Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля

«Канун» в данном случае – пиво или брага, сваренные накануне [39] праздника. «Сыпь (сып)» – доля в складчине.

Уместно отвлечься и провести параллель между обычаями древнего Новгорода и сохранившимися до наших дней, скорее всего, родственными им обычаями архангельских поморов. В 2004 г. руководитель национально-культурной поморской автономии П. Есипов, выступая с критикой думского законопроекта «Об ограничении розничной продажи и потребления в общественных местах пива и напитков, изготавливаемых на его основе» заявил, что неотъемлемой частью культуры поморов, одного из коренных народов России, является пивная церемония «Братчина». В основе этой древней культурной традиции поморов лежит употребление пива на праздниках, когда за большим длинным столом на улице, обязательно в гуще народа, собираются члены поморской общины: «Пивная братчина – неотъемлемая часть всех традиционных поморских праздников, в частности – древнего праздника встречи поморского нового года – Новолетия [40] , который коренные поморы ежегодно отмечают 14 сентября. <…>…Этот законопроект откровенно нарушает конституционное право коренного народа поморов на сохранение своих культурных традиций. <…> Окончательная редакция закона должна учитывать обычаи и обрядовые особенности этнических праздников» (газета «Санкт-Петербургские ведомости», 30 сентября 2004 г.).

39

О значении кануна – преддверия праздника и о возможном первоначальном смысле понятия, замененного этим эллинизмом, см.: Ермаков, Гаврилов, 2009, с. 57–58.

40

Это обстоятельство указывает на время закрепления обычая, примерно на XVII–XVIII вв., когда церковь пыталась ввести празднование Нового года в сентябре (индиктион). Сегодня церковный календарь так и ведет счет лет с 1 сентября (которое по старому стилю приходится как раз на 14 сентября).

Архаический обычай мужской братчины как минимум – средневековый и повсеместный. Наверное, все помнят из студенческого фольклора XII–XIII вв., так сказать «поэзии вагантов» (БВЛ, т. XXIII):

…Верен богу наш союз без богослужений, с сердца сбрасывая груз тьмы и унижений. Хочешь к всенощной пойти, чтоб спастись от скверны? Но при этом, по пути, не минуй таверны. Свечи яркие горят, дуют музыканты: то свершают свой обряд вольные ваганты. Стены ходят ходуном, пробки – вон из бочек! Хорошо запить вином лакомый кусочек! Жизнь на свете хороша, коль душа свободна, а свободная душа господу угодна. Не прогневайся, господь! Это справедливо, чтобы немощную плоть укрепляло пиво…. («Орден вагантов», пер. Л. Гинсбурга).

Переводчик, комментируя, пишет: «Само слово «ваганты» происходит от латинского «vagari» – бродяжничать. В литературе встречается и другой термин – «голиарды», производное от «Goliath» (здесь: дьявол) и от «gula» – глотка: бродячие дьяволы с широкой глоткой, горлопаны, выпивохи, обжоры, неугомонные проповедники мирских радостей… Лирика вагантов отнюдь не сводилась лишь к воспеванию кабацкого разгула и любовных утех, несмотря на всю школярскую браваду, заложенную во многих стихах. Те самые поэты, которые столь бесшабашно призывали отбросить «хлам пыльных книжек», вырваться из пыли библиотек и отказаться от учения во имя Венеры и Бахуса, были образованнейшими людьми своего времени, сохранившими живую связь с античностью и возросшими на новейших достижениях философской мысли. В своем творчестве ваганты касались серьезнейших нравственных, религиозных и политических проблем, подвергая дерзким нападкам государство и церковь, всевластие денег и попрание человеческого достоинства, догматизм и косность. Протест против существующего миропорядка, сопротивление авторитету церкви в равной мере предполагали отказ от обескровленной книжности, из которой выпарена, выхолощена живая жизнь, и радостное приятие жизни, озаренной светом знания».

Таким образом, обычай братчины (в данном случае связанный с окончанием некоего значимого периода – неважно, рабочего дня, сессии или полностью учебы в alma materили сезона рыбной ловли) неотъемлем от употребления пива. Языческое происхождение этого обычая рассмотрено Д.К. Зелениным, который, помимо прочего, указывает также и что «…пиво варится или из продуктов, собранных в складчину, или же каждый варит у себя дома, но его приносят в церковь и здесь сливают в один общий сосуд, после чего его пьют» (Зеленин, 1926).

Знаменитый этнограф рассматривает братчины как отголоски древнейших празднеств в честь удачной охоты или сбора урожая, фактически продлевая возраст обрядовых пиршеств более чем на тысячу, а то и две лет. Не можем с этим не согласиться, подчеркнув одновременно два важных обстоятельства. Первое заключается в том, что такие обрядовые действа и в позднее время сохранили множество культовых черт, то есть фактически оставаясь религиозными священнодействиями языческих времен. Тут, кстати, вопреки неоязыческим действам, что во многом представляют собою кальку или зеркальное отражение христианских служб, по меньшей мере некоторая часть «аутентичных» праздничных ритуалов сводилась не столько к молениям («славлениям» – что еще более спорно), сколько к приношению благодарственных жертв и совместному, по представлению участников, их поеданию с богами и/или духами. Второе обстоятельство напрямую вытекает из первого и, с учетом направленности таких пиршеств, прослеженной Д.К. Зелениным, проясняет связь их с соответствующими божествами.

Как было показано выше, устная традиция соотносит хмельные напитки с Николой (в этом контексте воспринявшим многие черты древнейшего Велеса) и Ильей-пророком, в котором уверенно распознается громовник Перун. Это сопоставление, как нетрудно убедиться, вполне соответствует и тому, что мы видим в родственных мифологиях.

Со ссылками на множество независимых источников Б.А.Успенский [41] показывает, что обычай чествовать Николу на братчинах пивом объясняет, по-видимому, наименование Николы «пивным богом» – пьянство в Николин день имело повсеместный и ритуальный характер. Отсюда глагол николить в значении «пить, гулять, пьянствовать» – согласно Далю, а также наниколиться – «напиться пьяным, празднуя Николин день». Участие в братчинах имело вообще ярко выраженный религиозный характер: знаменательно, что в допетровской Руси отлучение от церкви лишало как права входа в церковь, так равно и права присутствовать на братчинах и пирах.

41

Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). – М.: Издательство Московского университета, 1982.

К слову, обычай отмечен и чужеземцами, путешествовавшими по средневековой Руси:

«Москвитяне исповедуют религию греческую. Они весьма суеверны в живописи и изображении святых; поклоняются одному святому Николаю, почти не упоминая о других Божьих угодниках; и празднуют день этого святителя, больше чем всякого другого. Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно Государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день, – дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречаете, что пьяных от водки, которой пьют много, да от пива и напитка, приготовляемого из меда» (Путешествие Барберини, 1842).

Нельзя совсем исключить возможности, что напитки, посвящаемые богам, могли разниться в зависимости от представлений об их месте в Мироздании и происхождении напитка, хотя с течением времени, особенно в пору прихода христианства и при последующем двоеверии, разница сглаживалась и сходила на нет. Увы, прямые указания на бытование подобных правил у славян отсутствуют…

Вместе с тем, мы бы не осмелились вслед за А. Платовым рассматривать пиво и мед как мифологические противоположности. Он пишет: «Хотя это не зафиксировано никакими специальными мифами, мы все же склонны полагать, что мед и пиво образовывали в традиционном представлении наших предков своеобразную пару, параллельную паре мужского и женского начал, или паре Небо (Дух) – Земля (Материя)» (Платов, 1998, с. 7–8).

Подобное отношение «не зафиксировано» не только «специальными мифами», но даже обычаем, который, как известно, сохраняет мифологические образы и после полного забвения первоосновы. Нет ни указаний, на особенностей разделения меда (пива) по половому признаку, ни сведений о чем-либо еще в том же духе. Опьяняющий напиток на основе меда, скорее всего, старше пива. Он появляется в эпоху преобладания собирательского и охотничьего уклада. Первоначально источником меда становятся дикие пчелы, разводить их начинают позднее. А вот пиво – напиток, скорее, земледельцев, просто в силу используемой технологии.

Так что совокупность сведений о бытии древних обществ не дает, как нам кажется, основания для «бинарного» разделения. Более того, мы смеем думать, что смысловое значение пива и меда (или меда и пива – как угодно) одинаково. Разницу же, скорее, следует искать в способах их приготовления, стоимости готового напитка и прочих материально-исторических аспектах вопроса, а не в мифологическом дуализме.

Мед более тяготеет к Нижнему миру, его создают и хранят насекомые (которые сами считаются «нижними» существами), причем первоначально в бортях – дуплистых деревьях, также связанных с Нижним миром. Дуплистые деревья также обычно связаны с «низом» (см., напр., Беларуская мiфалогiя). Однако, если он «осуривается» (подвергается воздействию солнечных лучей?), то, возможно, становится частью мира Срединного. Медами могли возливать Велесу, воздавая тем же, что исходило от него.

Пиво – напиток, если можно так выразиться, более «светлый», поскольку он произошел от зерна и в силу присущей самому зерну символики связан с вечным круговоротм жизни. Пивом возливали Перуну. Дж. Дж. Фрезер в «Золотой ветви» пишет о нравах Великого Княжества Литовского и Русского: «Главным божеством литовцев был бог грома и молнии Перкунас или Перкунс, сходство которого с Зевсом и Юпитером часто отмечалось. Ему были посвящены дубовые деревья, и, когда христианские миссионеры вырубали их, местные жители открыто выражали недовольство тем, что подвергаются разрушению их лесные божества. В честь Перкунаса горели вечные огни, поддерживаемые древесиной определенных дубовых деревьев; если такой огонь угасал, его вновь зажигали путем трения кусков священного дерева. Чтобы урожай был хорошим, мужчины приносили жертвы дубам, а женщины – липам. Из этого можно заключить, что в дубах они видели существа мужского пола, а в липах – женского. Когда во время засухи литовцы нуждались в дожде, в лесной чаще богу молнии обычно приносили в жертву черную телку, черного козла и черного петуха. В таких случаях огромные толпы людей собирались со всей округи, пили, ели и взывали к Перкунасу. Они трижды обносили кубок с пивом вокруг огня, а затем выливали жидкость в пламя, молясь богу о ниспослании ливней» (Фрезер, 1980).