Святая дорога

Речь в воспоминаниях Бонч-Бруевича идет о ноябре-декабре 1917 года, автор - один из ближайших соратников и помощников Ленина, старый "искровец", литератор, в то время управляющий делами Совнаркома и комендант Смольного и Таврического районов Петрограда.

"...Разгул реакции после разгона Учредительного собрания, контрреволюционная агитация в войсках - все это создавало горячую почву и выдвигало на авансцену борьбы новые способы действия.

И вот однажды, - это было в самом начале декабря, - когда пришлось мне же докладывать председателю Совнаркома (В.И.Ленину.
– В.М.) о целом ряде серьезнейших контрреволюционных выступлений, Владимир Ильич нахмурился, поднялся, нервно прошелся по кабинету и воскликнул:

– Неужели у нас не найдется своего Фукье-Тенвиля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?

Нам хорошо был известен этот исторический грозный и пламенный облик одного из беспримерных бойцов Французской революции. Мы хорошо знали размеры красного террора эпохи этой великой борьбы. Мы все давным-давно были идейно подготовлены к наступлению такой эпохи, когда завоевания диктатуры пролетариата и всех народных достижений нам нужно будет отстаивать не только с оружием в руках, но и применяя одно из самых радикальных и сильно действующих средств нашей революционной борьбы красный террор".

Ленин и его соратники по созданию партии, в том числе и Бонч-Бруевич, действительно серьезно занимались историей Французской революции, изучали жизнь и деятельность ее руководителей. В сочинениях русских социал-демократов, в их речах и даже в бытовых разговорах часто встречаются упоминания имен деятелей Французской революции, ссылки на них, сравнения с ними.

Основными источниками сведений о Французской революции для них служили работы либеральных историков, по ним большевикам-интеллигентам "хорошо был известен" "грозный и пламенный облик" того или иного ее персонажа, в том числе Фукье-Тенвиля.

В либеральном Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, который вобрал в себя квинтэссенцию либерализма и которым постоянно пользовался В.И.Ленин, Фукье-Тенвилю посвящена довольно обстоятельная статья. По ней мы можем составить представление о том, какого типа человек и деятель понадобился В.И.Ленину для "революционной борьбы" против своих политических противников.

"ФУКЬЕ-ТЕНВИЛЬ - деятель времен Великой революции (1747-1794). До начала революции занимал довольно невидные должности сначала по судебному, потом по административному ведомству. Ни по происхождению, ни по состоянию своему он не мог рассчитывать на хорошую карьеру; способностями он также не отличался. С начала революции он выдвинулся благодаря уменью заискивать у сильных людей. Когда был учрежден Чрезвычайный уголовный трибунал, судивший без кассации и апелляции все преступления против нового порядка вещей, Фукье-Тенвиль стал играть там роль докладчика и обвинителя. В 1793 г. он сделался прокурором при революционном трибунале.

Фукье-Тенвиль был человек злобный, мелочный, совершенно беспринципный и карьерист прежде всего. По собственным своим словам, он был "топором" топором, всегда находившимся к услугам сильных в данный момент людей. По его настояниям, между прочими был казнен Кюстин, против которого не было выдвинуто ни одного мало-мальски доказанного обвинения. Особенную жестокость Фукье-Тенвиль проявлял при обходе тюрем, всегда торопя после этого процессы найденных там лиц. С особенным жаром настаивал он на казни Марии-Антуанетты. Особенно характерен процесс Манюэля в ноябре 1793 г., когда Фукье-Тенвиль совершенно голословно взвел на подсудимого выдуманные преступные мысли и намерения. В марте 1794 г. Конвент уполномочил Фукье-Тенвиля арестовать всех "агитаторов" и "беспокойных" лиц, чем тот весьма широко воспользовался. Вскоре (в том же месяце) он арестовал Гебера, Ронсэна и других неугодных Робеспьеру лиц его же партии; спустя несколько дней гебертистов судили - и Фукье-Тенвиль превзошел самого себя в наглом извращении фактов. В процессе Дантона и дантонистов Фукье-Тенвиль снова выступил обвинителем. В июне 1794 г. он так ускорил казни, что говорил шутя: "скоро на воротах тюрем можно будет надписать: отдается помещение в наем". Чтобы истребить разом как можно больше заключенных, Фукье-Тенвиль взвел на них нелепое обвинение в том, что между ними составился "тюремный заговор". Сто шестьдесят человек было отдано под суд (6-го июня 1794 г.), судимо и казнено в продолжение 3 суток. Во время этого процесса Фукье-Тенвиль, для устрашения подсудимых, поставил в зале заседания гильотину; даже Комитет общественного спасения нашел, что прокурор заходит слишком далеко, и велел гильотину из залы вынести.

Переворот 9 термидора положил конец владычеству Робеспьера - и Фукье-Тенвиль моментально перешел на сторону врагов своего повелителя. 10 термидора он исполнил все формальности, необходимые для немедленной казни Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и Ганрио. Но пресмыкательство перед победителями не спасло Фукье-Тенвиля: спустя несколько дней он был арестован и приговорен к смерти и казнен. И на суде, и пред судом, в особом оправдательном мемуаре, он защищался упорно, настаивая на том, что всегда был только послушным оружием законных властей".

"И Фукье-Тенвиль русской пролетарской революции явился, - с пафосом сообщает Бонч-Бруевич.
– Это был наш старый закаленный боец и близкий товарищ Феликс Эдмундович Дзержинский..." ("Феликс Эдмундович сам напросился на работу по ВЧК", - отметит впоследствии в своих воспоминаниях ближайший помощник Дзержинского М.Я.Лацис).

"Весь пламенея от гнева, - продолжает Бонч-Бруевич, - с пылающими, чуть прищуренными глазами, прямыми и ясными словами изобразил он в Совнаркоме истинное положение вещей, ярко и четко обрисовывая наступление контрреволюции по всем фронтам.

– Тут не должно быть долгих разговоров. Наша революция в явной опасности. Мы слишком благодушно смотрели на то, что творится вокруг нас. Силы противников организуются. Контрреволюционеры действуют в стране, в разных местах вербуя свои отряды. Теперь враг здесь, в Петрограде, в самом сердце нашем. Везде и всюду мы имеем на это неопровержимые данные, - и мы должны послать на этот фронт, - самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, преданных, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей. Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Теперь борьба - грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть - чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции. И мы должны действовать не завтра, а сегодня, сейчас..." (Курсив в цитате Бонч-Бруевича мой.
– В.М.)

Создание Всероссийской чрезвычайной комиссии при Совнаркоме "не потребовало особо длительных рассуждений", пишет Бонч-Бруевич, и она "была организована в начале декабря 1917 г.". 6 декабря Совнарком поручил Дзержинскому составить комиссию. 7 декабря последовало решение Совнаркома об организации ВЧК. Во главе ее был поставлен Дзержинский.

Дом № 11 по Большой Лубянке с того времени, как в него въехала ВЧК, и доныне внешне не претерпел изменений, его регулярно ремонтируют, подкрашивают. Но как лицо человека меняется от внутреннего состояния, так и пребывание в доме этого учреждения наложило на его облик свою печать. Он лишился того обычного для старых московских жилых домов ощущения теплоты и приветливости, которое испытываешь, глядя на них, он - холоден и неприветлив: слепые окна, с задернутыми одинаковыми занавесками и забранные решетками, двери заперты и - никакой вывески, говорящей о том, что за учреждение в доме находится, и, проходя мимо, ловишь себя на том, что непроизвольно возникает неприятное ощущение тревоги.

Офицер царской армии В.Ф.Климентьев попал на Лубянку в первые месяцы пребывания в этом доме ВЧК и в своих воспоминаниях, наряду с другими тогдашними местами заключения Москвы, описал и это.

"Итак, 30 мая 1918 года, должно быть, после полудня, мы с Флеровым катили в чекист-ской машине по улицам Москвы. Кругом нас, как муравьи, сновали люди, трусили извозчики, гнали грузовики, с грозным кряканьем мчались сломя голову начальственные машины. Но нам с Флеровым было не до них. В голове застрял один вопрос: не последняя ли это наша дорога? По Москве ходили слухи, что на Лубянке, 11 всех "не своих" стреляют. А нас, кажется, туда везут.

Флеров был бледен и строг, вероятно, и я выглядел неважно.

Выехали на Большую Лубянку. Автомобиль резко затормозил у подъезда дома № 11.

– Выходи!
– гаркнул чекист-комиссар, привезший нас, и выскочил из машины.

Мы с Флеровым спустились на тротуар, справа и слева до самого входа огражденный рогатками из колючей проволоки (совсем как на фронте между окопами). И под конвоем охранников вошли в дом.

Сейчас же за дверью на нас глянул знакомый по фронту старый "максимка". "На всякий случай" в нем была продернута лента. Возле пулемета дежурили чекисты.