала, повышала в званиях, в конце войны он стал у нее полковником, Героем Советского Союза, а потом война кончилась, он не вернулся, и она сама себе написала извещение, что он геройски погиб. А я стал думать: кто мог быть этот человек и как сложилась его судьба. Я, конечно, представлял, что он должен быть самый рядовой солдат. И год я возвращался к этому замыслу, но не видел его, не видел. И вдруг вспомнил такую картину. Я служил в начале 50-х в Польше, и там, в школе авиамехаников, у нас был плац для строевых занятий. Однажды я стою, смотрю, через плац идет битюг немецкий и тянет немецкую телегу на сдутых шинах. В телеге никого нет. Я удивился. Потом вижу, солдат, ногой за вожжу зацепился, и лошадь тащит его по земле. А на другой день опять та же лошадь, та же телега, но уже наверху солдат, голова перевязана, и вид у него нелепый и геройский одновременно. Я спросил стоявшего рядом солдата: кто это? Он говорит: это же Чонкин, конюх. И все. И я когда вспомнил эту картину, я понял, что будет роман. Появилось ощущение удачи, еще не свершенной, но предстоящей.

– Я помню прогремевший рассказ «Хочу быть честным» – почему желание быть честным власть встретила в штыки?

– Ильичев, тогда второй человек в ЦК по идеологии, возмутился: Войнович хочет сказать, что у нас в Советском Союзе трудно быть честным. Между прочим, первое название – «Кем я мог бы стать?». Там был эпиграф из австралийского поэта: «Когда печаль и горе, и боль в груди моей, и день вчерашний черен, а завтрашний черней, находится немало любителей сказать: ах, жизнь его пропала, ах, кем он мог бы стать…»