Святая, смешная, грешная

«Доброе утро, засоня, пора просыпаться» были первыми словами, которые я услышала после ночи, проведённой в отеле.

– Доброе, – ответила я одними губами, не открывая глаз.

В памяти тут же всплыли картинки, позы, образы, слова, звуки и стоны, наполнявшие наш номер всего несколько часов назад. От этих воспоминаний моё голое тело сладко вытянулось, шурша накрахмаленной простынёй, а губы расплылись в улыбке.

– Хочешь, я тебя попарю сегодня? Гарантирую, это будет улётно! Кайф на миллион! Такого ты ещё не испытывала, – доносились до меня обрывки фраз. Костя стоял на пороге ванной комнаты и сушил феном волосы.

От неожиданного и столь откровенного предложения я открыла один глаз.

– Конечно, хочу! Разве я от этого когда-нибудь отказывалась? – улыбаясь, спросила я, садясь в кровати. Подняв руки вверх, потянулась, выставив голую грудь.

– Милый, ты же знаешь, что я иногда люблю пожёстче, просто, согласись, спросонья «хочешь я тебя попарю?» звучит как неожиданно. Хоть бы кофе сначала предложил, поцеловал подошёл…

Костя на мгновение выключил фен, чтобы я могла лучше его слышать, и продолжил.

– Мы же с тобой в баньке моей ещё ни разу не парились! У меня и венички заготовлены, масло пихтовое… А что? Давай сейчас позавтракаем и рванём? Попаримся, а там посмотрим – ночевать на даче или в Москву вернуться.

– Отличная идея! – прокричала я сквозь шум фена, вновь включенного Костей, и показала большой палец, поднятый к верху. – Хотя я не люблю баню, но с тобой, милый, хоть куда!

«Ох, Катюха, что за мысли с утра у тебя в голове! Как говорится, кто про что, а вшивый про баню», – подумала я и, боясь, что Костя увидит краску на моём лице, подошла к окну и открыла портьеры.

– Завтрак мы с тобой уже проспали, – произнёс Костя, взглянув на часы, когда мы спускались на лифте в холл отеля. – Время-то уже полдень. А вот пообедать, думаю, самое то! На даче как всегда пустой холодильник, – продолжал Костя, оглядываясь по сторонам в просторном холле, ища какой-нибудь ресторанчик.

Быстро пообедав, мы вышли из отеля, решая на ходу, что делать с моей машиной.

– Костя, давай я сяду в свою машину, а ты поедешь за мной? Брошу её где-нибудь поближе к дому, и сразу едем.

Через полчаса мы мчались по пустой дороге, ведущей в область. Навстречу нам двигался плотный поток дачников.

– Четыре часа дня, а отъезд граждан с дач начался, – констатировала Костя. – Несколько лет назад такого не было, все старались задержаться за городом подольше, до самого вечера. А сейчас… – Костя безнадёжно махнул рукой, – не поймёшь: позже выезжаешь – пробка, пораньше – тоже пробка! Слава Богу, мы в обратном направлении едем! – сказал он и надавил на газ.

Приехав на дачу, Костя первым делом затопил баню.

– Настоящая, русская, на берёзовых дровах! Через часок под соточку градусов будет. Банька что надо! – не переставал нахваливать Костя, пока мы прогуливались по дорожкам сада. – Венечки запарю: у меня и дубовые, и берёзовые есть! Смотри-ка, в городе уже почти нет снега, а здесь вдоль забора ещё полуметровые сугробы, – произнёс он. – Ну ладно, ты погуляй немного, а я пойду гляну, что там у нас с жаром.

Банька стояла особнячком от основного дома, почти в углу сада. Не очень большая, сложенная из толстых золотистого цвета брёвен, на которых играло лучами заходящее солнце. Из трубы в небо поднимался еле заметный дымок, разнося по окрестности запах горевших дров. Кое-где на крыше ещё остался лежать снег, не съеденный первыми лучами апрельского солнца. Цокая каплями, свисали сосульки. Некоторые из них были совсем маленькие, размером не больше карандаша, другие же, наоборот, – длинные и толщиной с мою руку. Меня так и тянуло подойти и как в детстве, взяв в руку палку, задрав голову вверх, пытаться сбить их с крыши. Помню, у нас во дворе это было одной из самых любимых забав. Сосульки, которые были потоньше, падали от лёгкого прикосновения, словно от взмаха волшебной палочки, рождая музыку, похожую на звуки ксилофона. Но впереди предстояла битва с гигантской сосулькой! Размахнувшись и хорошенько прицелившись, от напряжения и сосредоточения высунув язык, ты бьёшь со всего маху! Палка, ударяясь, скользила, отбивая лишь жалкие сантиметры, кончика сосульки. Ещё удар – бесполезно… Сосулька монолитом, почти не уменьшаясь в размере, свисала с крыши. Так могло продолжаться долго. Никто не хотел уступать: ни она нам, ни мы, детвора, ей. Дальше в ход шла тяжелая артиллерия: ледяные булыжники, осколки более мелких сосулек, половинки кирпичей… Не выдержав такого напора, сосулька сдавалась. Прихватив с края крыши снег или лёд, порождая шум, со звуком «Уххх» сосулька, как нам казалось, медленно падала вниз, разбиваясь на множество прозрачных льдинок.

– Кать, ты чего там застыла, как снежная баба? О чём мечтаешь? Банька уже ждёт нас, – донёсся из приоткрытых дверей Костин голос. – Заходи, раздевайся и в парилку. А потом выйдем чайку попьём с мёдом. Есть минералка прохладная.

Нырнув в приоткрытую дверь бани, я огляделась: небольшая комната с окном в сад, диван, пара кожаных кресел, телевизор, холодильник.

– Это тебе, – сказал Костя, протянув войлочную шапку, напоминающую цветок колокольчика. – Надевай поглубже, чтобы уши не обжечь. Сейчас термометр смотрел, под девяносто уже, да я еще ковшичек плеснул на каменку.

Обернувшись, я чуть со смеху не покатилась: передо мной стоял – ни дать, ни взять – Павка Корчагин! Ну, по крайней мере, таким я его видела на обложке книги, которую я к своему стыду так и не прочитала. Красивое, волевое, чуть скуластое Костино лицо покрывали капельки пота. Взгляд серьёзный, как будто он собирался не в парилку с девушкой, а идти бороться за счастье народное. На голове – будёновка из мягкого войлока с длинными ушами, козырьком и большой красной звездой.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Костя, – посмотрю, как ты ржать будешь минут через пятнадцать.

С этими словами он распахнул дверь парилки, и я шагнула в неё, словно на подиум, который на самом деле оказался сущей преисподней.

– Мать твою! – закричала я, присев, зажмурив глаза и прикрыв уши ладонями.

«Так вот что означает «уши свернулись в трубочку», – пронеслось у меня в голове. Повернувшись на месте, пулей рванула назад, в прохладу предбанника. Но сначала я головой врезалась в Костин живот, а он своей задницей шибанул дверь, которая с грохотом ударилась об стену.

– Кать! – закричал Костя. – Ты что, очумела, что ли? Несёшься, как бык на тореадора!

– Это ты очумел! Ты что меня сварить и съесть собрался? Там же температура, как в духовке, когда я курицу гриль готовлю! – вопила я, подбежав к двери и высунув голову на улицу. – Ты что, предупредить не мог, что там ад, а не парилка?

– Я же говорил тебе – под соточку. Даже шапку дал, – оправдывался Костя.

– Какая к чёрту шапочка? Там термокостюм пожарника нужен, а ты шапочку мне суёшь! – не унималась я.

– Ну, посиди в окно посмотри или телевизор включи. Минут через двадцать температура выветрится, тогда и заходи. А я пойду, пока жар не ушёл.

Костя поглубже натянул будёновку, сверкнул незагорелыми ягодицами и скрылся в аду, который он почему-то упорно продолжал называть «парилкой». Я сняла шапку, укуталась в махровый халат и включила чайник. Русская баня с детства не нравилась мне. Гидромассажные ванные, теплый и влажный турецкий хаммам, бассейн с бокалом шампанского – это моё. Баня – не моё! Тем более такая. Я бы сказала, с садомазохистским уклоном. Правоту моих мыслей своим появлением подтвердил Костя. С его телом произошла какая-то метаморфоза, как с теми раками, которых я не так давно варила. Берёшь в руку рака – зелёный; опускаешь в кипящую воду – красный. Так и Костя: заходил в парилку – белым, вышел из парилки – красный. Как тот рак. Даже зрачки глаз стали такими же белыми, как глаза рака, вытащенного из бурлящего кипятка.