Своё никому не отдам

Весь этот ужас усугублен полностью прервавшейся связью с внешним миром. Линейные корабли, попытавшиеся провести на родину караван судов, вернулись избитыми двумя неказистыми галиотами, дотянуться до которых из орудий не удалось ни разу. Они оказались довольно ходкими и сблизиться с собой не позволили ни разу, легко добрасывая ядра, пробивающие метровые дубовые борта. Некоторые из снарядов взрывались, причём на разный манер, но народу при этом секли — жуть.

Проворные скампавеи настигали малые суда, попытавшие счастья безлунными ночами. Кажется, их командирам что-то подсказывали с берега моргающие огоньки.

Когда много месяцев подряд не получилось ни одного удавшегося действия, счёт потерям кажется нескончаемым, а противник — неуязвимым, руки опускаются.

Вторая скампавейная эскадра, два артиллерийских корабля — Ласточка и Пичуга — и три роты морской пехоты не объединённых общим командованием, чётко выполняли поставленную государем задачу — беречь личный состав и тревожить неприятеля, используя для этого преимущество в вооружении. Хотя, совсем без потерь не обошлось.

Земли бывшего княжества Ростоцкого отошли в казну, поскольку недавний господин этой обширной вотчины совершил попытку мятежа — пришел с войском к столице в момент выступления бояр против государя. Вот так и закончил работать ценнейший полигон, где испытывались новые вооружения и опробовались свежие тактические задумки.

Вместо этого произошло массовое паломничество в столицу Ростоцких бояр, просивших о принятии их на службу царскую и подтверждении кормлений, ранее назначенных им князем. Взамен этого, Гриша предложил довольствие и жалование им и их детям и жёнам за надзор за сбором оброка. Довольствие и жалование — солдатские. Скромные.

Столица заволновалась. Одни полагали справедливым наказание слуг мятежного князя. Другие прозорливо углядели в этих действиях попытку разрушить старинный уклад и отменить обычаи. Затихший было муравейник, который государь старался не ворошить, снова забурлил и… Кикинский полк прибыл в город, а вслед за этим в порту стремительно высадились Тыртовцы. Приказных дьяков по утрам будили солдаты, препровождали к месту службы и зорко следили, чтобы не бездельничали они, и не болтали промеж себя пустого. А ещё — чтобы, ежели чего им приказано — исполнили в срок.

После этого в налаженном многолетним трудом документообороте возникла жуткая неразбериха. Перепутано оказалось всё, что можно, и что нельзя. У Кикина просто опустились руки, а папенька настолько огорчился, что обозвал Гришу олухом царя небесного. После этого начальников приказов выпороли прилюдно… и вернули на свои места, чтобы исправили ошибки подчинённых. Тех, кто отнекивался — пороли ещё раз. Делу это не помогло.

После этого такой же экзекуции подвергли и старших дьяков.

* * *

Кажется, до «обчества» дошло, что юный государь закусил удила и понёс. Вставать у него на пути — это очень больно. Документы, направляемые государеву письмоводителю пришли в порядок быстро, но распоряжения, рассылаемые для исполнения во все концы страны, ничего кроме гнева и горечи вызвать не могли. На этот раз работников самых отличившихся «учреждений» высекли поголовно. Через двое суток царский письмоводитель вздохнул облегчённо, а папенька посмотрел на сыночка… ну, как на взрослого.

График экзекуций, который Гриша уже начал составлять, пришлось отложить в сторону.

Ростоцкие бояре ответили на предложения о довольствии и жаловании согласием и вернулись домой. Уфф! И что в результате?

Внешне — всё осталось по-прежнему. Даже прибавилась заметная территория, приносящая деньги в казну. И прибавилось врагов — приказные дьяки, несомненно затаили на него злобу. Что же, он и не заблуждался — сам начал эту битву, а уж чем она завершится — кто знает? Отводить из столицы войска — погодил. И снова окружил себя гвардейцами.

А что делать?! Заменить дьяков некем. Просто грамотных людей в государстве немного, а уж тех, кто знаком с порядком распределения повинностей, организацией доставки корреспонденции или снабжением стрельцов огневым довольствием, и того меньше. Пока это так — он или заложник их самовольства, или неизбежно будет вынужден непрерывно оказывать на них настоящее силовое давление.

Вообще-то, если честно, выбора-то на самом деле никакого нет. Держать кнут постоянно занесённым над головами этого сословия ему придётся. Поэтому и действовать следует решительно и напористо.

Основал школу дьяков, а в Рысских Ведомостях, в каждом выпуске, печатали приглашение для всех грамотных людей, желающих работать на службе государевой писарской и приказской, суля и жалование и довольствие. Конечно, ни от первой затеи, ни от второй ждать толку не приходилось — если бы и получился какой результат, то нескоро. Важно было ошеломить неприятеля, обозначить для него угрозу вытеснения из-за столов и конторок новыми людьми.

Потом лекарь выковыривал из Гриши пулю, пробившую панцирь и сломавшую ребро, а стрельцы и Кикинцы вместе с Тыртовцами отгоняли от домов, где жили дьяки, мужиков с дрекольем и мастеровых с дубьём. На другой день слуг государевых снова вели в приказные избы под надёжной охраной — не приведи Господи, пришибут людей служилых людишки работные.

* * *

Стреляли в государя из пистоля. Когда б из фузеи или из пищали — тогда бы всё, не жилец он был. Однако, пока лежал, приходя в себя, стрелка допросили, и тех, на кого он указал, извели под корень вместе с чадами и домочадцами. Таков обычай. А потом наступило затишье. Кикин приносил на подпись указы, следуя которым, по одному ему известным причинам, из столицы высылались целые роды, а на место них призывались до сей поры малоизвестные люди, становившиеся во главе служб, руководители которых подверглись опале. Гриша не противился этому потому, что замены эти производили впечатление решительных действий, а кроме как попугать несогласных, он просто больше ничего не мог.

Служащих, сказавшихся хворыми, заменяли солдатами, из числа грамотных, отчего прохождение дел замедлилось многократно и опять началась путаница, но на сей раз пороть за неё никого не стали, зато отмечен был отъезд многих семей из города к своим деревенькам — отбирать кормление у хворых полагалось недостойным, потому и двинулись дьяки к наделам «для поправки здоровья», что желали оказаться подальше от гневливого, как выяснилось, государя. И досадить ему хотели, надеялись заставить почувствовать, что без их поддержки не осилит он забот об управлении огромной страной.

На самом деле Гриша не гневался и не печалился. Покручинившись о том, что не озаботился вовремя разобраться со структурами, ведающими распространением его власти на всю огромную территорию, он принялся за решение очередной «задачки» — задачки по приведению в рабочее состояние машины, обеспечивающей исполнение воли государя. Для этого имелся хороший задел — приказ, ведающий сообщениями, работал устойчиво. Дядька Кондратий служащих своих от глупостей удержал. Основная масса его сотрудников получала содержание из казны, и беспокойство о кормлениях никого не воодушевило на протест.

Зато в оброчном ведомстве, в людском и служилом царила разруха. Ещё стрелецкий приказ вызывал тревогу, но там как-то быстро навели порядок сами стрельцы. Они попросили поручить им «охрану» именно этого учреждения и доходчиво объяснили поднадзорным работникам, насколько болезненно переживают, когда зерновое и огневое довольствия поступают с задержкой.

А на оброчный пришлось направлять Селима, он искусен в делах учёта, стало быть, на него и надежда. Федотка прибыл, когда по перебоям в поступлении денег понял, что что-то разладилось. Но он сразу погрузился в хлопоты заморского приказа и никакой помощи от него не чувствовалось. А симптомы оставались тревожными. Денег в казну собиралось меньше, чем обычно, и потом, направленные к местам использования, они или попадали не туда, или сильно задерживались в пути, или совсем пропадали. И воровской приказ ничего не мог с этим сделать.