Священные камни Европы

Демоническое, сатанинское начало всегда деструктивно, разрушительно, оно не может быть созидательным. «Предтеча антихриста» ни чего бы не созидал, не улучшал и не совершенствовал, он вообще не думал бы о том, что бы людям жилось лучше. По мере того, как человек уподобляется сатане, творческое начало оставляет его, он уже ни чего не может создать, он стремится лишь производить впечатление мнимыми успехами, которые лопаются, как мыльные пузыри. А то, что создано Наполеоном, дожило до наших дней. Трудно представить себе успехи более устойчивые. Кем же он был? Слугой Господа. Очень несовершенным слугой. Как и все мы.

Душа императора (Наполеон и гордыня)

На св. Елене Наполеон пророчествовал: «Будут проводить исследования, действительно ли я стремился к мировому господству. Будут подробно обсуждать вопросы, являлась ли абсолютная власть и деспотические поступки результатом моего характера или моих политических расчетов, были ли они обусловлены моей склонностью к ним, или влиянием обстоятельств. Вел ли я войны, в которых постоянно участвовал, в силу моей склонности к ним или вопреки моей воле, возбуждалось ли мое ненасытное властолюбие, которое так часто и так резко осуждали, стремлением к господству и к славе, или моей любовью к порядку и заботой о всеобщем благополучии, ибо это мое властолюбие будет заслуживать того, чтобы его рассматривали со всех сторон».

Император не ошибся в том, что эти вопросы по отношению к его личности чрезвычайно актуальны. И вот, спустя 200 лет, эти вопросы интересуют, например, меня, и понятно, что не только меня. Почему же он, продиктовав эти вопросы Лас Казу, даже не попытался на них ответить? Наверное, просто махнул рукой: «История рассудит».

Да, в другом месте он говорил: «История будет ко мне более справедливой, она оценит меня, как бескорыстного человека, способного к самопожертвованию».

Гении бывают так наивны. Нет судьи более пристрастного и нечестного, чем история. Среди современников, судивших о Наполеоне вкривь и вкось, было все же не мало людей, которые искренне им восхищались, ведь его очень многие знали лично. Тот же граф Лас Каз, проведший с императором на св. Елене полтора года, писал: «Кто был более популярным и более любимым? О ком еще когда–либо так горячо и глубоко сожалели?» А современные французы, ни когда не маршировавшие под императорскими орлами, ни когда не видевшие его улыбки и не слышавшие его слов?

Недавно во Франции провели опрос общественного мнения, желая выяснить, кого французы включили бы в число десяти самых великих французов. В эту десятку попала Эдит Пиаф, но не попал Наполеон. Вот суд истории. Милую певичку французы поставили выше гения императора. Их кумир теперь «воробушек», а не орел.

Что же говорить про другие народы? Наполеон воевал со всеми, и для всех народов он остался врагом, которого удалось победить. История всех народов прославляет только себя, любимых, и, чтобы вознести до небес собственное величие, врагов демонизируют, наделяя их всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Если Наполеон был хорош, тогда зачем же храбрые англичане, немцы, испанцы, русские с ним сражались? А если они с ним все–таки сражались, значит от был плох. Вот и весь «суд истории». Правда ни кого не интересует. Народы Европы создали удобный для себя образ Наполеона и успокоились.

А вопрос остается. Что было главным побудительным мотивом действий императора? Дать самому себе власть над миром, или дать миру лучшее правление, чем было до него? Он всего лишь обслуживал свою безумную гордыню, или он все–таки в первую очередь заботился о благе людей? Ответа нет, потому что его нет ни когда. Мы вообще горазды объяснять чужие поступки. Человек и сам не знает, почему он так поступил, а мы всегда это знаем. Человеку, который нам неприятен, мы всегда припишем самые дурные мотивы. Если же это близкий человек, а еще лучше, если это я сам, в точности такой же поступок будет объяснен самыми возвышенными побуждениями.

На самом деле мотивы любых поступков всегда многослойны. Даже самое простое действие самого примитивного человека почти ни когда не возможно объяснить, как следствие одной причины. Едва копнешь и тут же убедишься, что у человека было полдюжины причудливо перемешанных причин для того, чтобы так поступить. Редкий человек сам себе в состоянии ответить на вопрос «Почему я это делал?» А ответ на вопрос «Почему это делал Наполеон?» кажется нам легче легкого. По всему заметно, что Наполеон и сам не до конца отдавал себе отчет в побудительных мотивах своей деятельности, поэтому и высказывался на сей счет так противоречиво.

В 1811 году император сказал: «Через три года я буду господином всего света».

Прошло три года, и в 1814 году он опять откровенно признался: «Я хотел дать Франции власть над всем светом».

Бури отшумели, и вот в 1816 году он подводит итоги: «Я хотел править всемирной империей, а кто в моем положении не хотел бы этого? Весь мир приглашал меня править им».

Тому, кто всю деятельность Наполеона понимает, как производную от его безумной гордыни, приведенных цитат вполне достаточно, можно и не продолжать. Но ведь на самом деле все сложнее.

В 1813 году он сказал одному европейскому дипломату: «Ваши государи, рожденные на троне, не могут понять чувств, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне нужны честь, слава, я не могу показаться униженным перед своим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение!»

А ведь это не самооправдание. Это очень адекватный анализ объективной реальности. Стремление к славе здесь выглядит не как самоцель, не как личная страсть, а как инструмент управления, без которого в его ситуации было не обойтись.

Больше всего мне нравится Наполеон во время ста дней. Он оказался способен к публичному покаянию, проявив подлинное благородство души. Он заявил на всю Францию, что «действительно слишком любил величие и завоевания», но теперь он уже поведет другую политику. Он сказал, что в прошлом «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Многие ли монархи за всю историю были способны к публичному покаянию перед народом? «Король не ошибается». Таков принцип. А император ошибался.

Хотя, конечно, его покаяние всегда несет в себе элементы самооправдания, как, впрочем, и у любого из нас. Он говорил: «Будут ли меня обвинять в том, что я был честолюбив? Несомненно, надо признать, что я обладал этим качеством, причем не в малой степени, но… мое честолюбие было направлено на создание Империи разума и служение этой Империи ради полного претворения в жизнь и использования всех физических и умственных способностей человека».

Вот он опять то ли признает свои недостатки, то ли сам себя возвеличивает… Но разве бесконечно длинный перечень того, что он сделал для блага людей не дает ему права на эти слова? К любому доброму поступку любого человека всегда и неизбежно примешивается тщеславие, хотя у разных людей — в разных дозах, но ни кто не свободен от этого полностью. Только одни тешат свое тщеславие поплевывая на людей, а то и вовсе вытирая о них ноги, а другие всю жизнь стремятся сделать для людей что–то доброе и при этом не могут избежать некоторого самолюбования. Господа, это не одно и то же.

Нет, император отнюдь не был таким гордецом, которому наплевать на всех, кроме самого себя, и он имел полное право сказать: «Если бы я думал только о себе и о том, чтобы сохранить свою власть, как об этом без конца говорится, если бы я действительно имел ввиду достижение любой другой цели, кроме правления здравого смысла… Вместо этого я посвятил себя распространению знания…»

И вот век за веком его называют «корсиканским чудовищем». Но вы прочитайте пару–тройку биографий Наполеона и постарайтесь сами себе честно ответить на вопрос: а что такого чудовищного он совершил, чего не совершали современные ему монархи Европы? Он был куда великодушнее, чем они, и куда гуманнее. Почему же он — чудовище, а не они?