Сводя счеты

— Я должен идти. Да-да. О, боже… — Граф суматошно пытается нащупать дверную ручку.

— Идти? Да вы только что пришли.

— Да, но… кажется, мне нехорошо…

— Граф Дракула, да вы совсем бледный.

— Бледный? Мне нужен глоток свежего воздуха. Рад был с вами повидаться…

— Входите. Располагайтесь. Хотите чего-нибудь выпить?

— Выпить? Нет, мне надо бежать. Э-э, вы наступили на мой плащ.

— Верно. Успокойтесь. Немного вина?

— Вина? О нет. Я давно не пью — печень, знаете ли, и все такое. И я действительно должен спешить. Только что вспомнил: я забыл погасить в замке свет — счета будут непомерными…

— Прошу вас, говорит булочник, по-дружески твердо сжимая плечо графа. — Вы нас нисколько не беспокоите. Оставьте излишнюю вежливость. Подумаешь, пришли немного раньше времени.

— Поверьте, я бы с радостью остался, но у меня назначена встреча с румынскими аристократами на другом конце города, а я отвечаю за холодные закуски.

— Дела, дела, дела. Так вы, глядишь, добегаетесь до сердечного приступа.

— Да, пожалуй… А пока разрешите откланяться…

— На обед у нас будет куриный плов, — вступает в разговор жена булочника. — Надеюсь, вам понравится.

— Чудесно, чудесно, — улыбается граф, отталкивая ее на корзину с грязным бельем. Затем он по ошибке открывает дверь в чулан и заходит туда. — Господи, да где же этот треклятый выход?

— Ах, граф Дракула, — смеется жена булочника, — какой вы забавник.

— Я знал, что вы это оцените, — говорит Дракула, выжимая из себя смешок. — А теперь пропустите меня. — Наконец он находит входную дверь, но время тьмы уже истекло.

— Посмотри-ка, мамочка, — говорит булочник, — похоже, затмение уже кончилось. Снова выглядывает солнце.

— Так и есть, — замечает Дракула, захлопывая дверь. — Ладно, я останусь. Только поскорее задерните все шторы. Скорее! Давайте же!

— Какие такие шторы? — удивляется булочник.

— Как, у вас нет штор? — Граф оценивает ситуацию. — А хотя бы подвал есть в этой лачуге?

— Нет, — любезно отвечает жена. — Я без конца уговариваю Ярслова устроить подпол, но он меня не слушает. Такой вот он, Ярслов, мой муженек.

— Я задыхаюсь. Где здесь чулан?

— Вы только что оттуда, граф Дракула. Повеселили нас с мамочкой.

— Ах, граф, какой вы, право, шутник.

— Послушайте, я ненадолго закроюсь в чулане. Постучите мне в семь тридцать. — С этими словами граф скрывается в чулане и захлопывает за собой дверь.

— Хи-хи, какой он смешной, Ярслов.

— Эй, граф, выходите. Перестаньте дурить.

Из чулана доносится приглушенный голос Дракулы:

— Не могу… Прошу вас, поверьте мне на слово. Позвольте, я посижу здесь какое-то время. Со мной все в порядке. Честное слово.

— Граф Дракула, хватит шутить. Мы и так умираем от смеха.

— Уверяю вас, мне очень нравится ваш чулан.

— Да, но…

— Понимаю, понимаю… Вам это кажется странным, однако я здесь прекрасно себя чувствую. Я как раз на днях говорил госпоже Хесс: в хорошем чулане я готов стоять часами. Приятная женщина, эта госпожа Хесс. Немного полновата, но очень, очень приятная… А вы тем временем можете заняться своими делами и позвать меня, когда зайдет солнце. О, Района, ла-та-та-ти-та-та-ти, Района…

В этот момент приходит мэр со своей женой Катей. Они проходили мимо и решили заглянуть к своим добрым друзьям, булочнику и его супруге.

— Здравствуйте, Ярслов. Надеюсь, мы с Катей вам не помешали?

— Нисколько, господин мэр. Выходите, граф Дракула! У нас гости!

— Граф у вас? — удивленно спрашивает мэр.

— Да, и вы ни за что не догадаетесь, где он сейчас, — говорит жена булочника.

— Его так редко можно увидеть в столь ранний час. По правде говоря, не помню, чтобы я когда-нибудь встречал его при свете дня.

— Тем не менее он здесь. Выходите, граф Дракула!

— Где же он? — спрашивает Катя, не зная, смеяться или нет.

— Выходите сейчас же! Идите к нам! — Жена булочника начинает терять терпение.

— Он в чулане, — сообщает булочник извиняющимся тоном.

— Неужели? — удивляется мэр.

— Пойдемте, — зовет графа булочник притворно добродушным голосом, стуча в дверь чулана. — Хорошего понемножку. У нас в гостях господин мэр.

— А ну-ка выходите, Дракула, — кричит достопочтенный мэр. — Давайте выпьем.

— Нет-нет, начинайте без меня. У меня здесь кое-какие дела.

— Где? В чулане?

— Да. И я не хочу, чтобы вы из-за меня меняли свои планы. Я прекрасно слышу все, что вы говорите. Я присоединюсь к вашей беседе, если у меня будет что добавить.

Хозяева и гости обмениваются взглядами и пожимают плечами. Приносят вино и наполняют бокалы.

— Славное было сегодня затмение, — говорит мэр, отпивая вино из бокала.

— Да, — соглашается булочник. — Нечто невероятное.

— Да. Просто жуть, — доносится голос из чулана.

— Что вы сказали, Дракула?

— Ничего, ничего. Не обращайте внимания.

Медленно тянется время, так что мэру уже невмоготу терпеть, и он, рывком распахнув дверь в чулан, кричит:

— Выходите, Дракула. Я всегда считал вас настоящим мужчиной. Кончайте валять дурака.

Дневной свет устремляется внутрь, и на глазах четверых изумленных людей ужасный монстр с пронзительным воплем медленно истлевает, превращаясь в скелет, который затем рассыпается в прах. Склонившись над кучкой белого пепла в чулане, жена булочника восклицает:

— Вот тебе раз, выходит, сегодня обед отменяется?

Чуточку громче, пожалуйста

Поймите, вы имеете дело с человеком, который одолел “Поминки по Финнегану”, катаясь на русских горках Кони-Айленда, — я с легкостью проникал в головоломные джойсовы закавыки, хоть меня трясло и мотало с такой силой, что я и теперь удивляюсь, как это из моих зубов не повылетали все серебряные пломбы. Поймите также, что я принадлежу к числу немногих избранных, которые, войдя в Музей современного искусства, первым делом кладут глаз на покореженный “бьюик”, на тонкую перекличку его красочных теней и оттенков, — такую мог бы создать Одилон Редон, откажись он от деликатных двусмысленностей пастели и начни работать с гидравлическим прессом. А кроме того, милые дамы, как человек, череда прозрений которого пролила свет на “Годо” для сбившихся с разумения театралов вяло слонявшихся во время антракта по вестибюлю, кляня себя за то, что отдали барышнику приличные деньги ради удовольствия послушать бессмысленную болтовню одного, вконец задерганного долдона, и другого, осыпанного блестками, могу сказать, что отношения с семью по меньшей мере музами я поддерживаю самые интимные. Добавьте к этому еще и такой факт: восемь радиоприемников, которыми некогда дирижировали в Таун-Холле, [22] поразили меня настолько, что я и поныне засиживаюсь после работы в обнимку с моим стареньким “Филко” — в гарлемском подвале, откуда мы гоним в эфир новости и сообщения о вчерашней погоде и где как-то раз немногословный труженик полей по имени Джесс, никогда ничему не учившийся, с большим чувством исполнил перечень сложившихся к закрытию биржи индексов Доу-Джонса. Настоящий соул получился. И наконец, чтобы совсем уж подбить бабки, заметьте, что я — завзятый посетитель хепенингов и премьер авангардистского кино, а кроме того, регулярно печатаюсь в “Видоискателе и Водотоке”, интеллектуальном ежеквартальнике, посвященном передовым концепциям кинематографа и речного рыболовства. Если уж этих сведений о моей квалификации недостаточно для того, чтобы назвать меня восприимчивым человеком, тогда нам, братцы, не по пути. И, однако ж, хоть эрудиция и сочится из всех моих пор, словно кленовый сироп с вафли, мне недавно напомнили, что я обладаю — в культурном отношении — ахиллесовой пятой, которая поднимается по моей ноге до самого затылка.

22

Таун-Халл — концертный зал в Нью-Йорке. В 1958 году там состоялся юбилейный вечер композитора Джона Кейджа, на котором исполнялось его сочинение “Радиомузыка для восьми приемников”