Своевольная принцесса и Пегий Принц

Одетая и уложенная, она спустилась из своих комнат. Она ела в Большом Зале, где все могли ее увидеть и узнать, что она восстала из своего мрака. Она пала, но ее глаза пылали огнем гнева. Я все думала, кто же станет ее целью, но когда она оповестила о своем намерении созвать генеральное собрание всех герцогов, герцогинь и менее знатных особ, гостящих в то время в Баккипе, я более не задавалась вопросами. Она также распорядилась о присутствии четырех старших менестрелей для того, чтобы засвидетельствовать и впоследствии разнести вести по земле. Я знала, что у нее есть план, ибо, созывая подобное собрание, она присваивает право, принадлежащее ее отцу. Взывая к власти, которая в один прекрасный день будет принадлежать ей, она впервые вела себя так, как подобает наследной принцессе.

Когда все дворяне высшего сословия, а также менее знатные вельможи, присутствующие на тот момент в крепости, были собраны в тронном зале, она поднялась и провозгласила:

— Теперь я не нуждаюсь в короле или в ком бы то ни было, чтобы делить с ним постель, или трон, или даже зачать ребенка. Ибо все это я уже имею — постель, трон и наследника — и я никогда не разделю их ни с каким мужчиной. У вас не должно быть сомнений в отношении престола и короны Шести Герцогств. Я стану вашей королевой, и мое дитя будет править после меня. Я не выйду замуж, и у моего ребенка не будет соперника, чтобы оспорить его право на трон. Вам следует лишь взглянуть на меня, чтобы убедиться, что дитя будет благородных кровей, приняв от меня родословную Видящих и, тем самым, получив право управлять. Нельзя назвать никакого другого наследника, который мог бы принадлежать к нашему роду больше, чем мой ребенок. Итак, возрадуйтесь наследнику, которого я вам подарю. У меня нет нужды в муже, а у моего дитя — в отце.

Хоть эти яростные слова и были предназначены для ушей аристократии, она должна была знать, что последняя распространит их по округе гораздо быстрее стен зала. Ее знать восприняла ее слова в том смысле, что отец ребенка был их сословия. Насколько я знаю, она ничего не сделала, чтобы их разубедить.

Думаю, вечерние звезды еще не успели появиться на небосклоне, как мастер конюшен Лостлер узнал, что она в нем больше не нуждается. Я считала, что, конечно, он найдет какой-то способ связаться с ней. Но либо он не искал, либо попытки его не имели успеха. Возможно, ее отказ от их свиданий, сопровождаемый подобным заявлением, убил любовь на корню. Или, быть может, он ее никогда и не любил. Возможно, он почувствовал облегчение, когда она не назвала его имени или не искала встречи с ним. Если то, что он с ней сделал, стало бы общеизвестно, для него был бы лишь один исход.

Я думаю, что Каушен ожидала от него какой-то реакции. В последующие дни она, казалось, была в нетерпении, будто ждала чего-то. А еще, выполняя порученную мне работу, я обнаруживала, что она пристально рассматривает меня, как бы измеряя мой живот или сравнивая мои формы со своими, чтобы понять причину его вожделения ко мне. И только потом, смотря с высоты прошедшего времени, я поняла, что она никогда не сомневалась во мне. Она никогда не задавала вопросов о моей предполагаемой связи с ее любовником, как никогда не спрашивала, как часто я с ним была или нашептывал ли он мне слова любви. Она мне верила. Она мне доверяла.

Тогда мне пришлось поверить, что она меня любила. Любила больше, чем его, потому как имела такую веру в мои слова. Мне кажется, она никогда даже не давала ему возможности доказать свою преданность ей. Мои поспешные слова вырезали его из ее сердца.

Дни сливались в недели, а те — в месяцы. Во время беременности время то ползет, то ускоряется. Я была более обеспокоена беременностью Будущей Королевы, чем своей собственной. Каушен не удалилась от придворной жизни, а, погрузилась в нее, но не настолько, чтобы танцевать, играть и слушать менестрелей, как когда-то. Вместо этого она начала прислушиваться к происходящему вокруг нее. Она обеспокоилась тем, откуда приходит снабжение для швей и прядильщиц, для поваров и воинов. Несколько раз она посещала палаты суда и слушала, как ее отец разрешает споры, но, главным образом, она вовлекла себя в хозяйственную часть жизни Баккипа, и, я полагаю, это очень обрадовало ее отца.

Несколько раз я находила ее стоящей у окна и смотрящей вниз на двор с конюшнями позади. Лостлер, по обыкновению, ежедневно тренировал Пятнистого Жеребца. Подозреваю, что он получил огромную поддержку от своего животного друга, как могли обладающие Уитом. Она же ничего не могла сделать, кроме как смотреть, как он выводит большого жеребца. Однажды она увидела, что я наблюдаю за ней, и пожала плечами.

— Вряд ли животное стоит содержать, если я на нем больше не могу ездить. Надо продать его на следующей ярмарке; я читала, что смена жеребцов идет на пользу конюшням и сохраняет свежесть крови. — Я кивнула, но не думала, что у нее хватит решимости сделать это. Даже тогда я верила, что рано или поздно она спустится к возлюбленному, найдет способ перекинуться с ним парой слов, и мой обман может быть раскрыт. Я до ужаса боялась этого и все больше дорожила каждым моментом нашей с ней близости.

Весна сменила зиму, и малыши внутри нас заворочались и стали пинаться. Казалось, двор почти принял тот факт, что наследная принцесса с наследником одна. Все еще ходили и сплетни, и клевета, и слухи, но они не содержали в себе ее осуждения. Знаю, что ее отец был доволен ее более спокойной собранностью и вниманием к делам крепости и, возможно, знать тоже. По крайней мере, разговоров о том, чтобы сменить наследника, больше не возникало. Правда и в том, что никто из молодых благородных мужчин больше не ухаживал за ней, но, мне казалось, что более зрелые представители знати кидали на нее задумчивые взгляды, и я полагала, что после рождения ребенка она может обнаружить новую волну женихов под дверью, несмотря на данный обет безбрачия.

Последние месяцы она донашивала хорошо, потому как утренней дурноты больше не было. Она даже начала выходить на свежий воздух, хоть и в пределах замка. Она пила чай со своими фрейлинами, вновь посещала комнаты для шитья и вышивания и сидела по вечерам у камина вместе с дамами, слушая песни менестрелей.

Ярмарка для лошадей и крупного рогатого скота всегда проходила весной, так же было и в том году. Трудно было поверить, что прошло целых два года с того момента, как она увидела Пятнистого Жеребца и его заикающегося грума, и все же это было так. О ярмарке простодушно напомнил ей один из ее знатных друзей, спросив, не прокатится ли та в карете, запряженной пони, взглянуть на событие, которое ее когда-то так радовало. Наследная принцесса, стоя у окна, приложив руку к животу, горько улыбнулась и ответила, что она слишком тяжела даже для такого короткого путешествия до ярмарки в карете. Одна из ее фрейлин решила блеснуть остроумием и спросила, не желает ли она поехать верхом на Пятнистом Жеребце. Я не была уверена, что услышала колкость, прикрытую вопросом, но подозревала, что не ошибаюсь. Я подняла глаза от вышивания и посмотрела прямо на нее, но все, что я увидела, — лишь сладкая улыбка фрейлины без единого намека на злобу.

Я заметила, как Каушен вздрогнула, когда услышала вопрос. Чтож, это был ответ. Смысл его задел. Неужели она посвятила эту фрейлину в свои секреты, которые не доверила даже мне? Или фрейлина дошла до всего своим умом? Ничто из этого не имело значения. Кто-то знал, или, по крайней мере, подозревал. В моем сердце поднялся холод, и дитя во чреве тяжело заворочалось. Моей госпоже угрожала опасность, которую я игнорировать не могла. Я была дурой, если не заметила этого раньше. Склонив голову к вышиванию, я сквозь ресницы осмотрела женщин, собравшихся в комнате. Некоторых в ее окружении я никогда ранее не видела.

Ну конечно же.

Любой посвященный в такой секрет, любой, кто задал прямой вопрос, может потом использовать это знание в качестве рычага для повышения социального статуса. Мне было больно видеть, что Каушен была загнана как олень, окруженный сворой гончих. Я поклялась себе, что сделаю все возможное, чтобы исправить положение. Я просто кипела в кротком молчании от желания убить их всех.

Но перво-наперво необходимо было разобраться с мастером конюшен. Он и его Пятнистый Жеребец должны быть отосланы куда-нибудь, где он бы никогда, словом или взглядом, не смог бы предать принцессу. Если бы я была мужчиной, то, возможно, задумалась бы о способах его убить. Но я была женщиной, а лукавство — лучшее женское оружие, как учила меня моя матушка. Итак, я подождала до следующего утра, когда она выглянула из окна, напевая себе под нос, пока Лостлер, стоя во дворе конюшен, седлал Пятнистого Жеребца. Ни одной фрейлины не было поблизости, и я встала рядом с ее локтем и мягко сказала:

— Я знаю, Вас огорчает вид коня, и знаю, что Вы не можете покататься на нем верхом. Вскоре Вы будете матерью, и после этого наконец королевой Шести Герцогств. Я знаю, что Вы больше не считаете его подходящим скакуном для себя. Вам следует продать его так же, как когда-то купили. Уберите его из своей жизни и мыслей. Как только его не станет, Вам не будет нужды смотреть на него и вспоминать свои дикие приключения с ним.

Я говорила очень осторожно и смотрела только на лошадь, но знала, как она воспримет мои слова. Я почувствовала ее колебания, когда она произнесла: