Святослав
Шрифт:
Далее летописный рассказ начинается как бы заново: «В тот год сказала дружина Игорю: „Отроки Свенельда разоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами заданью, да и ты добудешь, и мы“». Нам неясно пока, кто такой этот Свенельд – в предшествующем летописном изложении о нем нет ни слова – и почему его дружинники одеты лучше дружинников Игоря. Но продолжаем далее, по тексту: «И послушал их Игорь, пошел к древлянам за данью, и прибавил к прежней дани новую (какую по счету? – А. К.), и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Возвращаясь же назад, поразмыслив, сказал он своей дружине: „Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще“. И отпустил дружину свою домой, а сам с малою частью дружины вернулся, желая большего богатства. (Куда больше?! Мы уже со счета сбились. – А. К.) Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: „Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит“. И послали к нему, говоря: „Зачем снова идешь? Забрал уже всю дань“. И не послушал их Игорь. И древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и дружину его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего дня. Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, а воевода Свенельд – отец Мстиши».
Ну вот, наконец, мы кое-что узнали о Свенельде. Правда, его присутствие здесь как бы «лишнее». Есть Ольга, ее сын «ребенок» Святослав, его кормилец Асмуд. При чем тут воевода Свенельд, который не имеет к Святославу никакого отношения, и тем более его сын Мстиша? Летописец пытается пояснить читателям, кем был упоминаемый выше Свенельд, и искусственно вставляет его имя в текст. Литературный
В «Истории» византийского автора второй половины X века Льва Диакона, младшего современника событий, обстоятельства гибели Игоря описаны отлично от русской летописи. По версии Льва, Игорь, «отправившись в поход на германцев, был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое» {39} . Упоминание о германцах загадочно. Исследователи считают вероятным, что Лев Диакон или писец, из произведений которого хронист взял этот рассказ, «со слухов приняли форму (так называет древлян Константин Багрянородный) за , – но возможно, историк хотел здесь средствами традиционной книжности подчеркнуть, что это племя живет на западе Руси… Лев Диакон счел нужным как-то маркировать эту обособленность древлян и связал ее с их местоположением на западе русской земли» {40} . Наша летопись не знает жутких подробностей смерти Игоря. Но не являются ли косвенным намеком на них слова, которые летописец приписывает древлянским послам, брошенным в яму по приказанию мстившей за мужа Ольги, где их и засыпали живьем: «Пуще нам Игоревой смерти»? Здесь как будто подразумевается какая-то особо жестокая смерть. На этом основании историки делают вывод, что летописцу было знакомо предание, которое изложил Лев Диакон, возможно, действительно перепутавший древлян с германцами {41} . Выходит, что рассказ «Истории» не только не противоречит, но даже подтверждает повествование летописи {42} . Еще в XX веке хуторяне Игоревки, расположенной в семи-восьми километрах от города Коростеня (Искоростеня), рассказывали, что Игоря с дружиной «гнали ночью. Те в Киев ускакать хотели, да их в болото загнали. Кони в трясине увязли. Тут их в плен и взяли». А затем показывали «то самое место – его из рода в род все знают» {43} . Деталь интересная, если, конечно, здесь не возникла путаница с событиями августа 1146 года, когда киевский князь Игорь Ольгович потерпел поражение в сражении с переяславским князем Изяславом Мстиславичем и был пойман в болоте…
В летописном рассказе есть много странного и даже запутанного. Например, после убийства Игоря древляне решили: «Вот убили мы князя русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала и Святослава возьмем и сделаем ему, что захотим». Отсюда, кажется, следует, что сын Игоря ребенок, которому древляне могут сделать всё, «что захотят». Сколько же лет было Святославу в момент гибели отца? «Повесть временных лет» в составе Ипатьевской летописи помещает под 942 годом следующее сообщение: «Симеон ходил на хорватов, и победили его хорваты, и умер, оставив Петра, своего сына, княжить. В этом же году у Игоря родился Святослав» {44} . Симеон – царь Болгарии, Петр – его сын и наследник, Игорь – киевский князь, а Святослав – его сын, биографию которого мы пытаемся по крупинкам собрать в этой книге. Летописный текст дает нам, кажется, важнейшую информацию – год рождения нашего героя, то, с чего во все времена начинается любая анкета. Правда, во всех списках «Повести временных лет» сообщается и о том, что брак родителей Святослава – Игоря и Ольги – состоялся в 903 году, когда полулегендарный Олег, по летописям родственник и предшественник Игоря на киевском княжении, привел ему в жены Ольгу. Ни в одном списке «Повести» не сообщается о наличии у киевской княжеской четы других детей, кроме Святослава, из чего должно следовать, что в течение тридцати девяти лет у них не было детей.
Летописи считают Игоря сыном совсем уж легендарного Рюрика, который, умирая в 879 году – и, кстати, тоже явно не молодым, – оставил малолетнего отрока. Выходит, Игорь погиб спустя еще 66 лет, озаботившись, как и его отец, потомством в возрасте, когда уже пора иметь внуков, а то и правнуков. В этом сообщении заметна, пользуясь выражением Н. И. Костомарова, «странность и уродливость хронологии, под которую летописный книжник подводил события, слышанные им из преданий и сказаний» {45} . Конечно, можно предположить, что Игорь, как и все русские князья X века, имел много жен, а летописец, стремясь поднять престиж святой Ольги, умолчал о наличии у князя гарема и множества детей, превратив жизнь Игоря в трогательную историю любви к одной женщине и ребенку от нее {46} . Но сама-то Ольга в эти годы не могла иметь других мужей и детей от них! Почему она столь долгое время оставалась бездетной?! Может быть, брак Игоря и Ольги состоялся по каким-то политическим расчетам (недаром ее к Игорю «привели»)? Может, Ольга была не слишком привлекательна, и поэтому Игорь не уделял ей достаточно внимания, предпочитая других жен? Но, судя по рассказу летописей, княгиня как раз относилась к тем женщинам, которые неизменно привлекают мужчин. Если Ольга стала женой Игоря в 903 году, то к моменту гибели мужа ей должно было быть около шестидесяти лет. И, несмотря на это, древляне собираются выдать престарелую вдову (по меркам X века, совсем древнюю старушку) замуж за своего князя Мала! И это не всё! Летописцы припишут еще лет через десять семидесятилетней княгине новый успех – во время посещения Константинополя она покорит сердце византийского императора. Конечно, во все времена бывают уникальные женщины. Но X век не знал стольких способов сохранения и даже омоложения дам, сколько известно в наши дни. Византийский историограф XI века Михаил Пселл сообщает, например, что императрица Зоя (правнучка вышеупомянутого императора Константина Багрянородного), достигнув семидесяти лет, «сохранила лицо без единой морщинки и цвела юной красотой». При этом смелая женщина не стеснялась откровенных нарядов – она «пренебрегала всякого рода украшениями, не носила ни золотошитых платьев, ни ожерелий, но не надевала и грубых одежд, а прикрывала тело легким одеянием». Но годы обмануть было нельзя – царица «не могла унять дрожи в руках, и ее спина согнулась». С издевкой тот же Михаил Пселл отмечает, что если «кто-нибудь при ее неожиданном появлении бросался на землю, притворяясь будто, как ударом молнии, поражен ее видом (такую комедию перед ней разыгрывали многие), то она сразу одаривала его золотой повязкой, но если он при этом начинал пространно выражать свою благодарность, тут же приказывала заковать его в железные цепи» {47} . Между Зоей и нашей Ольгой есть громадная разница. Первую не занимало ничего, кроме страсти к «ароматическим растениям» и другим средствам, поставляемым в Константинополь из Индии и Египта и позволявшим продлить молодость. Ольга была человеком совсем другого склада.
Но нельзя же принимать всерьез довод нашего историографа начала XIX века Н. М. Карамзина, что император прельстился мудростью старушки! Предшественник Карамзина, историограф XVIII века М. М. Щербатов, все же допускал, что она «могла еще остатки прежней своей красоты сохранять», которые лишь «приумножались ее великой премудростью». Однако ему виделось, что «более всего воспламенялось сердце императора тем, что, взяв ее себе в жены, мнил посредством и всю пространную Россию иметь, или по крайней мере таковым супружеством, таким себе сделать союзником Святослава, что не токмо сам не будет нападать на Греков, но и от других врагов сию уже ослабевшую империю защитит» {48} . Этот план василевса выглядит слишком изощренным. Все-таки не следует забывать о том, что император Константин Багрянородный, якобы предлагавший киевской княгине руку и сердце, был женат и даже имел женатого сына. Поэтому можно вполне согласиться с еще одним старшим современником Карамзина, A. Л. Шлецером, поместившим это известие летописи в разряд «сказок», причем «глупых до чрезвычайности» {49} . Становится понятным, что, описывая Ольгу в момент посещения Царьграда, летописец представлял ее себе женщиной молодой и энергичной. Увидим, что не меньше энергии Ольга проявила и во время подавления восстания древлян. Кроме того, летописец явно не мог считать женщину шестидесяти лет матерью малолетнего ребенка. Налицо явное противоречие в летописном тексте.
Понимая всю странность хронологии жизни Игоря и Ольги, книжники в ряде поздних летописных сводов уменьшали возраст Ольги в момент ее выхода замуж за Игоря, насколько это возможно. Например, Устюжская летопись (первая четверть XVI века) сообщает, что Ольгу в возрасте десяти лет выдали замуж за взрослого Игоря {50} .
Но за этим возрастом невесты не стоит ничего, кроме стремления как-то примирить непримиримые противоречия, имеющиеся в «Повести временных лет» {51} . Историки, принимавшие на вооружение данное свидетельство поздних летописцев, объясняли столь ранний возраст невесты либо какими-то политическими мотивами {52} , либо нравами древних русов. Иногда это выглядело курьезно. Так, С. А. Гедеонов пришел к выводу, что в момент свадьбы Ольге было два (!) года, и не видел в этом ничего странного, считая, что «браки по приличию, между малолетними, были в обычае у всех народов того времени». Это позволило ему предположить, что Ольге в 942 году исполнился 41 год. Вероятно, по мнению исследователя, в этом возрасте княгиня еще сохраняла привлекательность и могла прельстить древлянского князя {53} . Другие стандарты оказались у современного ученого В. В. Каргалова, который в работе о Святославе подробно описал, как немолодой уже Игорь, у которого «в лохматой бороде серебряными нитями проросла седина», брал в жены десятилетнюю Ольгу {54} . При чтении книги так и осталось непонятным, зачем малолетняя Ольга, происходившая, по мнению Каргалова, из незнатной семьи, была нужна Игорю, если в течение нескольких десятилетий брака между ними ничего не происходило. И только после поражения войска киевского князя от флота византийцев Ольга как бы пожалела старика, в результате чего оказалась беременна и родила Святослава {55} .Если же говорить серьезно, то не только Ольгу, но и ее мужа Игоря в момент смерти сложно представить старым – уж больно он активен, слишком легко пускается в авантюры, вроде походов на греков и древлян. Непохоже, что ему под семьдесят {56} . Все противоречия можно разрешить, если признать, что и Игорь, и Ольга к 40-м годам X века были людьми нестарыми, а их свадьба состоялась гораздо позднее 903 года. Но летописцы не могли допустить этого, так как тогда была бы разрушена связь Игоря с Рюриком, связь, которой на самом деле не имелось. Были предания о неком варяжском князе Рюрике, к которому в сыновья определили Игоря, то ли из желания польстить Игоревым потомкам, удлинив их родословную, то ли пытаясь объяснить, откуда взялся Игорь. То, что получилось в результате, и вошло в летописи – при этом достаточно поздно, в начале XII века {57} . Некоторые исследователи даже считают возможным не только омолодить Игоря и Ольгу, но и указать значительно более позднее, в сравнении с летописным 912 годом, время вступления этого князя на престол, ограничивая период его правления в Киеве всего несколькими годами {58} . Предположение о более позднем времени заключения брака Игоря и Ольги и их относительной молодости на момент гибели князя снимает все противоречия и, как может показаться, делает рождение Святослава в 942 году вполне вероятным. Академик Б. А. Рыбаков считал, что к этому же времени относится и брак Игоря с Ольгой. Дату рождения Ольги он определял следующим образом: «Замуж в древней Руси выходили обычно в 16-18 лет. Ольга по этим расчетам родилась в 924-927 годах. В момент бесед с Константином (Багрянородным. – А. К.) ей должно было быть 28-32 года» {59} . Это предположение действительно позволяет объяснить, почему Ольга в середине 940-х годов имела трехлетнего сына, а в 50-х годах X века все еще оставалась молодой и привлекательной.
Считать 942 год датой рождения Святослава согласны многие историки, как признающие, так и не признающие 903 год датой женитьбы Игоря на Ольге {60} . И все бы сложилось в четкую картину, если бы не свидетельства русско-византийского договора 944 года и трактата Константина Багрянородного. Ведь там Святослав – взрослый человек, князь «Немогарда». Конечно, на княжеский стол его могли посадить и в малолетнем возрасте, как сына могущественного киевского князя, но в момент гибели отца он оказывается в Киеве с матерью. У некоторых исследователей даже возникло ощущение, что речь идет о каких-то двух разных Святославах {61} .
Однако и в «Повести временных лет» сообщается, что в 970 году у Святослава, родившегося якобы в 942 году, было по меньшей мере три взрослых сына, посаженных им на княжения. Сыновья эти были к тому времени настолько развитыми, что Святослав, самое позднее в 969 году, подарил старшему из них Ярополку в жены (или наложницы) некую «грекиню», которая позднее родила знаменитого Святополка Окаянного {62} . Не менее зрелым оказывается и другой Святославич – Владимир, получивший в управление Новгород. Согласно сообщению саксонского хрониста XI века Титмара, епископа Мерзебургского, Владимир умер «глубоким стариком» {63} . В связи с этим нельзя не вспомнить сообщение Летописца Переяславля Суздальского (первая четверть XIII века) о том, что Владимир скончался в возрасте семидесяти трех лет {64} . Чем в данном случае руководствовался летописец, неизвестно. Интересно, что в скандинавских сагах об Олаве Трюггвасоне, который побывал в Новгороде в начале или, самое позднее, в середине 70-х годов X века, сообщается, что Владимир тогда уже был женат. К тому же саги дают ему прозвище «Старый», что само по себе уже говорит о многом {65} . Чтобы соответствовать всем этим характеристикам, Владимир должен был родиться ближе к 40-м годам X века. А значит, его отец появился на свет лет на двадцать раньше – в 920-х годах. На этой датировке – как видим, очень приблизительной – можно и остановиться {66} . Ну а как быть с сообщением «Повести временных лет» о том, что при Святославе находился кормилец Асмуд? Не следует видеть в «кормильце» «дядьку». Кормильцы были не только наставниками, но и руководителями, советчиками, воеводами князей, оставаясь таковыми при них в течение всей их жизни. Нередко княжеские кормильцы по своему влиянию соперничали даже с отцами своих воспитанников {67} .
Поведение Игоря в истории с древлянской данью выглядит нелогичным. Почему его дружина вдруг почувствовала себя «нагой»? И с какой стати Игорь увеличил по ее желанию дань с древлян и попытался собрать ее дважды или трижды? Вышеупомянутый Константин Багрянородный подчеркивает, что славяне, платившие русам дань, – «вервианы» (древляне), «другувиты» (дреговичи), «кривитеины» (кривичи), «северии» (северяне) и прочие – были «пактиотами» русов. Следовательно, зависимость здесь не была односторонней: термин «пактиоты» предполагал выплату дани по договору-«пакту». Игорь же своим решением этот «пакт» нарушил, о чем и сообщили ему древляне: «Зачем снова идешь? Забрал уже всю дань».
Конечно, отправляясь из Киева собирать дань со славян, русы с последними особо не церемонились. И восточные, и византийские, и латиноязычные источники сообщают о торговле русов рабами. Арабский автор Ибн Фадлан, например, описывая свое путешествие на берега Итиля (Волги) около 922 года, рассказывает о русах, доставлявших сюда рабов для продажи, и приводит молитву такого купца: «„О, мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур“, – пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров» {68} . Взимая таможенную пошлину с русов, царь волжских болгар, наряду с прочим товаром, получал и рабов: «Если прибудут русы или же какие-нибудь другие (люди) из прочих племен с рабами, то царь, право же, выбирает для себя из каждого десятка голов одну голову» {69} . О том, как русы поставляли «живой товар» в Константинополь, уже было сказано в предыдущей главе. Любопытно, что русско-византийский договор 944 года, обращая особое внимание на процесс поиска и возвращения раба, убежавшего от русов в Византии, чуть ниже подробно определяет условия выкупа русами своих соотечественников, попавших в рабство к грекам. При этом выкуп русских рабов представляется обязанностью русской стороны, такой же, как выкуп Византией греков-христиан у варваров. Получается, что, с одной стороны, русы активно торгуют рабами, а с другой – стремятся выкупить из рабства у иноземцев своих соотечественников. Выйти из этого противоречия можно, лишь вспомнив сообщение арабского географа начала X века Ибн Русте о том, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар (Хазарию и Волжскую Болгарию. – А. К.) и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян» {70} . Таким образом, рабами, которыми торговали русы, были в большинстве своем славяне из подчиненных им племен {71} .