Священная книга оборотня

Я вздохнула. Все-таки по большому счету все мужики одинаковы, и нужно им от нас только одно. И еще хорошо, если нужно, сказал один из моих внутренних голосов.

– Ладно, включай кино. Только не с начала, а с третьего трека…

Как всегда, после безумного и бесстыдного гонконгского рандеву мы долго отдыхали. Я глядела в потолок, на щербатый бетон, казавшийся в резком электрическом свете поверхностью древнего небесного тела. Он лежал рядом. Лапочка, думала я, какой он трогательный в любви. Для него ведь все это такое новое. Если сравнивать со мной, конечно. Надо только следить, чтобы случайно не назвать его лапочкой вслух, а то не так поймет, обидится. Да, не повезло парню с этими когтями. А я ведь слышала про собаку с пятой лапой… Только вот что именно? Забыла.

– Эй, – позвал он. – Ты как?

– Нормально, – ответила я. – Тебе понравилось?

Он поглядел на меня.

– Честно?

– Честно.

– Это просто пиздец.

Я так и села.

– Слушай, я вспомнила!

– Что вспомнила?

– Вспомнила, кто ты.

– И кто я?

– Я читала про такую собаку с пятью лапами. Пес Пиздец. Он спит среди снегов, а когда на Русь слетаются супостаты, просыпается и всем им наступает… Точно. И еще вроде бы в северных мифах его называют «Гарм». Ты не слышал? Нордический проект – это твой профиль.

– Нет, – сказал он. – Не слышал. Интересно. Говори.

– Такой жуткий пес, двойник волка Фенрира. Ярко себя проявит во время Рагнарека. А пока сторожит дом мертвых.

– Какая еще информация?

– Что-то такое смутное… Типа он должен подглядеть, как мужчины делают огонь, и передать секрет женщинам…

– Отказать, – буркнул он. – Что еще?

– Это все, что я помню.

– И какие здесь практические следствия?

– Насчет Гарма не знаю. Это тебе надо в Исландию ехать консультироваться. А вот насчет Пиздеца… Попробуй чему-нибудь наступить.

Я сказала это в шутку, но он отнесся к моим словам совершенно серьезно.

– Чему?

Его серьезность вдруг передалась мне. Я обвела глазами окружающее пространство. Ноутбук? Нет. Электрочайник? Нет. Лампочка?

– Попробуй наступить лампочке, – сказала я.

Прошла секунда. Вдруг лампочка ярко вспыхнула голубоватым огоньком и погасла. Наступила темнота, но сфотографированная сетчаткой спираль еще несколько секунд освещала мой внутренний мир эхом угасшего света. Когда этот отпечаток стерся, темнота сделалась полной. Я встала, нашарила фонарик на деревянном ящике, который служил нам вместо стола, и включила его. Кроме меня, в комнате никого не было.

*

Он не приходил двое суток. Я извелась от тревоги и неопределенности. Но когда он вошел, я не сказала ему ни слова упрека. Увидеть на его лице улыбку оказалось достаточной наградой за все мои переживания. Прав был Чехов: женская душа по своей природе – пустой сосуд, который заполняют печали и радости любимого.

– Ну как? Рассказывай!

– Чего тут рассказывать, – сказал он. – Тут надо показывать.

– Научился?

Он кивнул.

– И чему ты можешь наступить?

– А всему, – сказал он.

– Всему-всему?

Он снова кивнул.

– И мне?

– Ну разве что ты очень попросишь.

– А самому себе можешь?

Он как-то странно хмыкнул.

– Это я сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?

Я была заинтригована и даже немного испугана – ведь речь шла о серьезном метафизическом акте.

– А какой ты Пиздец? – спросила я тихим от уважения голосом.

– Полный, – ответил он.

В эту минуту он дышал такой романтической силой и тайной, что я не удержалась и потянулась к нему, чтобы поцеловать. Он побледнел и отшатнулся, но, видимо, понял, что мачо так себя не ведут, и позволил мне завершить начатое. Все мышцы его тела напряглись, но ничего страшного не случилось.

– Как я за тебя рада, милый! – сказала я.

Мало кто из оборотней знает, что такое радость за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или в лучшем случае сохраняет равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из горного ручья.

– Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, – повторила я и поцеловала его еще раз.

На этот раз он не отстранился.

– Правда? – спросил он. – А почему?

– Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.

Он чуть помрачнел.

– Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь. Наверно, тебе после этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.

– Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, – сказала я. – А во-вторых, то чувство, о котором ты говоришь, – это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь испытать за другого радость.

– А как испытать радость за другого?

– Для этого надо ничего не хотеть для себя.

– Ты что, ничего не хочешь для себя? – спросил он недоверчиво.

Я отрицательно покачала головой.

– А почему?

– Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?

– Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.

– Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, – сказала я. – Есть только тот выбор, которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту любовью.

– Чьей любовью? Если нигде никого нет, чья это тогда любовь?

– А пустоте это безразлично. И ты тоже не парься по этому поводу. Но если тебе нужен смысл жизни, то лучшего тебе не найти.

– А любовь – это что, не пустота?

– Пустота.

– Тогда какая разница?

– А разница – тоже пустота.

Он немного подумал.

– А можно заполнить пустоту… справедливостью?

– Если ты начнешь заполнять пустоту справедливостью, ты быстро станешь военным преступником.

– Чего-то ты здесь путаешь, рыжая. Почему это военным преступником?

– Ну а кто будет решать, что справедливо, а что нет?

– Люди.

– А кто будет решать, что решат люди?

– Придумаем, – сказал он и поглядел на летевшую мимо него муху. Муха упала на пол.

– Ты чего, озверел? – спросила я. – Хочешь быть, как они?

И я кивнула головой в сторону города.

– А я и есть как они, – сказал он.

– Кто они?

– Народ.

– Народ? – переспросила я недоверчиво.