Святители и власти

11 сентября Михайло Салтыков и Федор Андронов в компании с боярами Юрием Трубецким и Михаилом Нагим спешно выехали из Москвы за рубеж. Боярское правительство облегчило им отъезд, наделив полномочиями «великих послов». Проклятия Гермогена по адресу Салтыкова и Андронова дали результаты, хотя и с запозданием. Патриарх и его сторонники в Боярской думе могли торжествовать. Самые рьяные прислужники Гонсевского принуждены были покинуть Москву. Однако не всем «великим послам» удалось пересечь рубеж. Король нуждался в услугах некогда проворовавшегося «торгового мужика» Андронова, по королевскому указу занявшего пост главы высшего финансового ведомства страны. И Андронову пришлось вернуться в Москву. Вместе с «великими послами» в Польшу уехал бывший патриарх Игнатий. Боярин Салтыков увез за рубеж множество добра. Его сопровождали большие обозы. Греку Игнатию повезло меньше. Едва провожавшие посольство отряды скрылись за поворотом дороги, из леса высыпали «шиши» (партизаны). Они отняли у владыки все неправедно нажитые богатства. Игнатий лишился не только скарба, но и одежды. В Литву он добрался едва живой.

С гибелью Ляпунова дворяне стали толпами покидать ополчение. Номинально Совет земли возглавлял знатный дворянин князь Д. Т. Трубецкой, получивший боярский чин от «тушинского двора». Но он был человеком слабохарактерным и бездарным. Реальной властью в таборах обладали два казачьих атамана — Заруцкий и Просовецкий. Земское ополчение на глазах меняло свой облик, все больше напоминая казачий «воровской» лагерь. Для полного сходства таборам недоставало лишь самозваного царька, но и он не заставил себя ждать.

Захватив руководство в полках, Заруцкий поспешил перевести Марину поближе к таборам — в Коломну. Там «царица» жила с сыном «царевичем» Иваном Дмитриевичем в окружении «придворных».

Использовав свое неограниченное влияние, Заруцкий добился от Совета земли пожалования многих великих вотчин. Простой казак превратился в одного из крупнейших землевладельцев государства. Ходили темные слухи, что Заруцкий, став фаворитом «царицы», втайне помышлял о браке с ней, для чего отослал свою жену — простую бабу — в монастырь. По свидетельству летописца, Заруцкий с казаками «хотяху на Московское государство посадити воренка калужсково, Маринкина сына, а Маринка в те поры была на Коломне». В свое время Заруцкий служил верой и правдой царю-расстриге, затем провозгласил царем шкловского бродягу, явившегося в Стародуб из-за кордона. Сын венчанной царицы Марины имел ничуть не меньше прав на корону, чем его предшественники. Соблазн усадить на трон царственного младенца, чтобы править его именем, был очень велик.

Троицких монахов встревожили слухи о заговоре в подмосковных таборах. Но они были слишком тесно связаны с земским правительством в таборах и не желали множить раздоры. В своих письмах к городам они призывали воевод поддержать «московского государства бояр и воевод князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да Ивана Мартыновича Заруцкого». Иноков нисколько не смущало то, что казак Заруцкий по своему худородству не имеет ни малейшего права на московское боярство. Земское правительство не могло обеспечить снабжение таборов, и казаки стали грабить села и деревни, нападать на поместья и их владельцев — дворян. «Казаки же, — писал Авраамий Палицын, — начашя в воинстве велико насилие творити, по дорогам грабити и побивати дворян и детей боярских».

Власти Троице-Сергиева монастыря делали все, что было в их силах, чтобы помочь подмосковному ополчению. Монахи многократно посылали в таборы под Москву слуг и служебников «с свинцом и з зелием». Когда пороховые погреба в монастыре опустели, Палицын велел вынуть заряды из пушек на стенах монастыря и отослать их к Трубецкому и Заруцкому.

В конце сентября в Троице собрался совет, в котором вместе с монастырскими старцами участвовали помощник Ляпунова Василий Бутурлин, боярин Андрей Куракин, земские дьяки. Совет принял решение ускорить сбор сил в помощь подмосковному ополчению. С этой целью Бутурлин спешно выехал во Владимир, а Куракин отправился в Ярославль. Местом сбора подкреплений, судя по октябрьской грамоте старцев, должен был стать Переяславль. Однако усилия троицких властей и их эмиссаров не дали больших результатов. Города были разорены, население устало от войны и разрухи. Собрать сколько-нибудь значительные силы в Переяславле не удалось.

К осени 1611 года стало ясно, что без формирования новых крупных воинских сил выиграть битву за Москву невозможно. Троице-Сергиев монастырь, давно ставший оплотом патриотических сил, пытался разрешить эту задачу, но потерпел неудачу. Троицкие монахи слишком близко стояли к руководству первым земским ополчением, авторитет которого оказался подорван казачьим «своеволием» и интригами в пользу «воренка». Города перестали доверять Совету земли, оказавшемуся под пятой казацких таборов.

В условиях нараставшей усталости и хаоса земские люди все чаще обращали свои взоры в сторону патриарха Гермогена. Многим он казался единственным деятелем, способным предотвратить новый взрыв междоусобиц и примирить враждующие стороны во имя возрождения независимого Русского государства.

В первой половине августа 1611 года Гермоген, будучи в заточении, нашел возможность составить и отослать в Нижний Новгород грамоту, которая была своего рода патриаршим завещанием, а вернее, наказом земскому правительству.

Со времен Дмитрия Донского и митрополита Алексея Нижний Новгород не имел своего епископа и подчинялся митрополичьему дому в Москве. Старшим святителем в городе считался архимандрит Печерского монастыря, основанного Дионисием, сподвижником Сергия Радонежского. Свою грамоту в Нижний Новгород Гермоген адресовал местным архимандритам и другим духовным лицам, воеводам, дворянам и всему посадскому миру. Главная забота патриарха заключалась в том, чтобы воспрепятствовать казакам избрать на трон «воренка». Глава церкви сообщил нижегородцам, что «Маринкин паньин сын проклят от святого собору и от нас». Гермоген не видел иного средства к тому, чтобы образумить Заруцкого и земское правительство, кроме выступления городов, возглавить которое должны были церковные власти.

Гермоген заклинал нижегородцев, не теряя времени, написать в Казань к казанскому митрополиту, в Рязань к тамошнему владыке, в Вологду и во все другие города, чтобы церковные власти составили учительные грамоты «в полки к боярам» да и «казацкому войску, чтобы они стояли крепко о вере, и бояром бы говорили [и] атаманем бестрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринкина паньина сына не благословляли». Не надеясь на расторопность местных владык, патриарх просил нижегородцев собрать грамоты городов и передать их Мосееву и Пахомову, дважды посещавшим опального Гермогена в Кремле. Этим «бесстрашным людям» пастырь приказал лично отправиться в казацкие таборы под Москву и говорить ратным людям его «словом», «чтобы проклятый отнюдь не надобе», хотя бы им пришлось за свои речи «принять смерть».

Гермоген не слишком рассчитывал на помощь рязанского архиепископа Феодорита — преемника Игнатия Грека и ставленника зловредного расстриги. В своей грамоте он даже не назвал «рязанского» по имени. Рязанский епископ был ближе всех к таборам и, кажется, имел там влияние. Поэтому глава церкви просил Феодорита, чтобы тот написал в полки и «унял грабеж, корчму, чтобы (земские люди. — Р.С.) имели б чистоту духовную и братство… так бы (Рязанский. — Р.С.) и совершил». Слова патриарха были продиктованы заботой о нравственном очищении земского движения. Троицкий игумен тревожился о грабежах и беспорядках, подрывавших боеспособность таборов, но ни словом не упомянул о них в грамоте. Гермоген возвысил голос против непорядков в стане защитников Родины.

Фактически Гермоген взялся за решение той задачи, которую не сумели разрешить власти Троице-Сергиева монастыря. Его обращения к нижегородцам принесли плоды. Не Переяславль, а Нижний Новгород стал центром организации новой земской рати. Почин принадлежал Кузьме Минину, сыгравшему выдающуюся роль в освободительной войне.

Минин родился в Балахне в купеческой семье. Его деда звали Анкудином, отца — Миной Анкудиновым, а Кузьму величали всю жизнь Мининым, под конец жизни уважительно — Кузьмой Миничем. Отец Кузьмы владел соляным промыслом, и это позволило ему составить капитал — купить несколько деревенек. Перебравшись из Балахны в Нижний Новгород, Минин завел там торговое дело и стал мясоторговцем. Власть и политика были привилегией дворян. Сословные предрассудки имели силу железного закона. Однако Смута внесла большие перемены в жизнь. На новый год, 1 сентября 1611 года, Кузьма был избран земским старостой. Свое избрание он воспринял как зов судьбы. Однако, чтобы вырваться из плена предрассудков, надо было обладать незаурядным характером. Минин хорошо помнил, какой внутренней борьбы стоило ему решение возглавить дело организации нового ополчения в Нижнем. В конце лета он не раз уходил из избы и спал в летней повалуше в саду. Там его трижды посетил один и тот же сон. Виделось Кузьме, будто идет он во главе ратных людей на очищение Московского государства. Пробуждаясь от сна, Минин каждый раз чувствовал невероятную тяжесть во всех членах, «болезнуя чревом». Его терзали тяжкие сомнения, за свое ли дело он берется. В некоторых отношениях Кузьма был похож на Жанну д’Арк. Он поверил в то, что сам бог вручил ему судьбу Отчизны, и эта вера воодушевила его, придала огромную энергию и силу. Настал день, когда староста собрал на главной городской площади большую толпу народа и, «возопив гласом великим», призвал присутствующих не жалеть «животов», чтобы помочь освобождению Москвы.

Из Подмосковья шли вести о том, что ополчение стоит на грани распада из-за тяжелых потерь, голода и нужды. После каждого нового боя в Нижний привозили много раненых. Нижегородские воеводы и дьяки, не доверявшие Заруцкому и казакам, не знали, на что решиться. Не они, а посадский староста выступил с почином организации войска. Вокруг Кузьмы объединились все, кто не поддался унынию и готов был на новые жертвы. На сходках в земской избе Минин говорил: «Московское государство разорено, люди посечены и пленены, невозможно рассказать о таковых бедах. Бог хранил наш город от напастей, но враги замышляют и его предать разорению, мы же немало об этом не беспокоимся и не исполняем свой долг». Слушая речи Кузьмы, «старейшие» люди помалкивали. Тогда молодежь обращалась к ним с укором. «Что в нашем богатстве? Коли придут враги и град наш возьмут, не разорят ли нас, как и прочих? И нашему единому городу устоять ли?» Патриоты выступали все более решительно, предлагая жертвовать на правое дело все имущество. «Не то что животы, но дворы свои продадим, жен и детей заложим!» — говорили они. Сбор средств начался с добровольных пожертвований, но затем Кузьма ввел закон о чрезвычайном военном налоге. Посадский «мир» (община) санкционировал принудительный сбор пятой деньги со всех доходов и имуществ горожан «на жалованье ратным людям».