Святители и власти

Вассиан Рыло заклинал Ивана III не слушать злых советников — «духов лстивых» и давних «развратников», шепчущих в ухо державному «льстивая словеса», советующих ему «не противитися сопостатом, но отступити и предати на расхищение волком словесное стадо христовых овец». Вместе с тем духовник выражал крайнюю тревогу по поводу начатых Иваном III мирных переговоров с «бесерменином Ахматом». «Ныне же слышахом, — писал Вассиан, — Ахмат погубляет христиан… тебе же пред ним смиряющуся, и о мире молящуся, и к нему пославшу». В Москве, по-видимому, были плохо осведомлены о целях и характере мирных переговоров, затеянных Иваном III. Рисуя образ князя, смиренно молившего Орду о мире, архиепископ впадал в риторическое преувеличение, далеко отклоняясь от истины.

Вассиан недолго прожил после описанных событий. Его послание Ивану III оказалось последним заветом. На современников письмо святителя произвело огромное впечатление своей смелостью, пафосом и литературными красотами. То, что духовник был благожелателем великого князя, ни у кого не вызывало сомнений. Все это объясняет, почему письмо Вассиана оказало огромное влияние на формирование летописной традиции.

Версию Вассиана приняли летописцы самых разных направлений, хотя каждый дал ей свое истолкование. Ростовский летописец, как и официальный московский, одинаково считали, что Иван III отвел полки с Угры из страха перед татарами, но вину за отступление возлагали на злых советников. Великий князь приказал «отступити» к Кременцу, «боящеся татарьского прехождения, а слушая злых человек, сребролюбец богатых и брюхатых, иже советуют государю глаголюще: поиди прочь, не можеши с ними стати на бои». Московская летопись не только возлагала всю вину на злых советников, но и подсказывала имя главного из них — сам дьявол «тогда усты Мамоновы глаголише». Ростовский летописец дополнил картину, упомянув о панике в столице: «В граде же Москве всем в страси прибывающим… ни от кого же помощи ожидающи…» Мысль, будто столица была брошена на произвол судьбы, подготовляла читателя к мысли, что Россию спасла не ее армия, а чудесное вмешательство богородицы. «Тогда же, — утверждали летописцы, — бысть преславное чюдо пресвятыя богородица, и бе дивно тогда видети, едини от другых бежаху, и не кто же женяше»; ордынцы в страхе бежали в степи, а русские «побегоша на Кременец».

Ростовский летописец избегал чернить Ивана III, но не пощадил его жены — «римлянки». «Тоя же зимы, — записал он, — прииде великая княгиня Софья из бегов, бе бо бегала на Белоозеро от татар, а не гонял никто…» В поездке Софью сопровождали бояре В. Борисов-Бороздин, А. М. Плещеев и многочисленная дворовая челядь. По словам того же летописца, население Севера пострадало от «боярских холопов — от кровопивцев крестьянских» пуще, чем от татарского набега.

Московская летопись, составленная в церковных кругах в конце XV века, пошла значительно дальше ростовской в обличении великого князя. Автор летописи объединил сделанные ранее записи, дополнил их и придал им новое звучание. Списав текст об отступлении Ивана III к Боровску и советах «злых человек», летописец продолжал рассказ: «И ужас наиде на нь (Ивана III. — Р.С.) и восхоте бежати от брегу, а свою великую княгиню римлянку и казну с нею посла на Белоозеро… а мысли: будет… царь перелезет по сю страну Оки и Москву возмет и им бежати к окияну-морю». Слова насчет малодушия и трусости Ивана III дают летописцу повод обратиться непосредственно к письму Вассиана. Находившийся в Москве владыка узнал, что Иван III хочет «бежати» от татар, и написал ему письмо. Составитель летописи включил в свод полный текст послания, а затем прокомментировал его. Поражают, с одной стороны, бесспорная осведомленность книжника и, с другой, его пристрастность.

Официальная летопись ограничилась тем, что глухо упомянула о дьявольских советах «Мамоновых». Церковный автор раскрыл полные имена «злых советников» и использовал случай для прямого осуждения Ивана III. Великий князь, писал он, не послушал «писания владычня… но советников своих слушаше Ивана Васильевича Ощеры, боярина своего, да Ондрея Григорьевича Мамона… те же бяху бояре богати…» Называя советников «богатыми боярами», летописец далее разоблачал корыстные мотивы, побуждавшие их отстаивать необходимость отступления перед татарами. В действительности Мамона и Ощера не принадлежали к кругу влиятельных и богатых бояр. Мамона был сыном боярским, а Ощера носил низший думный чин окольничего. Церковный писатель вложил в уста советников такие речи: «Те же бояре великому князю, ужас накладываючи, воспоминаючи еже под Суздалем бои отца его с татары, како его поимаша татарове и биша…» Как видно, Ощера напомнил князю о пленении татарами Василия II, что послужило толчком к последнему страшному взрыву феодальной войны в стране. Удельный князь Шемяка захватил Василия на богомолье в Троице и ослепил его. Заняв Москву, Шемяка провозгласил себя великим князем, а слепого Василия отправил в заточение. Верные слуги, среди которых был и Ощера, пытались вызволить Василия из беды, но потерпели неудачу и сами чуть не лишились головы.

Церковный автор был осведомленным человеком, и, если отбросить его навязчивое стремление оклеветать Мамону, тогда станет ясным, что советники Ивана III вовсе не были предателями, только и думавшими о том, чтобы выдать христиан басурманам. Памятуя о недавнем прошлом, эти советники считали, что личное участие великого князя в боях с татарами сопряжено с неоправданным риском. В случае пленения Ивана III Москву могли захватить либо татары, либо мятежные удельные князья.

Вассиан не боялся говорить правду в лицо державному, и именно это дало церковному автору повод изобразить его подлинным обличителем Ивана III. С этой целью автор сочинил следующую историю. Получив послание владыки, князь не послушал его мужественных советов и с Оки «побежа на Москву». Там его «срете» митрополит и сам Вассиан. «Нача же владыка Вассиан зле глаголати князю великому, бегуном его называя, еще глаголаше: вся кровь на тебе падет хрестиянская, что ты, выдав их, бежишь прочь, а бою не поставя с татары и не бився с ними». Можно с полным основанием утверждать, что речь Вассиана была вымышлена от первого до последнего слова. Иван III действительно ездил с Оки в Москву, но произошло это задолго до получения им письма Вассиана. Как сообщает официальная летопись, князь стоял в Коломне с 23 июля, а 30 сентября приехал на четыре дня в Москву для подготовки города к осаде. В то время татары еще не перешли русскую границу и не вступили в бой с русскими полками. Вассиан попросту не имел повода упрекать Ивана в том, что тот трус и бегун, что он выдал христиан врагу. Обстановка на границе не вызывала тревоги. Русская армия заняла оборону на Оке, что и вынудило татар уйти с прямого пути на Москву к Калуге.

Чтобы оттенить трусость Ивана III, церковный автор утверждал, будто тот, будучи в Москве, писал письма сыну Ивану, веля ему бросить армию и присоединиться к отцу. Однако наследник не послушал его приказа, «мужество показа… а не еха от берега, а христьянства не выда». Население Москвы громко роптало на трусливого государя. Князь же не осмелился жить в своем кремлевском дворце, а почему-то оставался в Красном Селе (к востоку от Москвы), «бояся гражан мысли злыя поимания».

Современники знали, что Иван III лишь однажды приезжал в Москву с Оки, а именно после длительного стояния в Коломне. Церковный автор уточняет, что, покидая Оку, князь «сам велел сжещи» Каширу. Однако при описании посещения им Москвы автор допускает полную хронологическую путаницу. Иван III якобы пробыл в Москве не четыре дня, а две недели. Затем владыка (Вассиан) «едва умолил его» ехать на границу, после чего тот «ста на Кременце, задалеко от берега».

Церковный автор крайне пристрастно изображал поведение удельных князей Андрея Большого и Бориса. Подняв мятеж, они ушли из Углича к литовской границе. Ввиду угрозы татарского вторжения Иван III послал к братьям во Ржев архиепископа Вассиана Рыло и бояр с предложением: «Возвратитес на свои отчины, а яз вас хочю жаловати, а даю тебе князю Андрею к твоей отчине и к матери нашей данью Колугу да Олексин». Однако братья, домогавшиеся доли в завоеванном Новгороде, отклонили предложение Ивана III. Война с Ордой в конце концов вынудила удельных князей пойти на мир с Иваном III. С границы они двинулись в Псков.

Автор церковной повести постарался обелить Андрея и Бориса и изобразил их как миротворцев. Если князья не сразу прибыли в Кременец, то произошло это по причине нападения ливонских рыцарей на Псков. Удельные князья двинулись на помощь псковичам, что и вынудило немцев отступить. Рыцари в самом деле осаждали Псков с 28 августа в течение пяти дней, а псковичи обращались за помощью к Андрею и Борису в Великие Луки. Но удельные князья прибыли с опозданием на три дня. Псковичи просили их принять участие в походе против Ливонского ордена, но они «не поидоша в немцы» и не «учинили» ничего доброго, лишь «пограбили» псковские волости.

Официальный летописец кратко упоминает о прибытии в Москву послов от Андрея и Бориса. Но ростовский летописец уточняет, что инициатором примирения было духовенство, по челобитью которого Иван III велел матери послать гонцов к братьям с обещанием «их жаловати». Мятежники покинули Псков 13 сентября. Наступила осенняя распутица, и, вероятно, удельные войска потратили более месяца, чтобы добраться от Пскова до Кременца. Ожидая их прибытия, Иван III и затеял переговоры с Ордой. Вассиан упомянул об этих переговорах в своем послании. Московский церковный автор сопровождает слова Вассиана подробным рассказом о посылке к Ахмат-хану гонца И. Товаркова «с челобитьем и с дары». В «челобитье» Иван III якобы называл Русь ханским «улусом». Рассказ книжника не оставляет сомнения в том, что переговоры не были проявлением нерешительности или трусости Ивана III и его советников, а явились обычной дипломатической уловкой. Приняв Товаркова, Ахмат-хан потребовал, чтобы Иван III лично явился к нему — «как отци его к нашим отцам ездили в Орду». Столкнувшись с отказом, хан просил, чтобы великий князь прислал к нему в ставку сына, брата либо известного в Орде своей щедростью дипломата Н. Басенкова. Но Иван III достиг цели, выиграв время, и не захотел послать к хану Басенкова, тем самым прервав переговоры.

Недруг Ивана III невольно опроверг церковную легенду, отметив, что татары «побежа прочь» с Угры после наступления жестоких морозов. Не чудо богородицы, а холода изгнали Орду из России — такова мысль книжника. Взявшись подробно изъяснить читателю смысл и содержание письма Вассиана, книжник опустил сведения о «бегстве» армии с Угры на Кременец и далее на Боровск, поскольку не нашел в письме владыки никаких намеков на это «бегство» (письмо было написано до отхода армии).

Влияние церковной традиции на умы современников было огромным. Вести о подвиге Вассиана с устной молвой и благодаря летописям разнеслись по всей стране. Северные летописцы записали вовсе легендарные сведения, будто Иван III побежал с Угры к Москве и на Белоозеро за великой княгиней. Вассиан удержал его, сказавши: «Княз^ великий, не бегай, аз пойду против татар, а ты живи на Москве». Приведенный рассказ носит черты народного сказания. Подлинное послание Вассиана отнимает почву у подобных мифов.

В дни «стояния на Угре» церковь заняла решительную позицию, настаивая на необходимости довести борьбу с иноземными поработителями до конца. Вопреки легендам Вассиан в то время выступил не обличителем и противником Ивана III, а его надежнейшим союзником. Таким образом, критический разбор летописей и прочих источников позволяет устранить искажения и по достоинству оценить исторических деятелей, следуя строго установленным фактам.

Иван III не походил на Дмитрия Донского, атаковавшего татар во главе передового полка. Он полностью доверял своим воеводам, среди которых два-три человека обладали большим военным талантом. Творя легенду о героях Угры, книжники не удосужились назвать имена воевод, одержавших победу. В силу необъяснимого парадокса источники не сохранили ни официального летописного отчета о «стоянии на Угре», ни росписи полков.