Священный метод

– Что? – хриплым голосом спросил Скрипач.

– Чего – «что»? – не понял Илья. – Остановили полностью, положили в «среду». Голова в порядке, успели. Мозг, правда, слегка поврежден, но…

– Как – поврежден? – Фэб расширившимися глазами смотрел на Илью. – Он же общался с нами, реакции были нормальными!..

– Ты мне договорить дашь? – раздраженно спросил Илья. – Поврежден из-за длительной гипоксии, но это-то как раз обратимо. Не надо паниковать по этому поводу раньше времени.

– А по какому поводу нужно паниковать? – нахмурился Кир.

– По всем остальным. Реакции нулевые. Клетки будут жить, пока находятся в «среде», но за семь часов мы не получили ни одного адекватного ответа. Что будет дальше, непонятно. Ждём. Консилиумы каждый час.

– Илья, что с рукой и ногой? – Фэб нахмурился. – Ампутировали?

– Нет, – Илья помрачнел. – Это, к сожалению, невозможно.

– Почему? – удивился Фэб.

– Да потому что они вот оба – метаморфы! – Илья раздраженно ткнул в Скрипача пальцем. – Предупреждать надо о таких вещах! Заранее! Единственный ответ, который мы получили – это попытку рывка в метаморфозную форму в самом начале вмешательства.

– Но у нас сняты сложные формы, – холодея, проговорил Скрипач.

– Ах, расскажите, цветы золотые, – хмыкнул Илья. – В тканях они у вас сняты. Но с костями, разрешу тебе напомнить, вы ничего не делали, потому что это было невозможно технически. Информацию по вам уже подняли, кроме того, тут до сих пор работает Волков, который эти формы и снимал. Дошло?

Скрипач кивнул. На секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул.

– Что будет дальше? – спросил он.

– Работать будем дальше, – Илья посерьезнел. – Завтра сюда еще один малый госпиталь приедет. Ну, не весь, половина состава. Вторая половина поедет сменной ко второй половине «Вереска», которая сейчас у Ри.

– Его тоже привезут сюда? – спросил Кир.

– Нет, – отрицательно покачал головой Илья. – Он нетранспортабелен в принципе. Там, как я понял, вообще без шансов. Мозг разрушен, даже ствол и тот поврежден. Там, кажется, сохранен частично синтез тройных гормонов… и всё. Не пытайте, я всё равно ничего не знаю. Олле с Заразой и Руби с Васькой сейчас там, и еще отсюда, кажется, шестеро туда полетели. Вернется кто-нибудь, расскажут.

Скрипач сел на корточки, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза. Кир присел рядом с ним, положил руку на плечо.

– Не надо, всё в порядке, – едва слышно сказал Скрипач. – Кирушка, правда.

– Идите все спать, – распорядился Илья. – На будущее – в сутки спать минимум по шесть часов, причем один период обязан быть не меньше четырех часов. Иначе к дежурствам не допустят, даже на дублирующее отслеживание. Это не полевой госпиталь, тут другие порядки.

– Но на дубль нас ставить будут? – с надеждой спросил Фэб.

– Исключительно на дубль, вы родственники, а правила ты сам знаешь, – пожал плечами Илья. – Так, всё. Спать. Трястись сейчас нет никакого смысла, ребята. Вы, как говорится, не первый год замужем и понимаете, что дальше, чем сейчас, ему умереть уже не получится.

– А где тут спать-то? – Скрипач оглянулся.

– Черт его знает, – пожал плечами Илья. – Сейчас спросим, они только совещаться закончат… Ага, – перед ним повисла узенькая строчка визуала. – Да вот прямо в соседней комнате, выходит дело. Идите, ложитесь. Доброй ночи.

* * *

– Ну как там? – Берта стояла сейчас на границе стерильной зоны, в метре от Скрипача. Дальше идти ей было нельзя.

– Всё то же самое, – ответил Скрипач.

– Понятно…

«То же самое» – это значит, что снова ничего не изменилось. Совсем ничего. Уже полторы недели прошло, а динамики нет, ни положительной, ни отрицательной. И неизвестно, будет ли она вообще.

– А что в городе? – Скрипач, конечно, имел в виду Ри.

– Так же. – Берта отвела взгляд. – Рыжий, Джессику пустили к нему. Почему меня не пускают?

– Ну… – Скрипач замялся. – Маленькая, если хоть что-то сдвинется, они пустят. Я просил, но они говорят, что пока нельзя.

Скрипач лукавил – на самом деле пускать было, считай, и не к кому. Его самого ближе чем на метр не подпускали…

Искалеченное тело лежало сейчас даже не на поддержке, а в компенсаторной «среде», проникающем составе, позволяющем частично сохранять клеточный обмен во время полного отказа работы собственных органов. После стараний трёх сменных бригад на этом самом теле в буквальном смысле не осталось ни одного живого места – порты доступа стояли где только можно, а где нельзя, находилась «среда». Прикасаться руками к телу не разрешалось, вся работа шла исключительно на зондах, и никак иначе. Температура – пятнадцать градусов, лишь через верхний порт шел кровезаменитель, согретый до тридцати пяти.

Шансы… как позже было сказано, шансы в этот период были нулевые, и даже Фэб недоумевал, почему Ита до сих пор «держат», почему не отпустят. Таких больных «вели», разумеется, до последнего, но, конечно, не после того, как «последнее» уже фактически произошло. А сейчас врачи Санкт-Рены занимались, по сути дела, реанимацией того, что было мертво, и непонятно на что надеялись.

Скрипач не понимал этого тоже, но у него в те дни не было ни сил, ни возможности задаваться подобными вопросами. Единственное, что ему было дозволено – это сидеть неподалеку от рабочей зоны, на границе белой области и желтой, чтобы никому не мешать. И он сидел, часами не меняя позы, и безучастно следил за действиями врачей.

А врачей было много. В палате постоянно дежурили по четыре человека (это не считая Фэба, Кира и Скрипача), во время консилиумов могло подходить и еще сколько-то, порой в комнате находились одновременно до десяти специалистов. Первые трое суток консилиумы шли каждые полчаса, потом – раз в час, затем – раз в два часа. Скрипач и Кир во время этих консилиумов чувствовали себя дураки дураками. Если прежняя полевая практика была проста и понятна, то происходившее сейчас они до конца понять не могли при всем желании. Не тот уровень. Не те знания. Не та область.

Запущенные и приостановленные механизмы умирания, прогнозы и планы, поиск обходных путей, химия обратимых и необратимых процессов, клеточные ответы… Тело сейчас было даже не телом, оно словно бы превратилось в игровое поле, вот только исход этой игры был до сих пор неясен.

– Так когда будет можно? – снова настойчиво спросила Берта.

Скрипач виновато отвел глаза.

– Если будет хотя бы один «плюс», думаю, они разрешат, – сообщил он после полуминутного молчания.

Джессику действительно пустили к Ри, но уже на третьем «плюсе», когда удалось победить застарелое воспаление легких, поднять синтез собственных гормонов и перевести с заменителя на половинный объем своей крови. Скрипач об этом знал, Берта и Джессика, разумеется, нет.

– Ладно, потерплю, – Берта опустила голову.

– Малыш, я… – Скрипач осекся. – От меня же ничего не зависит.

– Я знаю. – Она отвернулась. – Прости, рыжий. Я пойду, наверное.

– Подожди.

– Зачем, родной? Ты стоишь тут, нервничаешь, тебе нужно идти обратно. Мне тоже не легче. Я завтра приду, хорошо? Может быть, что-то изменится.

Скрипач с раскаянием посмотрел на неё. От жалости у него сейчас сжималось сердце – потому что Берту он и в худшие годы такой не видел. Она очень сильно исхудала, волосы на висках поседели, на лбу пролегли тонкие морщинки. О себе она эти дни не говорила вовсе, но Скрипач видел: она еле держится.