Священные монстры (портреты)

Он не попал на фронт, из-за слабого здоровья, а скорее всего, по протекции, его дед был важным чиновником. Ему было бы 19 в 1945, он вполне годился бы в пилоты-камикадзе. Камикадзе несли на головных повязках изречение из священной самурайской книги "Хагакурэ": "Путь самурая есть смерть". Впоследствии Мишима напишет комментарии к "Хагакурэ", книге японского самурая Йоши Ямомото, а "Путь самурая есть смерть" - станет жизненным кредо Мишимы. Этот путь приведет его в конце концов к желаемой им смерти. Странной, изуверской, ранней и героической. Возможно, это долг, замороженный на четверть века и отданный им Японии в 1970? Возможно, он получил отсрочку, но долг нужно было отдавать.

В промежутке он создал за эти четверть века большое литературное наследие. Исторические рассказы, пьесы для театра "но" и театра "кабуки", эссе, европейские пьесы, самые известные из них "Мой друг Гитлер" и "Мадам де Сад", романы героические и нравоучительные, европейские рассказы (один из них "Матрос, потерявший благосклонность океана" успешно экранизирован, матроса играет Крис Кристоферсон, фильм малоизвестен).

Киносценарии. Особняком стоят комментарии Мишимы к "Хагакурэ". Здесь уже не литература, а этика и эстетика и фанатизм. Йоши Ямомото в возрасте 41 года не мог покончить с собой, поскольку ему запретил сделать это его покойный суверен-даймю. Ямомото принял буддизм и прожил еще 20 лет отшельником в травяной хижине. Создал за это время самурайский кодекс наставление, где он свободно высказывает основные принципы самурайства. Собственно это произведение XVII века излагало принципы военно-иерархические и как таковое было проникнуто духом эстетического фашизма. Чего стоят, например, советы Ямомото носить всегда с собой красную краску для лица, чтобы, пав в битве, самурай имел щеки цвета вишни. В военной Японии до 1945 года "Хагакурэ" выходила огромными тиражами, и логически книга была запрещена тотчас по окончании войны. Мишима снял запрет с "Хагакурэ". Он преподал ее современникам как вечно живую книгу.

Преподавали "Хагакурэ" и в обществе "Тету-На-Каи" (не ручаюсь за правописание, прошу проверить), основанной Мишимой правой студенческой организации. Члены общества носили особую форму: высокие фуражки, и есть сведения, что они тренировались вместе с Силами Самообороны на их военных базах. По разрешению Накасонэ, впоследствии ставшего премьер-министром Японии. Тету-На-Каи называли личной армией Мишимы, а форму: двубортные мундиры в талию и высокие фуражки, недоброжелатели называли опереточной, однако, предназначение этих полсотни с небольшим юношей было далеко не только эстетическое. На военной базе в горах люди Мишимы стреляли. А мундиры называют, опереточными до тех пор, пока они не забрызганы кровью.

Из писателя-эстета Мишима постепенно эволюционировал в правого политика. Его последняя тетралогия из четырех романов (не очень удачная, слишком жестко по-европейски структурирована) это на самом деле его политический стэйтмент, это о патриотизме, о любви к родине и императору.

Его смерть - тоже политический стэйтмент. Он приехал вместе с четырьмя своими сторонниками в штаб Сил Самообороны (так называлось после 1945 года то, что американцы позволили оставить от японской армии). Он попросил провести его к генералу - начальнику штаба, которого он знал. В кабинете генерала он приказал генералу вывести войска и построить их на плацу перед штабом. Генерал отказался. В довершение в кабинет ворвались офицеры. Тогда Мишима приставил меч к шее генерала. Офицеры отступили. Генерал дал приказ собрать войска на плацу. Мишима вышел на балкон и обратился к солдатам с речью. Он говорил им о необходимости возродить имперское величие Японии, о том, что нужно сбросить путы американской оккупации. В ответ с плаца раздались крики: "Идиот!". "Уходи, хватит играть в героя!". И даже насмешки. Мишима ожидал не этого. Он думал поднять армию, а армия оказалась заражена духом "презренных торговцев из Осака". На это еще триста лет назад сетовал Йоши Ямомото в "Хагакурэ". Мишима вернулся в кабинет, прямо на балконе он опустился на колени, расстегнул мундир, поднял рубаху и сделал себе харакири. Стоявший за ним его ближайший сподвижник отрубил ему голову. Надо сказать - не очень удачно, со второго раза. И в свою очередь опустился на колени и сделал себе харакири. А его обезглавил один из троих партийцев Тету-На-Каи. Двойное "сепукку" - кровь, обезглавленные тела, мечи кинжалы. Происшедшее заставило задохнуться в шоке весь мир. Надо сказать, что Мишима, как деловой и современный писатель пригласил на ожидавшиеся события многих журналистов, в том числе американских. В нем соседствовала, как видим, деловая практичность и убежденный, деловой фанатизм.

В "Хагакурэ" Йоши Ямомото убеждает "Возможно подумать, что смерть провалившегося в своей миссии - напрасная смерть. Нет, это не напрасная смерть. Положи себе за правило: в ситуации пятьдесят на пятьдесят всегда выбирай смерть. Ведь всегда можно найти аргументацию для того, чтобы жить. Путь самурая есть смерть". Он советует также приучить себя к мысли о смерти. "Ежедневно, - пишет он, - воображай всевозможные виды смерти: от меча, от кинжала, в поединке, от стрелы, от пожара, утонувшим, падая с утеса от молнии, таким образом, когда момент настанет, ты будешь готов". Мишима внял советам рыцаря-монаха и хорошо подготовил себя.

Удивляет в его истории только несоответствие, на первый взгляд, двух частей его жизни: знаменитого модного писателя, плейбоя и американофила со смертью патриота и фанатика. Он одевался как американец, был впереди своего времени и качался в спортзалах - известна целая книга-альбом его обнаженных и полуобнаженных фотографий, сделанных в его красивом доме с красивым двором и фонтаном. У него были дружеские отношения с американским издателем Альфредом Кнопфом, который приглашал его в Соединенные Штаты, в его доме подавали чай в пять часов, как в доброй старой Англии. На первый взгляд, это не сходилось все с Мишимой с ритуальным кинжалом в головной повязке камикадзэ, вспарывающим себе живот.

Но на самом деле, эти две части его уживались. На уже упомянутом фото, где он как свежий рокер 50-х годов, плакат, на фоне которого он стоит изображает офицера, опустившегося на колени, расстегнув мундир и рубашку офицер делает харакири. Играет офицера - актер Мишима, он же режиссер и автор сценария. Плакат висит на стене в Гринвич-Вилле, город Нью-Йорк. Так что он давно органично соединил свой средневековый кодекс самурая и свой американизм современного человека. К тому же, существует интересная, американская по происхождению гипотеза, высказал ее бывший американский посол в Японии, что японцы никогда не простили и не простят Америке Хиросиму и Нагасаки. Что вся нация планомерно, замедленно, настойчиво убивает себя работой для того, чтобы достигнув экономической мощи по-американски, страшно отомстить и уничтожить Америку. Сведения о том, что люди Мишимы тренировались на военных базах, японских сил самообороны, я почерпнул из статьи этого американца. К сожалению, лишенный в тюрьме справочных материалов, я не помню фамилии. Возможно его фамилия Дэвис и что-нибудь Junior.

Мишима - из тех писателей, которые больше остаются в памяти человеческой, как люди необычайных поступков, подкрепляющих судьбой и кровью те идеи, которые декларировали. Крепкость Мишимы в его эссе "Солнце и Сталь", его комментарии "Хагакурэ", делающие его практически соавтором книги - подкреплены изуверским поступком на балконе штаба сил самообороны. Мишима поставил хорошую красивую точку в конце своей судьбы. Ведь восстание не удалось.

Подумав, решил, что буду все же называть его как принято уже в русской транскрипции: Мисима. Так пронзительнее. Добавлю, что американизм Мисимы простирался так далеко, что он завещал, чтобы переводы его книг на европейские языки были сделаны не с японского оригинала, а с американского английского.

Александр Блок: гениальный п...острадатель

Я нашел хрестоматию для старших классов (а может это была хрестоматия для института) по литературе в ванной комнате. Ванная была общая для всех трех семей нашей квартиры по поперечной улице, д. 22 в Харькове. Мне было 15 лет и я обнаружил в книге стихотворение "Незнакомка". Я прочел его и сгубил свою душу. Начиналось пришествие незнакомки исподволь:

"Вдели над пылью переулочной

Над скукой загородных дач

Лишь золотится крендель булочный

И раздается детский плач

И каждый вечер за шлагбаумами

Заламывая котелки

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки"

И вот она появляется:

"И каждый вечер в час назначенный

иль это только снится мне

Девичий стан шелками схваченный

В туманном движется окне".

"Всегда без спутников, одна

Дыша духами и туманами

Она садится у окна

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка

И шляпа с траурными перьями

И в кольцах узкая рука

И странной близостью закованный

Гляжу за темную вуаль

И вижу берег очарованный

И очарованную даль

Глухие тайны мне поручены

Мне чье-то сердце вручено

И всей души моей излучины

Пронзило терпкое вино"

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат

И пьяницы с глазами кроликов

"In vino veritas!" - кричат..."

Стихотворение сразило меня наповал и заставило задуматься. Я доселе ненавидел стихи. Я брал в библиотеке книги о кораблях, о путешествиях, по ботанике и зоологии. Любимой моей книгой была "Путешествие на "Бигле" и исследования Галапагосских островов" Чарльза Дарвина. Я обожал книги по истории и упивался "Крестовыми походами", переписывал в тетрадки хронологию царствований французских королей и императоров Священной Римской Империи. А тут я пошел и попросил дать мне стихи Александра Блока. Пораженная библиотекарша принесла мне из хранилища небольшую книжку с веткой сирени на обложке: "Юношеские стихи Блока". Это был май месяц, лучший месяц в году для знакомства со стихами Блока. У нашего школьного товарища Вити Ревенко умерла мать, и мы всем классом пришли в его старый сад, где цвела сирень, и слышали как в старом доме старухи отпевали покойную. И был я влюблен в высокую красавицу из барака по фамилии Лазаренко, Женя. Все это сложилось в некую общую неистовую мелодию.