Сволочь (сборник)

– А. разве так можно? – удивилась она.

– Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?

– Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать.

– Много же вы увидите и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидеть и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: «Привет, будем знакомы».

– А как же родители? – девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. – Они будут волноваться.

– И отлично, – заверил я ее. – Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.

– Зачем?

– Дайте.

Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил свою большезубую добычу с улицы в переулок.

– А теперь бежим, – велел я.

Мы промчались по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.

– Все, – сказал я. – Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.

– Куда вы меня затащили? – полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.

– В Чрево Брюсселя.

– Куда?

– Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-Плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.

– Я не люблю пива.

– А вы его пробовали когда-нибудь?

– Нет.

– То есть вы его платонически не любите.

– Как это?

– Вот и я не понимаю – как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?

– Лиля.

– А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? «Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива – все равно, что побывать в Париже и не влюбиться». Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.

Мы углубились в чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отовсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей морской живности, радостно звенели стаканы и кружки, важно позвякивали о фаянс тарелок металлические приборы. Несмотря на ноябрь – довольно, впрочем, теплый – люди сидели за столиками прямо на улице, наслаждаясь своей праздностью. Мы с Лилей присели за один из столиков.

– Так я вас убедил насчет пива? – спросил я.

– Не знаю… Наверно.

– От «наверно» до «согласна» всего четверть шага. Сделайте этот крохотный шажок, пока не пришел официант. Чтоб нам не сидеть перед ним с глупым видом.

– Хорошо, вы меня уговорили. Вы всегда так быстро уговариваете людей?

– Я не уговариваю, – усмехнулся я, – я заговариваю. Делюсь мыслями и увиденными картинками. Знаете, иногда от этих мыслей и картинок у меня так распухает голова, что если я не выплесну их, то начинаю мычать от боли, как недоенная корова.

– А рассказываете вы очень занятно, – сказала Лиля. – И так много знаете. Про битву под Гентом, например. Я вот никогда про нее не слыхала.

– Я тоже. Пока не рассказал о ней в автобусе.

– Как это?

– Да так. Не было никакой битвы под Гентом.

– Вы что же, ее придумали?

– От первого до последнего слова.

– И про кузину принца Оранского?

– Почему же. Наверняка у принца была кузина, и не одна.

– И она покончила собой?

– Не исключено. Одно скажу точно: она умерла. Все его кузины умерли.

– Почему умерли?

– А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?

Тут к нам подошел официант и я заказал две кружки «Стеллы Артуа», потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.

– Так, – нехорошим тоном произнесла Лиля, – а Шарль де Костер?

– Он тоже умер, – мрачно ответил я.

– Я понимаю, что умер. А вот то, что он будто бы родился…

– Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите – как можно умереть, не родившись.

– В том доме, на который вы показывали?

– Лилечка, – ласково начал я, – какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались и другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яду. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям – мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить там табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил нос. А теперь представьте, что в этом отеле в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, сбежавшая от жениха, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостинице, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который также полюбил ее и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, умолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но в конце концов последствия этих ночей так отразились на молодой девушке, что стали заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, мигом понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на сына и велел ему отправляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не простившись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.

– Неужели все так печально закончилось? – всхлипнув, спросила Лиля.

– Может быть, – ответил я. – А может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой окраине они не нашли уголок, который приютил их, и жили там долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней: судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес пиво.

– А историю про девушку… вы ее тоже придумали? – спросила Лиля.

– Какая разница? – ответил я. – Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на «ты».

– Это как-то. слишком быстро. – смутилась Лиля.

– Быстро? – возмутился я. – Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему «вы». Это, в конце концов, невежливо.

– Говорить «вы» невежливо?

– Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему «ты», то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на «вы» – смешиваешь со множеством.

– Миша, – покачала головой Лиля, – вы какой-то. странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно.

– Если я начну говорить правильные вещи, – ответил я, – можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

– Зачем?

– Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!