Свой среди чужих. В омуте истины

—Дорогой мой философ, ты забываешь о древнегреческой богине Немезиде! Мой шеф, писатель Николай Яковлевич Рощин, любит поговорить на такие темы. Обязательно тебя с ним сведу! Интереснейший человек. Друг Бунина, Куприна, Зайцева, близко знаком с нашими писателями Алдановым, Шмелевым, Мережковским... Пусть он вправит тебе мозги на­счет НТСНП!

— Я ничего не забываю... Рухнули Древний Вавилон, Спарта, Египет, Рим, Иудея; задохнулся за каменной стеной Китай, рассыпались по миру мавры, готы, половцы, хаза­ры... Все они, воодушевленные маньяками, хотели владеть миром! Огнем и мечом!.. Ныне лишь «избранный народ» все еще верит в свою избранность богом и воюет на свой манер — идеями сначала бредовыми, «утопическими», потом «научными», выдвигая и поддерживая Кромвелей, Дантонов, Робеспьеров, Лениных... И ты прав, конечно: Немезида не дремлет, воздвигает «Стену Плача», «Стену коммунаров»... И подумай — кто и над кем плачет? И почему эта стена не­рушимая?! — в чьей памяти?!

Что это — божественное или сатанинское?!

В России правили бал Троцкие, Свердловы, рыковы, Зи­новьевы... убиты миллионы лучших людей, ограблены все богатства страны... жестоко преследовалось христианство, подавлялись патриотические чувства, искоренялась мораль, порядочность... упорно, безжалостно, на всякий манер внедряли подрастающему поколению рабскую психологию... Троцкий и его шайка всячески старались объединить российский и миро­вой пролетариат: тем открыть границы, установить диктатуру избранного народа!!

Отхлебнув вина из бокала, который поднес мне Катков, я выпил до дна, заметив:

— Доброе вино! Молодцы французы! Так вот... а Немези­да —тут как тут! Хватила мотыгой по башке Леву Бронштейна! Постреляла, как собак, предварительно помучив его шайку... причем учти: под общенародное одобрение и пожалуй, даже ликование!.. А чтобы уравновесить весы правосудия, бросает на одну чашу жида, на другую — сто славян... И делает это гари помощи очередных маньяков — Гитлера и Сталина...

— У нас, Володя, поговаривают, будто троцкисты, бухаринцы, свердловцы в свое время, величая «отца народов» шашлычником, рассчитывали, что он будет послушно вы­полнять их наказы, а сами они смогут кейфовать на феше­небельных курортах мира... А хитрый грузин (то ли сынок Пржевальского, то ли сапожника Бесо Джугашвили, то ли кого-то еще — в отличие от нас, дворян, вожди революции тщательно скрывают свое происхождение) начал сколачи­вать свою когорту, чтобы разделаться с «хозяевами»... И в результате добился того, что Россия возвратила почти все свои прежние земли.

— Благодаря Гитлеру! Сами-то и Финляндию победить не смогли! — усмехнулся я.

— А Халхин-Гол? Японцы, небось, мира запросили! Ну да ладно, лучше скажи, почему вдруг твой француз назвал меня братом «кошечки»? Кто он?

Я рассказал ему эпизод на границе. И высказал предполо­жение, что явно произошла ошибка, поскольку я заметил, как встречавшие отозвали его довольно сердито.

— Молодец, Володька! Сейчас тебя узнаю! Ничего другого от тебя не ждал! Скажи, кстати, ты помнишь девушку из Юго­славии, звали ее Нина Поль?

— А ты ее знаешь? Где она, что с ней? — Я схватил его за руку и пытливо на него уставился.

Ни слова не говоря, он повел меня на балкон и указал на небольшой дом, стоявший наискосок:

—Вон там, на втором этаже. А сейчас послушай ее историю: осенью двадцать шестого года ей исполнилось шестнадцать лет, когда она влюбилась первый и последний раз: познакомилась с ним на балу, который давали кадеты в офицерском собрании на улице Краля Милана в Белграде.

Ладно скроенный шатен выше среднего роста, с бантом на левом плече, встречал гостей, усаживал родителей и молодых дам, церемонно кланялся институткам и гимназисткам... И казалось ей, что таил в себе какую-то притягательную силу. А когда грянул оркестр, он дирижировал танцами, то кружа своих дам «в вихре вальса», то мчался, возглавляя колонну в веселой мазурке, ко­мандуя: «А-о гош! О друат! Авансе! Рекюле! Ле дам о мильёё!..

—Погоди, Кот, я продолжу твой рассказ: Нина, танцуя вальс, замирала в моих объятьях, или когда прижимал к себе под звуки аргентинского танго... Приглянулась мне эта стройная белокожая блондинка, с чуть вздернутым носиком, ярко очерченными гу­бами, бровями-дугами, под которыми ярко загорались большие голубые-голубые глаза в лучиках длинных ресниц. Послушная в танце, угадывала каждое движение, обвораживали ласковая улыбка и блеск перламутровых зубов... Она приковывала внима­ние всего зала, несмотря на присутствие признанных столичных красавиц — таких как Тамара Квинихидзе, колоритная яркая грузинка; обаятельная княжна Татьяна Литвинова-Юсупова- Масальская; неотразимая черноокая веселая Наташа Перлик; популярная в стране певица, исполнительница цыганских песец обольстительная Лора Побединская...

В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам... Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально...

Иван хлопнул меня по плечу:

— Знаю кое-что... Рассказывай...

— Познакомились домами, прошел год, другой... Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба...

Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться це­ликом, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть.

Одной из таких была красивая взбалмошная донская казач­ка Аня, круглая сирота... Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой ми­лосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив «урок», Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из «кандидатов в мужья» стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и перееха­ла в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития...

Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов—скамейки, беседки, располагающие к лю­бовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам «поворковать» со своими кавалерами до десяти—одиннадцати часов... Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, затянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту «крутой сироты», переложив всю ответственность на меня...

А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой... когда сердце тянулосъ к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня... Так меня наказала плоть!

Анна родила сына... а спустя четыре года мы разошлись...

—Вот моя печальная история... Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж?

— Что Нина?! Потрясенная твоим «коварством», тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть... Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже.

Спустя год Нина Поль стала «Мисс Россия» во Франции! Посыпались предложения и... отказы... Мужчины ей были противны... Эх ты, Володька!.. — Иван с укором посмотрел на меня и замолчал.