Святое русское воинство

В письме к турецкому адмиралу (от 16 марта 1799 года) сказано: «Вашему превосходительству известно, сколь мала помощь от вашей эскадры была мне делана». По взятии Корфу то же нерадение продолжалось: «Я двукратно объяснялся с вами словесно и требовал, чтобы непременно вы послали ваши суда, – писал Ушаков Кадыр-бею, – и помогали бы мне в осторожностях: но более трех недель уже прошло после взятия крепостей, однако во все время вы судов ваших в крейсерство не посылаете».

Желание избегать всяких несогласий со своими союзниками заставляло Ушакова не быть к ним слишком взыскательным, и потому вся тягость продолжительной зимней блокады падала на одну русскую эскадру. К этому присоединились еще разные недостатки в продовольствии флота, происходившие от злоупотребления и нерадения турецких чиновников, которым поручено было заготовление провизии.

По договору, заключенному с Портой, она обязалась продовольствовать русскую эскадру на свой счет, доставляя запасы частью натурою, и непременно на четыре месяца вперед, и частью деньгами, по 600 тысяч пиастров на каждые четыре месяца. Но еще за два месяца до покорения Корфу адмирал доносил (18 декабря 1798 года) государю: «Скоро от совершенного уже неимения на эскадре провианта находиться будем в крайне бедственном состоянии, и чем пропитать служителей, способов не нахожу.

Остров Корфу, будучи блокирован, в провианте имеет недостаток; ежели малое число пшеницы на него привозят на лодках из других островов, то она в продаже чрезвычайно дорога и притом весьма малое количество. За всем тем начинаем мы с Кадыр-беем покупать пшеницу, посылать на мельницы, а потом будем искать способов к печению хлебов…

А притом, служители в эскадре, мне вверенной, крайнюю нужду терпят, не имея платья и обуви, не получив оных на нынешний год, и как обмундировать их, средств не нахожу, потому что в здешнем краю ни мундирных материалов, ни обуви, даже за весьма дорогую цену, достать невозможно; да и на выдачу жалованья, почти за целый год, денег я еще в наличии не имею…»

Ушаков беспрестанно напоминал пашам о необходимости скорой и исправной доставки продовольствия, указывая им на угрожавшие последствия от такого замедления; на деньги же, собранные в небольшом количестве на островах и считавшиеся призовыми, вынужден был купить до «тысячи капотов для солдат, бывших на батареях», и до двух тысяч разных кож «на обносившихся людей, бывших в самой крайности».

Для обеспечения прозрачности расходования призовых всех денег адмирал учредил особую комиссию; но так как в числе прочих недоброжелательных слухов, распространяемых Али-пашой о русской эскадре, он упрекал главнокомандующего в присвоении себе этих денег, то Ушаков писал о том В. С. Томаре: «Все сокровища на свете меня не обольстят, и я ничего не желаю и ничего не ищу от моего малолетства; верен государю и отечеству, и один рубль, от монаршей руки полученный, почитаю превосходнейше всякой драгоценности, неправильно полученной».

Три мелких судна, прибывшие из Севастополя 22 ноября, доставили незначительное количество запасов, в сравнении с возраставшим их требованием на эскадре, весьма недостаточно снабженной при отправлении из своего порта; многие же суда, посланные с провизией из Константинополя и Мореи, погибали на пути от свирепствовавших в то время ветров или получали большую течь, от которой подмокал их груз; вообще же вся провизия была самого плохого качества.

«От худой провизии, – писал адмирал верховному визирю 30 января 1799 года, – служители, мне вверенные, начали во многом числе заболевать и умирают. Доктор с медицинскими чинами свидетельствовали нашу провизию и нашли, что люди больными делаются единственно от нее, и представляют, чтобы такую худую провизию в пищу людям не производить».

Даже спустя полтора месяца по взятии Корфу (31 марта) писал он Томаре: «Офицеры и служители за долгое время вовсе не получают жалованья и никакого довольствия; по неимению припасов, невозможно приступить к исправлению кораблей, и прочие разные обстоятельства подвергают меня в великое уныние и даже в совершенную болезнь. Из всей древней истории не знаю я и не нахожу примеров, чтобы когда какой флот мог находиться в отдаленности без всяких снабжений и в такой крайности, в какой мы теперь находимся… Мы не желаем никакого награждения, лишь бы только служители наши, столь верно и ревностно служащие, не были бы больны и не умирали с голоду».

Ко всему этому надобно еще присовокупить бурную, дождливую и холодную погоду, продолжавшуюся почти во все время блокады. Зима с 1798 на 1799 год замечательна была изобилием снега и необыкновенной суровостью на юге Европы, так что Австрия поставлена даже была в невозможность начать военные действия в Италии, вопреки нетерпеливого желания ее союзников. Только твердая воля Ушакова и уверенность в строгом повиновении подчиненных могли устоять против стольких испытаний.

«Наши служители, от ревности своей и желая угодить мне, оказывали на батареях необыкновенную деятельность; они работали в дождь, в мокроту, в слякоть или же обмороженные в грязи, но все терпеливо сносили и с великой ревностью старались». Эти несколько сот русских солдат и матросов, преданных своему долгу, в течение многих недель отстаивая жизнь свою у голода и стужи, были вместе с тем лишены возможности наносить неприятелю тот вред, какого можно было ожидать от их храбрости, потому что и в артиллерийских снарядах имелся также недостаток.

«Недостатки наши, бывшие при осаде Корфу, во всем были беспредельны, – писал Ушаков Томаре, – даже выстрелы пушечные необходимо должно было беречь для сильной и решительной атаки, посему с прежних батарей всегда стрелять я запрещал и не мог постоянно наносить желаемого вреда неприятелю».

В таком материальном состоянии находилась русская эскадра, из восьми кораблей и семи фрегатов, большей частью ветхих, под флагом любимого вождя своего, адмирала Ушакова, умевшего передать ей и свою храбрость, и свою твердость, когда 18 февраля три тысячи французского войска, защищенного 600 пушками и имевшего продовольствия на полтора месяца, сдались военнопленными; и в этой школе трудов и лишений, руководимый примером Ушакова, приготовлял себя Сенявин, чтобы с такой же честью командовать шесть лет спустя русской эскадрой на тех же водах и при обстоятельствах, во многом одинаковых с вышеизложенными.

Глава XV. Распоряжения адмирала Ушакова после взятия Корфу. Награды

Условия капитуляции, на которых сдалась крепость Корфу, были довольно выгодны для неприятеля [88] , но они вполне оправдывались тогдашними обстоятельствами. Недостаток в продовольствии для флота, необходимость исправить суда свои после продолжительной зимней кампании и требования помощи Неаполитанскому королевству, занятому французами, заставили союзных адмиралов подписать условия эти.

88

В одном английском журнале того времени («Annual Register», 1799) сказано, что в капитуляции этой «нисколько не выказывалось то азиатское варварство, какого опасались друзья Французской революции от союза турок с русскими». (Прим. автора)

Главные статьи заключались в следующем: неприятель должен был сдать соединенному флоту город и крепости, со всеми арсеналами, магазинами, артиллерией, амунициею, съестными припасами, материалами и прочими вещами, не принадлежащими частным лицам, и со всеми судами Французской республики. Частная собственность оставлена неприкосновенною. Гарнизону позволялось выступить из крепости со всеми военными почестями и, выстроившись во фронт, положить оружие и знамена перед фронтом союзных войск, за исключением генералов и всех прочих офицеров, военных и гражданских, которые оставлены при шпагах.

По занятии всех постов русскими и турецкими отрядами, французы должны были возвратиться в крепость, на прежние квартиры, и оставаться там до отправления в Тулон на судах от соединенных эскадр и за счет победителей, которые обязались также производить полное денежное довольствие и рационы по французскому положению всем офицерам, чиновникам и солдатам, до прибытия их во французский порт.

Военнопленные обещались не служить в течение 18 месяцев против России, Турции и их союзников; взятые же в плен во время блокады – не служить в течение всей войны. Генерал Шабо со своим штабом и прочие чиновники могли переехать куда пожелают: в Тулон или Анкону, на военном судне. Больные в госпиталях должны были по выздоровлении отправиться в Тулон; при них осталось несколько французских лекарей и офицеров.