Своя Беда не тянет

— Сколько? — я достал кошелек.

— Шестьсот.

Я убрал кошелек.

— Скину, — не сдалась продавщица.

Я достал кошелек.

— Пятьсот пятьдесят.

Я вздохнул и убрал кошелек.

— Пятьсот, — прощупала она почву, но я не сдался.

— Четыреста восемьдесят, больше не могу, — сказала она.

— Я тоже не могу, — я протянул ей деньги, без мелочи ровно четыреста восемьдесят рублей.

Я спрятал розы под куртку и начал заучивать текст.

«Я знаю, что ты ненавидишь цветочки, но мужики, когда мирятся, дарят цветы. Поэтому получи свою порцию и только попробуй спустить меня с лестницы. Я с тобой справлюсь, скручу, свяжу, и останусь жить рядом с тобой. Я знаю, что все, что я могу тебе дать — все равно всегда мало. Я знаю, что ты без меня проживешь. Я знаю, что все теплые слова для тебя — слюни и сопли, поэтому я не буду их говорить. Хочешь, поедем в Марбелью, ведь что может быть круче…»

Это был не очень хороший текст, но другого я придумать не мог и выучил этот, как трудный урок. Пока коньяк еще бродил по мозгам, я решил к ней поехать.

«Я знаю, что ты ненавидишь цветочки, но мужики, когда мирятся… поэтому получи свою порцию… скручу, свяжу, но останусь жить рядом…»

Я твердил про себя это, пока ехал, я не хотел бы сбиться при ней, потому что если собьюсь, то сначала уже не начну.

Дверь открылась, и в темноте коридора обозначился ее высокий силуэт.

— Я знаю, что ты ненавидишь цветочки, но мужикам когда хочется, скручу и свяжу, только попробуй спустить меня с лестницы, слюни и сопли — получай свою порцию! — Я с размаху прямой правой воткнул ей букет в лицо. — Хочешь, поедем в Марбелью, — вспомнил я, — только мне не фиг там делать.

— Ой! — вскрикнул силуэт мужским голосом. — Больно шипами по морде!

Из этого я понял только одно — у Беды в квартире мужик. Я не стал долго думать на эту тему, просто размахнулся и вмазал ему свободной левой рукой туда, куда только что сунул цветы. Послышался грохот и дружный женский визг. В коридоре зажегся свет, там обозначилась толпа народа, среди которой не было Элки. На полу, с изумрудного цвета лицом, лежал Женька Возлюбленный, на груди у него красовались три бордовые розы. Над ним склонилась Салима в красном фартуке, рядом стояла крупная женщина восточной наружности и с нескрываемым ужасом смотрела на меня.

— У нас нэчэго брать, — еле слышно, с акцентом, сказала она.

Я понял, что она приняла меня за грабителя, и попытался отшутиться:

— Кроме дэвичьей чэсти.

Она пронзительно завизжала.

— Не бойтесь, я не причиню вам вреда, — попытался я перекричать ее визг.

Женька открыл глаза, и я понял, почему у него такое ярко зеленое лицо: кто-то заботливо обработал его раны зеленкой.

— Женя, — сказала Салима, когда Надира оборвала свою песню, — тебя опять избили. — Она утерла его нос красным фартуком и сказала Надире:

— Это муж Элкин, не бойся. И чего вы тут не поделили?

— Муж? — привстал Женька. — А говорил, учитель!

От всего этого у меня голова пошла кругом.

— Где Элка? — рявкнул я. — Как ты здесь очутился?

Женька сел, потер затылок, потрогал разбитый нос, из которого алой струйкой на зеленый подбородок бежала кровь.

— Пропала Элка, — сообщил он тоном, каким говорят, что несовершеннолетняя дочь не пришла ночевать домой.

— В смысле?

— Приехала ко мне туда в шесть, как только стемнело, сказала «У меня поживешь», увела, в машину посадила и сюда привезла.

— Да, — засмеялась Салима, — Женечку сюда привела и говорит: «Вот, знакомьтесь, опасный преступник, за убийство сидел, теперь у меня жить будет!» Только какой же он опасный, если его все время бьют?! — Она опять утерла уголком фартука кровоточащий Женькин нос.

— Где Элка? — спросил я, стараясь быть терпеливым.

— Да ух ты господи, пропала! — Женька попытался встать на ноги, но не удержался и съехал по стенке вниз. — Пошла погулять с собакой и нет ее уже часа три.

Ясно, Беда решила попугать девушек очередным уголовничком, а сама смотала удочки, в надежде, что ташкентские девицы в панике съедут с ее квартиры, и дай бог, умотают в свой Ташкент. Как же она могла, не предупредив меня, распорядиться, что делать с Женькой!

Я поднял с пола темные розы и прямо в ботинках прошел в квартиру. Перешагивая через баулы, я добрался до кухни, нашел там трехлитровую банку и сунул в нее цветы.

— Все бы ничего, — приплелся за мной на кухню Женька, — только ушла она в домашних тапочках, без шапки, и одета налегке!

— Она всегда налегке, — отмахнулся я от него. — К подруге поехала.

— С собакой? — удивилась Салима. Надира так и стояла в коридоре, словно каменная баба. Она меня боялась.

— С собакой. На машине.

— Не, — замотал головой Женька, — вон машина ее под домом стоит. Она меня на ней сюда привезла.

Я выглянул в окно, старенькая «четверка» стояла у подъезда. Я вытащил сотовый Ильича и набрал номер мобильного Беды. «Абонент временно недоступен», — сообщил равнодушно-услужливый голос.

— Абонент временно недоступен, — вслух повторил я для всех. — Да не волнуйтесь вы, Элка абсолютно безбашенная особа, она может в одних тапочках, с собакой, на такси укатить ночевать к подруге!

— Ну, тебе, наверное, лучше знать! — беспокойство испарилось с Женькиного разбитого лица.

— Мальчики, кушать?! — засуетилась Салима у печки.

— Неплохо было бы, — оживился Возлюбленный. — Неплохо.

Но мне не захотелось составить им компанию. Мне вообще ничего не хотелось. В коридоре я отодвинул изваяние-Надиру и вышел из квартиры.

— Эй, а мне что делать? — крикнул Женька мне вслед.

— Сиди тихо, кушай и не высовывайся. Жди Элку. Надеюсь, она знает, что делает.

Я хотел поехать в сарай, но по дороге передумал, представив, что полночи мне придется топить буржуйку, а потом мерзнуть в плохо прогретых стенах. Я приехал в квартиру к Ильичу, час провалялся в его джакузи, и завалился спать на просторном диване, не воспользовавшись постельным бельем.

Пару раз я набирал номер Беды, но автоматическая дама сменила репертуар, заявив, что «абонент отключил телефон». Я набрал ее домашний, но Салима, взявшая трубку, вздохнув, сказала, что Эллочки дома нет, что она первый раз не ночует дома.

Я поразмышлял над этим фактом и решил, что Беда завела любовника. Он был на машине и забрал ее от подъезда в тапочках и с собакой. Она завела любовника, и это ее ответ на мой геройский прыжок с балкона. Черт с ней. Нужно только забрать собаку. Это моя собака.

* * *

Проверки все-таки нагрянули.

На следующий день заявилась шумная комиссия из районо, и меня колбасили по полной программе: акты проверки, отчеты, прочие важные бумаги. Мне было простительно чего-то не знать или не ведать: ведь я же все-таки и.о. К полудню я обезумел, пошел перекусить в буфет и встретил там Ритку, которая брезгливо ковыряла манную кашу в тарелке.

— Ну, как? — кисло спросила она.

— Повешусь, — ответил я.

— Я тоже, — кивнула она. — У нас все на ушах, ищут твоего бомжа, ориентировки на каждом углу. С сегодняшнего дня объявлена операция «Сигнал», прочесывают все подвалы, чердаки и теплотрассы. Странно он как-то сбежал. По черной лестнице. Про нее только свои знают, и то, там дверь редко бывает открыта, только когда мусор выносят в контейнеры. — Она посмотрела на меня своими сверлящими глазами, и мне стало нехорошо. — И ведь кто-то на машине его там поджидал. Кто? Ведь не дружки же бомжи!