Святослав
Шрифт:
— Что я и мои немощи, сынок? Тяжко было в Киеве, печенеги едва нас не одолели. Но люди стояли твердо…
— Знаю, мать, я встретил орду у Роси и гнал ее до Днепра. Говорил и с каганом Курею. Печенегам заплатили и послали их на нас ромеи…
— Опять они, — тяжело вздохнула княгиня. — Нет, ты не ошибся, что пошел на них, Святослав. Как там?
Святослав рассказал все, что случилось с тех пор, как вой двинулись к Дунаю, рассказал, как брали болгарские города, как он только немного не дошел до Преславы.
Бледная, утомленная, княгиня, напряженно, часто и
— А сын мой Улеб? А Свенельд? А Икмор? Говори, сынок, говори!
Святослав ответил на все ее вопросы.
— Добро! — сказала она, когда Святослав умолк. — Нет кесаря Петра — что ж, такая ему и слава. А с сыном его не ссорься: может быть, он вспомнит деда Симеона, — заключи мир с Борисом…
— О нет! — с горечью возразил Святослав. — Что Петр, что Борис — оба под греками ходят. А в Константинополе Бориса поддерживает новый император — Иоанн Цимисхий.
— Тогда пошли подмогу своей дружине на Дунай — пусть блюдет наши границы, а сам побудь здесь, в Киеве…
— Нет, мать, негоже мне быть в Киеве, пока кесари и императоры не разбиты, пока насылают на нас печенегов. Там, на Дунае, стоит моя дружина, там все блага когда-то сходились, а теперь сошлась вся лжа. Там рядом со мною стояли не кесари, а болгары — там середа нашей земли, там и мое место.
— А Киев-город? — с болью промолвила княгиня. — Не ве-' даю всего, но боюсь за наши земли. Который уже год идет брань…
— Думаю о Киеве-городе и о землях наших, — пытался успокоить ее Святослав. — Ведь тут сидишь ты…
— Что я? — промолвила она с усмешкой. — Сани мои стоят уже у порога, каждую ночь кличет меня Игорь…
Княгиня Ольга снова помолчала некоторое время, отдыхая, а потом промолвила:
— Нет, сынок, не сидеть мне больше на Киевском столе.
— С тобой будут мои сыновья…
— Нет, Святослав, не сидеть мне на столе. Коли так — посади сыновей.
— Но кого же посадить на стол Игорев? Княгиня задумалась.
— Три сына, и все три разные, — вздохнула она. — Ярополк крещеный, но злой, дерзкий… Олег — добрый, да больно тих… Владимир…
Княгиня снова помолчала.
— Владимир добр, хоть и язычник, да бояре его не примут… — Княгиня умолкла и закончила: — Нет, придется Яро-полка.
— Так, матушка, и сделаю, а тогда уйду.
— Ты, сынок, погоди… Погреби меня и иди…
— Не покину тебя, пока ты жива, мать! — воскликнул Святослав. — И все сделаю по твоему слову.
— Вот и хорошо! — промолвила княгиня и, закрыв глаза, казалось, уснула.
Князь Святослав точно во сне провел три дня в Киеве, исходил всю Гору, спустился с дружинниками в предградье и на Подол.
И всюду его сердце бередили опустошения и развалины, всюду он встречал тревожные глаза и немые вопросы, слышал сетования:
— Когда же конец разрушениям и войне? Видишь, княже, как страдает Русская земля? •
Возвращаясь на Гору, он шел к сыновьям и матери. Княгиня мучилась, ей трудно было даже говорить, но она хотела, чтобы сын не знал этого. Когда Святослав
заходил, она взглядом просила его сесть, и так, в молчании, проходили часы…На третий день вечером он, как обычно, пришел к ней, но задержался в сенях: у матери был священник Григорий, и Святослав не хотел мешать их беседе.
Священник вышел, чем-то, видимо, встревоженный, неспокойный, и сказал Святославу:
— Иди, князь, она кличет тебя.
Святослав зашел в светлицу и остановился у порога. В углу горела свеча. Мать лежала на своей постели, необычайно бледная, но тихая, спокойная.
— Сядь, Святослав! — сказала она. Он сел у ложа.
— Вот я и исповедалась во всех своих грехах…
— Кому ты исповедовалась и в чем? — не понял ее Святослав.
— Пресвитеру Григорию, а через него Христу… Конец, сынок…
— Зачем ты, мать, говоришь о конце? Тебе, княгиня, еще жить и жить…
Слабая улыбка пробежала по ее лицу.
— Всякая жизнь приходит к концу, и княжья тоже, — сказала она. — Не утешай меня, сынок, я готова к своей далекой дороге.
Она немного помолчала, собираясь с мыслями и превозмогая боль.
— Об одном только хотела просить тебя… Прости меня, сын…
— За что я должен тебя прощать? — спросил Святослав.
– Ведь ты мне делала только добро…
— Добро — это так, я желала тебе, сын, только добра. А все же ты, должно быть, гневаешься, Святослав, за то, что я так поступила с Малушей?
— Это было давно, пожалуй, не стоит и вспоминать! — тихо промолвил Святослав.
— Не говори так. Чем дальше дорогое прошлое уходит от нас, тем дороже о нем память… Ты страдал все это время, Святослав. Мне тоже было больно и тогда и теперь, когда вспоминаю Малушу… Но разве могла я поступить иначе? Верь мне: коли бы я поступила так, как подсказывало сердце, то не ты, а Улеб сидел бы на Киевском столе. А он сделал бы все не так, как ты. Он вовек не свершил бы того, что ты, Святослав!
— Мать! — сказал Святослав. — Я знаю Гору и Улеба. А делал я только то, что был должен и мог…
— Что должен и мог, — повторила за ним княгиня. — Нет, Святослав, ты сделал больше, чем мог… Когда-то… я мучилась, колебалась. В трудное и страшное время жила я, сын мой: твой отец Игорь не закончил собирать земли, довелось мне… Ты был со мной, помнишь Искоростень?
— Помню…
— Люди говорили, будто я мстительная, алая. Но не месть, а страх за наши земли, за Русь, вел меня к древлянам. Стоило отпасть от нас древлянам — иные племена наши могли содеять то же. И может, не было бы днесь и Руси!…
— Ты мудра, мать! Я видел, как ты тогда поступила, знаю и то, почему ты заменила дань уставом.
— Что устав, — княгиня указала за окно, — если бояре думают только об одном? Я, сын мой, раздала им все земли, леса и реки…
— Но ведь есть, мать, еще и люди… Русь — не только Гора, а много племен, языков, городов.
— Верно, — согласилась княгиня, — Русь — это множество племен, языков, городов… Они теперь объединились, и ты веди их против врагов, веди против Византии. А за-Малушу меня прости, сынок! Прощаешь?