Святослав. Великий князь киевский

А пока спор великого князя с Новгородом продолжался. Всеволод предложил им другого сына. Правда, всё это уже не волновало Святослава, ибо не имело к нему касательства. Он попытался забыть в объятиях Нежданы жестокое оскорбление, нанесённое ему новгородцами, и отдалился от отцовского двора, лелея обиду и ревность к тем, кто уже княжил, пусть даже в самых крохотных волостях.

И потому, наверное, он без особых надежд и ожиданий прибыл на очередной съезд князей в начале осени 1142 года.

Опять делили и перераспределяли столы.

Отец, видимо, почувствовал силу — его поддержала большая группа князей — и неожиданно для всех заявил, что на завидный Владимиро-Волынский стол возводит своего старшего сына — Святослава.

Княжич сидел в это время рядом с младшими братьями, не ждал ничего для себя важного и потому слушал вполуха. Когда в сочетании с его именем прозвучало «Владимиро-Волынский», он не сразу сообразил, о чём идёт речь. Только услыхав чей-то злой, резкий выкрик: «Он слишком молод!», наконец осознал, что всё происходящее имеет отношение к нему.

— А не твоего ли господина Юрия Долгорукого отец в шесть лет в Суздале князем посадил? — раздался мощный голос Всеволода, и княжич догадался, что против выступает один из бояр могучего северного владыки.

Сторонники великого князя громко засмеялись.

— Пусть выйдет на круг! — прозвучал глухой старческий голос.

Святославу показалось, что он узнал Святополка Мстиславича, самого старого из двоюродных дедов со стороны матери.

— На круг! На круг! — подхватили доброжелательные голоса сторонников Всеволода.

Святослав вышел.

От волнения он не мог узнать никого из окружающих его князей. Усилием воли княжич взял себя в руки. Чутьё подсказало ему, что нужно поклониться.

Он так и сделал: поклонился большим поклоном, коснувшись рукой пола, и медленно выпрямился.

Гул одобрения пронёсся по гриднице.

— И в походы он уже хаживал, — опять, словно сквозь туман, различил он голос отца.

— Холост? — спросил боярин князя Долгорукого.

— Холост пока ещё, — ответил Всеволод.

— Обручён? — поинтересовался другой голос.

— Нет, — ответил кто-то из бояр отца.

— Это беда поправимая, — усмехнулся отец, — женим молодца, как же князю без княгинюшки!

– А то, глядишь, и забалует — кровь-то горячая.

– Куда горячей!
– хохотнул кто-то.

— Ну, некоторым и жена не помеха, — откровенно рассмеялся один из Мономаховичей.

Святослав с ужасом подумал, что отцовское беспутство ляжет на него несмываемым пятном и сейчас его с позором прогонят из круга. Но вместо этого под нарастающий смех, в котором было что-то жеребячье и похотливое, его одобрили...

И вот он ехал в свой первый город, на свой первый стол во главе дружины, и с ним десяток отцовских бояр. Одни останутся с ним на первое время во Владимире и, если захотят, навсегда свяжут свою судьбу с молодым князем Волынским. Другие, урядив все дела, вернутся в Киев...

Святослав ещё раз повторил с наслаждением: «Князь Святослав Всеволодович Волынский. Волынский... Волынский!»

Он вспомнил последний разговор с отцом перед отъездом.

«Первый год даю тебе на кормление. Полк твой звать на помощь не стану — обрасти мясом, набери воев, займись с молодыми. Бояр за все советы благодари, от похвалы язык не отвалится. Но поступай по разуму. Своё решение никогда сразу не объявляй. То, что Неждану с собой не берёшь, — хвалю. Мудро. И ещё: своих детских сразу не возвеличивай, не давай местным боярам повода для зависти. Вот, пожалуй, и всё. Обними меня, сын».

С матерью он попрощался ласково. Она пролила слёзы, он обещал быть осторожным...

Труднее всего было расстаться с Нежданой. Девушка так рыдала, так убивалась, что Святослав наконец пригрозил: «Вот запомню тебя такой, распухшей от слёз, мокрой, красноносой, и разлюблю...»

Владимир-Волынский встретил нового князя глухим колокольным звоном, небольшой толпой горожан с хлебом-солью, галочьим криком. Богатый и независимый город явственно давал понять, что молодой князь из Ольговичей ему не по сердцу. «Даже ковра красного не постелили», — с досадой и обидой подумал Святослав. Зато природа распорядилась по-своему: обильным листопадом бросила под ноги золотой ковёр невиданной красы.

Волынские бояре на первый пир пришли разряженные так, что Святослав в своём новом одеянии, подаренном отцом, выглядел среди них едва ли не самым захудалым.

Бросалось сглаза обилие польской одежды, непривычней, но очень красивой и короткой, что, как отметил про себя князь, удобно и для пира, и для боя.

И жёны боярские чем-то неуловимым отличались от киевских да черниговских. Впрочем, так оно и должно было быть — в каждой земле свои обычаи, свои привычки, своё понятие о красоте.

Святослав пил мало, всё больше вглядывался в лица и повторял про себя, стараясь запомнить: «Басаёнок, Ковень, Стефан...» Своих ближних бояр он посадил по правую руку от себя, не в конце стола, но и не вверху его. Рядом с ним сидели лишь боярин Вексич, внук старого воеводы, приставленный к Святославу великим князем в качестве то ли наставника, то ли посадника, и князь Холмский, который приходился ему троюродным племянником, хотя и был на добрых десять лет старше.

Уже после третьей чарки волынцы принялись поучать его. Он слушал, согласно кивал головой и улыбался всем светло.

Перед сном Святослав попытался привести в порядок свои впечатления — ему казалось, что на пиру он ничего толком не заметил, не запомнил. Однако здесь, лёжа в тёмной опочивальне, он стал вспоминать подробности, которые там прошли мимо его сознания, а сейчас вдруг возникали из памяти, расползались и обрастали ещё более незначительными деталями.

Боярин Басаёнок не стал пользоваться новинкой — золочёными византийскими вильцами для мяса, а брал куски жирной свинины руками, ловко отрезал кинжалом у самых губ, ел, чавкал, как последний смерд, и запивал всё огромными глотками вина. Рядом с ним сидела его жена, невысокая, худенькая красивая женщина с бледно-прозрачной кожей, на которой алыми пятнами выделялись нарумяненные щёки и чернели насурьмлённые брови. Она едва притрагивалась к еде и ничего не пила. Святославу вдруг представилось, как, вернувшись домой, навалится на болезненную жену всей своей брюхатой тушей боярин и как она терпеливо будет сносить его ласки...

А Холмский льстив и опасен. Сам бы хотел пересесть со своего удела на Волынский стол... И вдруг без всякой связи с князем Холмским ему вспомнилось: он не сделал распоряжений на утро!

Святослав встал, приоткрыл дверь. В сенцах спал Ягуба, поставив ларь поперёк двери и постелив под себя кожух.

«Молодец, — подумал князь. — Когда же он успел и почему я не заметил?»

Он легонько толкнул дружинника. Ягуба тотчас открыл глаза, и рука его потянулась к мечу.

— Это я, Святослав, — прошептал князь. — Кто тебя надоумил тут лечь?