Свой среди чужих. В омуте истины

Слоняясь по многолюдным улицам Галаты, Топкапы или Перы, я сразу узнавал своих земляков по вялой походке, рас­сеянным унылым лицам и словно присыпанным пеплом, на­полненным глубокой тоской тазам. И, глядя на них, невольно вспоминал рассказ своего спутника в Сан-Стефано полковника Макарова о том, как в городах, после бегства от большевиков русской интеллигенции, появилось очень много бродячих со­бак — они, опустив голову, метались то в одну, то в другую сторону или вдруг, остановившись перед прохожими, угодливо виляя хвостом, с тоской и надеждой смотрели на них, будто умоляя: «Скажи, где мой хозяин?»

Так, наверное, по улицам Елизаветграда бродил и мой мудрый Лорд! Помню, на охоте — подстреливал я дичь с десяти лет, сна­чала из «монтекристо», потом из 24-калиберной бельгийской дву­стволки —выстрелил в зайца (мой гувернер говорил: «Никогда не стреляйте в убегающего от вас зайца, зад у него «Sac de plomb» [1] ), косой кинулся в камыши, собаки догнали его и стали терзать (они ведь дога!), только Лорд подбежал ко мне, схватил зубами за рукав куртки и повел поглядеть, что вытворяют его братья!

1

Мешок со свинцом, дробью (франц.).

В Елизаветграде Лорд любил, как только отворяли калитку или ворота, выбежать на улицу, разлечься поперек тротуара и с любопытством снисходительно поглядывать, как его опасливо, сторонкой обходят прохожие... Бедный Лорд! Где сейчас твое достоинство, уверенность в себе?

И не такими ли мы все—эмигранты—стали... бездомными псами?..

Прошла неделя-другая, и снова в путь: голубое прозрачное Мраморное море, Дарданеллы, неспокойное Эгейское... и ла­сковое Адриатическое...

Пароход «Владимир», битком набитый русскими беженцами, через несколько дней причалил в бухту Бокарро — Королевство сербов, хорватов, словенцев (СХС). Страну, близкую по крови, языку, вере, истории, с мужественным народом, считавшим русских своими братьями.

Еще до высадки пассажирам «Владимира» сообщили, что, согласно распоряжению короля Александра I (бывшего кадета Пажеского корпуса), их расселят по стране «колониями» по 50 человек.

Каждая колония должна иметь своего председателя. Нашим председателем стал бывший начальник «Южной школы» — Елизаветградского кавалерийского училища — полковник Банков­ский.

Поселиться нам предстояло в большом словацком селе не­подалеку от Белграда, под названием Стара Пазова. Каждому «избеглице» (беженцу), независимо от пола и возраста, прави­тельство выдавало субсидии в размере 400 динаров в месяц, на что можно было существовать...

Осенью того же 1921 года я был принят во 2-й Донской кадетский корпус, дислоцированный поначалу в Словении в бывшем лагере русских военнопленных — территории рас­павшейся Австро-Венгрии — Стернице-при-Птуи. Спустя год корпус перевели в гористую Герцеговину: в старую крепость у города Билеча, неподалеку от Черногории.

Революция, Гражданская война, эвакуация препятствовали нормальному образованию; почти все мы были переростками. Так, в 4-м классе, куда я вновь поступил, учились кадеты- добровольцы, среди них Николай Басов — георгиевский кава­лер, участник знаменитого Ледового похода [2] .

2

Ледовый поход — поход Добровольческой армии под командованием генералов Корнилова Л.Г. и Алексеева М.В. из Ростова на Екатеринодар в феврале 1918 г.

Споры донских, кубанских, терских казаков с «иногородними» [3] между собой казались мне дикими, а взгляд на прошлое — чуж­дым: война не утихла еще в их сердцах — искали виноватого!..

Не ладилось и в преподавательском составе. Особенно не­взлюбили кадеты директора корпуса генерала Бабкина.

В шестом классе я остался на второй год, за что получил кличку «Илья Ильич» (Обломов)... После бесконечного чтения по ночам — в то время я увлекался Достоевским, который при­нуждал заглядывать и к философам,—я стал вялым, упрямым, возник протест к раболепию, чинопочитанию. Я вступал в спор с преподавателем словесности и огрызался на замечания вице- урядников [4] и вахмистра. Новый воспитатель тоже стал величать меня Ильей Ильичом. Тогда я взялся за гимнастику, бег и бокс... и сразу завоевал авторитет у товарищей.

3

Иногородний — так называли людей, живущих в казачьих областях, но не приписанных к Войску.

4

Вице-урядник—несколько отличников выпускного класса получали на погоны нашивки: они следили за порядком в сотне и в случае необходимости заменяли вахмистра, который командовал сотней или всем корпусом.

А тут вскоре произошел неожиданный инцидент: второй день шел «бенефис» [5] первой сотни—кадеты отказались ходить на занятия, не отвечали на приветствия начальства и требовали отставки директора. Перед обедом в нижнем дворе кто-то по­бил окна у жившего на отшибе полковника Мальцева — ярого сторонника Бабкина; он с двумя сыновьями погнался за «гро­милами», и случилось так, что когда они подбегали к казарме первой сотни, я, ничего не подозревая, столкнулся с ними на пороге и попал в их разъяренные объятия. Сгоряча, не разобрав­шись, они повели меня в город к начальнику полиции Билечи как «громилу» и, несмотря на мое отрицание участия в этом проступке, убедили начальника в моей виновности.

5

«Бенефис»—своего рода забастовка, организованная по распоряжению Круга и Атамана. В Донском кадетском корпусе избирался атаман, в других корпусах — генерал.

Комиссар, зная о «бенефисе», начал с крика и угроз: «Кто зачинщики беспорядка? Говори сейчас же! Не то всыплю тебе!» И помянул Бога... Я взбеленился: «Мы с вами, комиссар, вме­сте коз не пасли! Прошу мне не тыкать, а разговаривать, как с человеком!» Полицейский в людях разбирался, понял, что превышать власть чревато: «Кто знает этих русских? Их любит сам король Александр!»

И отправил меня в камеру... Кто-то из кадет видел, как меня повели в город—это подлило масла в огонь: «бенефис» первой сотни поддержали вторая и третья сотни...

Утром меня снова вызвали на допрос и уже в более вежливой форме потребовали выдать зачинщиков «бунта». Недолго думая, я начал перечислять фамилии подряд по списку, по которому каждое утро шла перекличка. Начальник полиции, явно не со­образив, удовлетворился десятью фамилиями и отправил меня обратно в камеру. Через два часа, примерно, отворилась дверь, и я, улыбаясь, встретил «зачинщиков», которые поняли мою уловку: вызывали по очереди — мы были молодыми, память была хорошая, список помнили твердо. Вечером всех нас вы­пустили. Победило товарищество!

Начальника полиции, потерпевшего фиаско (в списке была фамилия сына Донского атамана Богаевского!), перевели из Билечи в местечко Гацко, а вскоре прибывшая «авторитетная комис­сия» во главе с генералом, атаманом Войска Донского Африканом Богаевским освободила Бабкина от обязанностей директора. А первую сотню неизвестно почему назвали «Атаманской»! Не знал, не ведал я, что мое первое «сидение» — ПОЧИН!

С приходом нового директора многое изменилось. Если раньше с интересом слушали только преподавателя истории

Абрамцева, то теперь пальма первенства перешла к мудрому законоучителю епископу Вениамину (вновь принятому) — за­мечательному оратору, владевшему аудиторией (впоследствии митрополит экзарх Московской патриархии в США, а после Отечественной войны — митрополит Рижский).

Читал лекции подолгу гостивший в Билече митрополит Киевский Антоний (Храповицкий), помышлявший о воссоеди­нении Православной и Англиканской церквей. Их проповеди, беседы, норой задушевные, порой жесткие, оставляли в душе глубокие следы...