Святая дорога

По возвращении осенью в Москву он, как обычно пишут дети на первых занятиях после каникул, написал сочинение о летнем отдыхе. Вот это сочинение:

"Позвольте мне вам описать, как мы провели лето в селе Медведкове, в котором мы в 1883 г. жили на даче. Расположено оно на гористой местности, покрытой молодым лесом. Направо от нашей дачи был большой запущенный парк. Налево склон к речке Чермянке; на другой стороне этой реки густой лес. Позади нас лес: тут стояла совершенно высохшая сосна, под которой, по преданию, зарыт клад. Прямо перед нами стояла церковь, позади ее склон к Яузе, в которую впадает Чермянка. На другой стороне Яузы лес. Время проводили мы очень весело: гуляли, купались, играли, учились только 1 час в день. Часто во время прогулки мы видели зайца или лисицу, но они убегали при нашем приближении. В Москву ездили мы редко, да мы не любили этого, в Москве нам было скучно".

Свое сочинение о Медведкове Брюсов послал в детский журнал "Задушевное слово", который для него выписывали, и оно было напечатано в нем в № 16 за 1884 год в отделе "Почтовый ящик", где помещались письма читателей.

Это была первая публикация будущего поэта.

Между прочим, в одном из тех первых эпатировавших публику символистских стихотворений Брюсова, с которыми он выступил в 1895 году, двенадцать лет спустя после детского сочинения о Медведкове и купании в Яузе, он опять пишет о ней:

Дремлет Москва, словно самка спящего

страуса,

Грязные крылья по темной почве раскинуты,

Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты.

Тянется шея - беззвучная, черная Яуза.

Правда, здесь речь идет не о загородной медведковской Яузе, светлой и чистой, а о протекающей по городу, загрязненной обосновавшимися на ее берегах фабриками и заводами.

Сам Брюсов объяснял появление этого стихотворения художественно-формальными поисками. "Как странно и как дивно звучат чуждые слова, особенно под рифмой!
– писал он молодому критику П.П.Перцову. Неужели вы не знаете наслаждения стихами, как стихами, - вне их содержания, - одними звуками, одними образами, одними рифмами. "Дремлет столица, как самка спящего страуса". Уже одно ожидание рифмы к слову "страуса" навевает мистический трепет".

Брюсов прав, говоря о художественном эффекте рифмы. Но и неожиданный образ промышленно-капиталистической Москвы, тянущейся за заграничным капитализмом (поэтому в подсознании появляется иностранная птица - страус), в сочетании с названием своей, известной всем москвичам, ставшей "черной" Яузы, этот образ - неожиданный, резкий, неприятный - и очень верный, останавливает внимание.

Медведково - родина нашего замечательного артиста-кукольника Сергея Владимировича Образцова. В официальных биографических справках о нем значится, что он родился в Москве, да и сам он пишет в автобиографии: "Я родился в Москве". Но на свое 85-летие в интервью он рассказал, что посетил Медведково - и вспомнил старые времена: "Село это было. Дачная местность. Там меня мама родила". Произошло это событие 5 июля 1901 года.

Послереволюционная история Медведкова типична для ближних подмосковных деревень. Сначала был колхоз "Безбожник", затем - овощеводческий совхоз "Большие Мытищи", включивший в себя и окрестные села, он просуществовал до 1960-х годов. В Медведкове традиционно было молочное стадо, но оно с годами постепенно сокращалось. По воспоминаниям старожила, где-то в 1950-е годы, принимая обязательство выполнить два плана сдачи мяса, председатель сельсовета сказал, конечно, не на собрании, а с глазу на глаз: "Все это глупости. Никаких двух планов мы не соберем, даже если перережем в Медведкове всех собак и кошек".

Усадебный дом в 1917 году заняли под контору, позже в нем был магазин, потом его снесли.

Церковь не закрывалась, в 1970-х годах ее реставрировали. Архитекторы и строители собирались устроить возле церкви охранную зону. Во всяком случае, корреспонденту московской газеты они говорили, а он довел их слова до сведения читателей: "Церковь - не единственный памятник, что останется от старинного села. Сохранятся рядом и несколько деревянных домов, представляющих собой уголок старого Подмосковья, где можно будет посидеть за чашкой чаю, отдохнуть, полюбоваться живописными окрестностями".

Можно помечтать и о том, что наконец-то московские власти исполнят свое ежегодно возобновляемое обещание привести Яузу в порядок: очистить ее и насадить по берегам сады и парки. Как это было бы хорошо и полезно для города и миллионов москвичей!

Мечты, мечты... Сколькие руководители обещали - и обманули, нынешние тоже обещают, а Яуза - увы!
– остается такой же "беззвучной и черной"...

Но тем не менее москвичи любят свою Яузу-гряузу, задумчиво напевая песенку из старого кинофильма, вспоминая далекие, почти мифические времена: "Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке..."

Яуза - это символ бесконечного оптимизма москвичей, неистребимо, многими поколениями, верящих в то, что она когда-нибудь станет опять чистой, судоходной, и в ней опять можно будет купаться и ловить рыбу - от Перловки до Котельнической набережной, что против высотного дома, где не так уж и давно, в 1930-е годы - и об этом многие помнят - купались. Правда, лишь окрестные мальчишки, но ведь купались!..

ЯРОСЛАВСКОЕ ШОССЕ

За Ростокиным дорога поднимается вверх, на холм. Раньше это место называли Поклонной горой. И именно в связи с этим местом С.М.Любецкий пишет: "Вообще многие русские города на выездах имеют свои поклонные горы; на них встречали дальнего гостя, на них же с грустию и слезами провожали их в дальний путь; с них виднелся город с блестящими крестами храмов, которым усердно поклонялись путники, также и встречавшие и сопровождавшие их".

Неподалеку, за Поклонной горой, там, где сейчас кончается проспект Мира, переходя в Ярославское шоссе, Троицкая дорога раздваивалась, чтобы в Мытищах снова слиться в одну. Отсюда правая дорога (нынешнее Ярославское шоссе) вела в Мытищи, левая (теперь улица летчика Бабушкина и ее продолжение - улица Тайнинская) - к царскому путевому дворцу в селе Тайнинском. Отсюда царские поезда сворачивали влево, а простые путники и богомольцы продолжали путь по Троицкой дороге.

Как и всякое закрытое и недоступное для посторонних место пребывания коронованных особ, Тайнинское вызывало большое любопытство и много толков среди идущих и едущих по Троицкой дороге.

В старинных документах название села писалось по-иному: Тонинское или Танинское, потому что оно стояло на тоне - на прудах, удобных для рыбной ловли, и только с конца ХVIII века его стали называть Тайницким и Тайнинским. В том, что прозаическому слову "тоня" было предпочтено всегда волнующее слово "тайна", есть своя причина; и эта причина - историческая судьба села.

Село издавна было княжеским, а потом царским владением. В ХIV веке оно принадлежало двоюродному брату Дмитрия Донского, герою Куликовской битвы серпуховскому князю Владимиру Андреевичу, прозванному Храбрым. Затем вернулось к московскому князю.

Иван Грозный останавливался в Танинском, возвращаясь после взятия Казани. В годы опричнины он превратил Танинское в место оргий и казней. Был поставлен дом, который он называл "Содомовой палатой", в нем царь пировал в окружении ближайших подручников - Малюты Скуратова, Басмановых, Василия Грязного, во время пиров выносились смертные приговоры, опричники истязали несчастных, людей завязывали в мешки и топили в окрестных болотах.

Затем сюда ездил Борис Годунов со своими придворными. В Танинском Лжедимитрий заставил привезенную им из монастыря царицу Марию Нагую, в монашестве Марфу, признать его своим сыном. (От своего признания она отказалась после убийства Лжедимитрия.) Тут же некоторое время был стан второго Лжедимитрия, так называемого Тушинского вора. Царь Алексей Михайлович приезжал сюда на соколиную охоту, построил дворец и вместо деревянной церкви каменную в стиле нарышкинского барокко, сохранившуюся доныне. В 1749 году на месте разобранного дворца Алексея Михайловича императрица Елизавета, также большая любительница соколиной охоты, поставила новый, более удобный дворец, устроила вокруг него парк. Рассказывали, что она купалась в прудах вместе с сельскими девушками и одаривала их лентами. Впоследствии молва прибавила, что здесь же Екатерина II произвела на свет не одного незаконнорожденного младенца.